Майса от Гердта, или Французы,
говорившие на идиш
«Еврейский обозреватель» решил повнимательнее посмотреть на одну популярную в еврейском сегменте интернета историю
Два обстоятельства побудили меня разобраться в этом сюжете. Во-первых, годы советской молодости, когда приходилось иметь дело с дозированной, цензурированной, тенденциозно отобранной информацией – не имея полной и системной картины. Вследствие чего выработалась привычка идентифицировать и проверять информацию, особенно усугубившаяся за время работы в СМИ. И, во-вторых, собственный опыт прожитых лет, который показывает, как с годами людей подводит память, и они рассказывают истории, которые не всегда соответствуют тому, что было на самом деле, и противоречат документам и протоколам.
Гердт против Богословского
Сначала рассказ Зиновия Гердта:
«Это был пятьдесят седьмой год. Москва, фестиваль молодежи и студентов.
Толпы иностранцев! Впервые! И приехали пять французских композиторов, сочинители всех песен Ив Монтана: Франсис Лемарк, Марк Эрраль, еще какие-то… Знаменитейшие фамилии! И к ним был приставлен Никита Богословский — во-первых, как вице- или президент общества СССР-Франция, а во-вторых, у него прекрасный французский.
Ну вот. А я тогда играл в Эрмитаже «Необыкновенный концерт», а по соседству выступал Утесов. И так как только от меня, «конферансье», зависело, два часа будет идти наш «концерт» или час двадцать, то я быстренько его отыгрывал, чтобы успеть на второе действие к Леониду Осиповичу. Я его обожал.
И вот я выбегаю, смотрю: стоит эта группа – пятеро французов, Никита и Марк Бернес. Он к ним очень тянулся… И идет такая жизнь: Никита что-то острит, французы хохочут. Я ни слова не понимаю, Бернес тоже. И он все время дергает Богословского за рукав: Никита, что ты сказал? Тот морщится: погоди, Маркуша, ну что ты, ей-богу! Через минуту опять хохочут. Бернес снова: Никита, что он сказал?
На третий раз Богословский не выдержал: «Марк, где тебя воспитывали? Мы же разговариваем! Невежливо это, неинтеллигентно…»
Потом он ушел добывать контрамарку – французам и себе, и мы остались семеро совсем без языка.
Что говорит нормальный человек в такой ситуации? Марк сказал: «Азохн вэй…» Печально так, на выдохе.
Тут Франсис Лемарк говорит ему на идиш: «Ты еврей?» Бернес на идиш же отвечает: «Конечно». «Я тоже еврей», – говорит Лемарк. И, повернувшись к коллегам, добавляет: «И он еврей, и он еврей, и он…»
Все пятеро оказались чистыми французами! И все знают идиш!
Марк замечательно знал идиш, я тоже что-то… И мы начали жить своей жизнью, и плевать нам на этот концерт Утесова!
Тут по закону жанра приходит – кто? – правильно, Богословский!
Мы хохочем, совершенно не замечаем прихода Никиты… Он послушал-послушал, как мы смеемся, и говорит: «Маркуша, что ты сказал?» А Бернес отвечает: «Подожди, Никита! Где тебя воспитывали, ей-богу? Мы же разговариваем!»
Это был единственный раз в моей жизни, когда мое происхождение послужило мне на пользу…»
Эта майса от Гердта гуляет в интернете последних лет десять. А недавно мне попалась версия этой истории уже от Никиты Богословского. Ее источник – статья Григория Розинского «Еврейские друзья Никиты Богословского» (еженедельник «Секрет», 2010).
Григорий Розинский, журналист-репатриант из Белоруссии, с 1990 года живший в Петах-Тикве, пишет: «С Никитой Владимировичем Богословским мне довелось в Израиле встречаться дважды – в 1993-м, когда ему исполнилось 80, и в 2002-м после концерта в Петах-Тикве, где он выступал вместе с композитором Оскаром Фельцманом».
