Михаил Кригель: «Еврейское движение может сделать человека кем угодно»
Михаил Кригель – известный украинский журналист. Причем его известность не попсово-пиарная, а сугубо профессиональная – авторитет в среде специалистов качественной журналистики. Он работал в ряде крупных СМИ, а сегодня является сотрудником сайта «Украинская правда». То есть, в нашей беседе встречаются «Еврейский обозреватель» и «Украинская правда». И оба – евреи, как в популярном анекдоте про Штирлица и Чапаева.
Не буду скрывать, что с Михаилом мы знакомы почти двадцать лет – с тех времен, когда вместе работали в Киевском еврейском общинном центре «Подсолнух», давно почившем в бозе. Я, Игорь Левенштейн, был там директором, а Михаил Кригель руководил студией компьютерной анимации. Под его руководством делал свои первые шаги в будущей профессии мой сын. А с одной из работ Михаила, анимационным фильмом «Сказки улицы Крохмальной» (по произведениям Исаака Башевиса-Зингера), мы в 2003 году были участниками и дипломантами фестиваля еврейского кино в Варшаве.
– Миша, вы помните, конечно, тот забавный эпизод, когда мы с вами оказались на одной сцене с Анджеем Вайдой – вы как режиссер, а я как продюсер?
– Еще бы. Это пример того, что еврейское движение может сделать кого угодно кем угодно. Хочешь считать себя режиссером – на здоровье, продюсером – нет проблем.
– Это точно, по себе знаю. С вашего позволения я вынесу эту фразу в заголовок.
– Пожалуйста. Хотя я мог бы предложить вам и другой заголовок. Хоть я сам давно делаю интервью, у меня же самого берут интервью второй раз в жизни. А первый раз был много лет назад, как раз по случаю нашего фильма по Зингеру. Интервью для газеты еврейской студенческой организации «Гилель» делала Александра Бурд, впоследствии хорошая киевская журналистка. Я тогда обронил фразу «Я, конечно, не Уолт Дисней». И Саша сделала это заголовком – «Михаил Кригель: Я – не Уолт Дисней». Это было красиво и это была чистая правда. Что характерно, с тех пор у меня ничего не изменилось. Саша давно живет в Израиле, а я по-прежнему не Уолт Дисней.
– Мы с вами коллеги по диплому: оба когда-то окончили русский филфак в пединститутах, я в Запорожье, вы в Житомире. Скажите, что определило ваш выбор специальности? И какой путь привел вас к преподаванию компьютерной анимации в еврейском общинном центре?
– Все просто. В какой-то момент я «обсмотрелся» фильмом «Доживем до понедельника». Мою неокрепшую пубертатную душу пленил персонаж Вячеслава Тихонова, атмосфера той школы на экране и глаза тех детей. Захотелось немедленно встать и идти сеять разумное. И чтобы дети смотрели на меня с таким же восхищением, как смотрели на Тихонова.
Но после института, попав по распределению в сельскую школу в Житомирской области, довольно быстро понял, что я не только не Уолт Дисней, но и не Тихонов. Да и мои ученики тоже заблудились из какого-то другого кино – перестроечного. Наши общие мучения, которые мы честно прожили, продлились два года, а потом во время августовских педсоветов 91-го года случился путч, развалился Советский Союз, и я с радостным криком «Свободу не спинити!» с изменившимся от счастья лицом бежал из школы.
Потом была работа в житомирских газетах, названия которых были одно причудливее другого. Например, «Новости житомирской биржи». Моим дебютным текстом стало опубликованное на первой полосе эссе о буднях житомирского рынка. В смысле базара. Кстати, с моей первой публикацией в городской прессе тоже связана одна поучительная история. Я написал перестроечную сказку по мотивам «Снежной королевы» Андерсена. Это была вдохновенная нетленка, которую в газету пристроил мой друг, хорошо знавший редактора. Газета была еженедельной, и я каждую субботу ходил в киоск «Союзпечати» и убеждался, что моя нетленка снова не вышла. Я изнемогал. И вот однажды моя сказка все-таки появилась на страницах газеты. Но под нею стояла подпись… моего друга. За это время редактор уже просто забыл, чей это материал. Правда, в следующем номере вышло опровержение: «Автором опубликованного в предыдущем номере материала является не такой-то, а Михаил Кригель».
– Кстати, что означает ваша фамилия? И знаете ли вы, в чью память вас назвали Михаилом?
– Слово «кригель» на идиш означает горшочек. А назвали меня в память дедушки Моисея…
– Простите, реб Мойше, что перебил вас. Вернемся к теме компьютера и анимации.
– Компьютер я начал осваивать, когда работал «на фирме», издававшей популярную в то время литературу – гороскопы, гадания по Книге перемен, брошюры по уринотерапии. Потом мы переключились с уринотерапии на выпуск школьных тетрадей, и с прибылей купили первый компьютер, который я утащил к себе домой и все свободное от написания гороскопов время проводил с пасьянсом «Косынка» и игрой «Prince of Persia».