И приводит такой рассказ Богословского:
«Вскоре после войны я, как председатель общества «Франция-СССР» пригласил в Москву группу французских композиторов и шансонье. На встречах со мной были Дунаевский, Утесов и Бернес. А я, кроме роли концертмейстера, выступал как переводчик, французским владею с детства. За кулисами мои друзья замучили меня: «А что он сказал? А что ты ему ответил? Переведи, Никита, что они хотят?» К счастью, отвлек меня директор ЦДРИ Борис Филиппов. Не помню, что он предложил, по какому поводу пошли мы к нему в кабинет…
Возвращаюсь. И вдруг вижу, в коридоре стоят трое французов и без переводчика беседуют с Дунаевским, Утесовым и Бернесом. Прислушался. Говорят на непонятном мне языке. Шутят, смеются! Вот так номер! «Что он тебе сказал?» – спрашиваю у Марка, когда услышал вопрос молодого шансонье Джо Дассена.
– Ага! – воскликнул Бернес. – Теперь ты у нас попляшешь. Переводить буду я!
– На каком языке вы говорите? – вскричал я. – Почему я ничего не понимаю?
Дунаевский расхохотался и шепнул мне на ухо:
– На идише! Все трое французов – евреи!»
Как видим, здесь при общей фабуле с майсой Гердта имеет место ряд серьезных расхождений. У Гердта дело происходит во время Фестиваля молодежи и студентов 1957 года, у Богословского – вскоре после войны. У Гердта место событий – концерт Утесова возле Эрмитажа, а у Богословского – ЦДРИ. У Гердта – французов пятеро, у Богословского – трое, причем у него в компании с Бернесом оказываются Дунаевский и Утесов при наличии отсутствия собственно Гердта…
Шансонье Моисеева закона
Кто же из мэтров врет как очевидец? Скорее Богословский, у которого одним из трех французов оказывается молодой шансонье Джо Дассен. Который родился в 1938 году, а запел в 1964-м. Какое тут «вскоре после войны»? А Дунаевский умер в 1955-м, до фестиваля.
Пожалуй, фантазии стоит списать на преклонный возраст Никиты Владимировича, которому в 2002 году было уже 89 лет. И он имел полное право забывать и путать факты своей богатой биографии. К тому же Богословский, в отличие от Гердта, всегда был склонен к розыгрышам и мистификациям. И с Джо Дассеном он, конечно же, общался во время его визита в Москву, но это было в 1979 году.
А общество «СССР-Франция» было создано в июле 1958 года, то есть, и очень после войны, и даже после фестиваля. Впрочем, еще в 1956-м при ВОКС (Всесоюзное общество культурных связей с заграницей, созданное в 1925-м и в 1958-м преобразованное в Союз советских обществ дружбы и культурных связей с зарубежными странами, ССОД) была создана Секция друзей культуры и науки Франции. И там Богословский наверняка был одним из руководителей. Кстати, первым президентом общества «СССР-Франция» был Илья Эренбург, уроженец Киева.
Итак, положимся на память Зиновия Гердта: среди его собеседников точно были Франсис Лемарк и Марк – только не Эрраль, как неправильно записал кто-то со слов Гердта (понятно, что это запись устной истории), а Эйраль (Marc Heyral).
Франсис ЛЕМАРК (1917-2002) от рождения звался Натан Корб. Его отец Жозеф (Йосеф) Корб, дамский портной, был иммигрантом из Польши, а мать Роза, урожденная Эйдельман, была родом из Литвы. Папа Корб умер в 1933 году от туберкулеза, а мама Роза погибла в 1943 году в Освенциме.
Сам Франсис Лемарк (этот псевдоним он взял в 1940 году в Марселе) повоевал в отрядах партизан-маки, побывал в плену и лагере, а после освобождения вступил в армию и закончил войну лейтенантом.
После войны Лемарк сотрудничал и дружил с Ивом Монтаном, а его песня A Paris («В Париже», 1949) стала музыкальной визиткой столицы Франции.