Постепенно понял, что компьютер можно использовать еще как-то, и начал осваивать программы для дизайна и верстки. Благо, тогда выходило много учебной литературы «для чайников».
Перебравшись в Киев в 99-м году, я работал в университете Поплавского: верстал методички. И параллельно пописывал в разные журналы и газеты.
А потом внезапно появилась возможность возглавить студию компьютерной анимации в новом центре «Подсолнух». Туда меня пригласили через сарафанное радио. Меня не смущало то, что я не умею рисовать от слова вообще. В конце концов, у меня было творческое видение как у всякого большого художника, опыт написания сценариев. А самое главное, у меня были под рукой дети, умеющие рисовать – этого более чем достаточно для того, чтобы считать себя режиссером.
– Но параллельно вы писали, и после насильственной смерти «Подсолнуха» полностью переключились на журналистику.
– Я долго был фрилансером и не хотел делать журналистику своим хлебом. Дело в том, что я вообще пишу не очень легко. Страх перед чистым листом, борьба со своим перфекционизмом, все вот это вот. И так как я по природе человек ленивый и не люблю себя мучить, то нашел золотую середину: писать изредка, в свое удовольствие о том, что мне интересно. Интересно в разное время было разное – например, о сигарах, ресторанах и об истории нижнего белья для мужского журнала L’Optimum. Или пьесу «На дне» для дайверского издания.
Фрилансерскую девственность в Киеве я потерял в ежедневной «Газете 24», где служил книжным обозревателем отдела Культура. А после того, как она безвременно скончалась, пошел по рукам. Был период, когда я перешел из «Газеты по-киевски», где редактором был Сергей Тихий, в журнал «Фокус», где редактором был Михаил Гладкий. Что характерно, редакции находились в одном здании на улице Фрунзе. И это было явно повышение статуса – от Тихого к Гладкому я перешел с третьего этажа на пятый.
– Я думаю, что украинская журналистика понесла некоторые потери от того, что вы вместо того, чтобы писать собственные тексты, периодически занимались редактурой и менеджментом…
– Я бы так не сказал. Во-первых, я продолжаю писать. Во-вторых, редактирование чужих текстов – это страшно интересно. Это всегда сотворчество автора и редактора, когда последний чувствует себя акушером. По сути, ты присутствуешь при рождении чего-то нового и в какой-то степени от тебя зависит, будет это новое здоровым или с квадратной головой. Да и по форме эти процессы в чем-то похожи. «Тужься и глубоко дыши» – иногда это лучший совет, который можно дать автору.
– Но потом вы на время изменили журналистике с пиаром.
– Да, было дело. Проработав главным редактором сайта «Фокус», я принял предложение компании Gres Todorchuk PR. Было интересно попробовать себя в чем-то новом – оживилось мое шило в заднице. Захотелось посмотреть, что происходит в другом окопе, и кто эти люди, которых часто ненавидят журналисты. По мере сил приложил руку к разным проектам, в том числе экспозиционным – выставки, музеи. В поисках точной формулировки, кто же я такой и чем занимаюсь, на Фейсбуке в разделе о месте работы тогда писал «бог контента». Потому что, если вокруг тебя богини пиара, нужно же как-то соответствовать.
Тогда понял, что пиар – это прежде всего жесткое целеполагание и довольно узкий коридор. Первый вопрос, который нужно задать себе: зачем я это делаю, какие, как принято говорить в пиаре, «боли клиента» я решаю своими телодвижениями?
Но мой персональный критерий в любой работе, еще со времен сельской школы – это мне интересно или неинтересно. Так в моей трудовой биографии появилась «Украинская правда».
– Ну, дай Б-г удачи. А я хотел бы с партийной прямотой задать вам национальный вопрос со всеми составляющими: отношение к еврейству, традиции, антисемитизм и все такое?
– Мое отношение к еврейству определяется фактом моего рождения, стопроцентной еврейской кровью, историей моей семьи, в том числе и трагическими ее страницами.
Да, я вырос в Житомире, одном из сердец бывшей черты оседлости. Мои предки говорили на идиш и страдали от погромов. И все это было неким фоном в рассказах бабушки Сони, папиной мамы. Да, в доме звучал идиш, когда нужно было говорить о том, чего не следовало знать детям. Да, в детстве на Песах я бывал в домах, где на столе появлялась маца и особая серебряная посуда. Но в остальном это была жизнь ассимилированного во втором поколении еврея.
Бытовой школьный антисемитизм меня, разумеется, не миновал. Но особого следа не оставил. Помню, как я пришел однажды из школы и спросил маму: «А кто я по специальности?» Мама не поняла: «Ты учишься в третьем классе. Какая у тебя может быть специальность?» А я просто не запомнил и перепутал вопрос, с которым ко мне в школе обратились старшеклассники: «Какая у тебя национальность?»
Моя работа в еврейских организациях ограничилась центром «Подсолнух». А свое отношение к еврейству я бы выразил еще одним эпизодом из прошлого. Моя старшая сестра в 92-м году уехала с мужем в Америку. И как-то она передала нам посылочку с раввином, который приезжал по делам в Житомир. Когда я пришел к этому раввину, чтобы забрать передачу, он хитро посмотрел на меня и сообщил, что привез с собой лазер, который позволяет делать обрезание абсолютно безболезненно. И многозначительно подмигнул: мол, не угодно ли. Я вежливо сказал «спасибо». Раввин уточнил: спасибо да или спасибо нет? Я ответил: просто спасибо. Вот как-то так я отношусь к своему еврейству: просто спасибо за то, что так сложилось.
– Не могу не задать традиционный вопрос, на который сам давно устал отвечать. Почему вы не уехали из нашей благословенной страны?
– Можно сказать, я – ветеран еврейской эмиграции в плане неотъезда. Я пережил несколько ее волн: в 1977-78, когда уезжали друзья моих родителей; в начале 90-х, когда был массовый «гон»; еще через десяток лет, когда снова уезжали многие.
Но я никуда не уехал и желания такого не имел. Мне было интересно жить в постсоветской Украине, в изменившихся условиях, открывших новые возможности.
А потом уже, неоднократно бывая в Америке, Израиле и других странах, я смотрел на них глазами туриста, не примеряя на себя постоянную жизнь там. Мой эмиграционный ресурс, видимо, исчерпался Киевом.
– Наш покойный центр «Подсолнух» был, как известно, напрямую связан с темой Бабьего Яра. Как пилотный проект большого мемориального центра, который собирался построить в Бабьем Яре Джойнт на грант от одного американского филантропа. Но местные активисты сорвали реализацию этого проекта, и «Подсолнух» за ненадобностью перепрофилировали в детский центр «Бейтейну». Сегодня те же активисты воюют с Мемориальным центром Холокоста Бабий Яр. Вы касались темы, в частности, делая интервью со священником Патриком Дебуа, недавно возглавившим Академический совет центра. Что вы думаете о нынешней ситуации вокруг Бабьего Яра?
– Мне кажется, в общих чертах я представляю, что происходит. Знаю о конфликтах и скандалах – и их политической подоплеке. О «красных линиях» и «кознях российских олигархов, которые выполняют кремлевские установки и строят в Украине плацдарм для вторжения непосредственно в Бабьем Яре» – троянского коня, из которого в час икс начнут выскакивать буряты-отпускники в форме из военторга. Все это вопрос веры – невозможно переубедить людей, которые искренне так считают. Тем более невозможно переубедить людей, которые считают так неискренне.
Можно по-разному относиться к Илье Хржановскому (арт-директор центра Бабий Яр – авт.), его фильмам, их эстетике. Но его подход позволяет взглянуть на трагедию Бабьего Яра как на живую историю, а не как на седую древность времен строительства пирамид или Столетней войны. Бабий Яр – это история, которая не закончилась 80 лет назад, в ее мемориализации не сработают академический дискурс и классическое музееведение. Да, Хржановский предлагает болезненные и травматичные способы рассказывать эту историю. Как можно еще рассказать эту историю, чтобы пробиться через панцирь бесчувствия, я не знаю. При этом понимаю, что многим не хочется ее раскапывать, это тяжело, болезненно, травматично. Это может рассказать часть правды о самих себе, которую знать не хочется.
Самое страшное в этой ситуации, на мой взгляд, то, что при определенном раскладе и смене ветров, Бабий Яр навсегда останется парком культуры и отдыха с набором тематических мафов.
– Чтобы не заканчивать разговор на грустной ноте, расскажите какой-нибудь яркий эпизод из своей журналистской практики.
– Совсем недавно, уже в период работы на УП, была такая история. Мы с главным редактором УП Севгиль Мусаевой пошли на интервью к приехавшему в Киев писателю Джонатану Литтеллу, автору знаменитого романа о Холокосте «Благоволительницы», за который он получил Гонкуровскую премию. Разумеется, мы настроились на беседу и изрядно волновались, поскольку знали, что спикер терпеть не может публичности и недолюбливает журналистов.
О том, что что-то пошло не так, я понял, когда в начале встречи Литтелл вдруг достал блокнот и ручку и приготовился записывать. После чего он стал детальным образом расспрашивать нас об эпизодах украинской истории, о деятельности УПА, УНА-УНСО, об украинском национализме и т.п. И мы, вместо того, чтобы брать у него интервью, все отведенное для беседы время отвечали на его вопросы. То есть, интервью взяли не мы у него, а он у нас. В конце разговора перед тем как удалиться, Литтелл пообещал нам интервью в сентябре. Вот за такие истории я и люблю журналистику.