Марк Эйраль был аккомпаниатором у Франсиса Лемарка, который часто и успешно выступал как вокалист, ибо пел очень недурно.
Так же, как и Лемарк, Марк ЭЙРАЛЬ (1920-1989) был никакой не Марк Эйраль: он родился в иммигрантской семье как Мариус Гершкович. Его карьера автора песен началась в 1947 году, среди исполнителей его песен были такие звезды, как Эдит Пиаф, Шарль Азнавур, Тино Росси, Ив Монтан, Жюльетт Греко и другие. В свое время очень популярной была песня Эйраля «Мари Визон», которую пел Ив Монтан, а в СССР ее издали на грампластинке в серии «Вокруг света» в исполнении Жаклин Франсуа.
Как видим, в плане неродных имен собеседники были достойны друг друга. Ведь и Бернес был не Марк Наумович Бернес, а Менахем Неухович Нейман, и Гердт был не Зиновий Ефимович Гердт, а Залман Афроимович Храпинович. Но мыслимо ли было представить себе советских народных любимцев с такими экзотическими именами-отчествами? То ли дело петербургский дворянин Никита Владимирович Богословский.
Тут сделаем приятное отступление. За исключением Гердта, родившегося в Витебской губернии, все еврейские персонажи нашего сюжета родились в Украине: Бернес – в Нежине, Утесов (Лазарь Вайсбейн) – в Одессе, а Ицхак-Бер бен Бецалель-Йосеф (Исаак Осипович) Дунаевский – в Лохвице на Полтавщине.
И тут уже я позволю себе выдвинуть гипотезу о французском композиторе, который вполне мог участвовать в московской беседе на идиш с Бернесом и Гердтом. Это Норберт ГЛАНЦБЕРГ, автор таких знаменитых песен, как «Падам, падам» Эдит Пиаф и «Большие бульвары» Ива Монтана.
От рождения он был Натаном, сыном Шмуэля и Малки Гланцберг из галицийского местечка Рогатина (ныне Ивано-Франковская область). Через год после его рождения (1910) семья перебралась в баварский Вюрцбург, где со временем музыкально одаренный Натан превратился в Норберта и учился игре на фортепиано в местной консерватории.
Успешного дирижера, концертмейстера и кинокомпозитора в 1933 году из Германии выдавили нацисты. Гланцберг переехал во Францию и из Норберта стал Норбером – с ударением на втором слоге. Он играл со знаменитыми музыкантами, среди которых был великий джазовый гитарист Джанго Ренар, аккомпанировал известным певцам и певицам, в том числе и Эдит Пиаф.
Повоевав на фронтах Второй мировой, Гланцберг уехал в Марсель, тогдашнюю Республику Виши. Там он снова встретился с Эдит Пиаф, стал ее аккомпаниатором и любовником, и впоследствии написал для нее несколько хитов. Пиаф называла его «дорогой Ноно».
Гланцберг прошел тюрьму и подполье. После войны писал песни не только для Пиаф, Монтана, Тино Росси, Шарля Трене, но также сочинял музыку для кинофильмов. А в последние творческие годы успешно писал классическую музыку, в том числе – концерт для двух фортепиано «Сюита идиш», навеянная романами Исаака Башевиса-Зингера. Умер Норберт Гланцберг в 2001 году.
К сожалению, найти информацию о том, приезжал ли Гланцберг на молодежный фестиваль в Москву, мне не удалось. Но право на гипотезу я оставляю за собой: ведь французов в этой еврейской истории было минимум трое. Так что пусть Гланцберг будет для комплекта.
Теоретически в этой компании мог оказаться и другой еврейский композитор Монтана – Поль Мизраки, автор знаменитой песни «Все хорошо, прекрасная маркиза» и музыки к лучшей киноверсии «Трех мушкетеров» (1961). Но Мизраки был сефардом из Константинополя и идиш знать не мог. Хотя разве это важно для красивой истории, так или иначе имевшей место с участием выдающихся еврейских мастеров эстрады?