Войнович, который сам по себе
Знаменитому писателю, драматургу Владимиру Войновичу нынешней осенью исполнилось 80 лет. И что это были за годы! Да вот же они все, пережитые миром, страной, народом, начиная с фантастически далекого 1932-го… Железный век требовал железной определенности от сына еврейки и русского, окончившего ремесленное училища, но не желавшего работать столяром, хорошо летавшего на планере в аэроклубе, но не принятого в летную школу, человека в юности не то что не писавшего, но и не читавшего стихов, но через годы ставшего автором гимна эпохи… Он каждый раз добивался успеха, но у него всегда были другие, следующие планы. Владимир Николаевич Войнович прожил интереснейшую жизнь, потому что всегда говорил, что думает и никогда не делал того, что не считал нужным. Да вы сами посудите….
Нет, «не один такой выродок»
Ему всегда удивительным образом удавалось быть на острие событий, точно определять их суть. Даже предвосхищать, как например в написанном еще в 1986 году знаменитом романе «Москва 2042». О несправедливости, абсурдности и идиотизме окружавшей его действительности ему удается писать с горьким, даже ядовитым, но целебным юмором. Сам Войнович говорит, что он тут ни при чем — это российские реалии сатиричны и гротескны, а не его перо, да и, в конце концов, если не писать правду, зачем что-то писать вообще? «Самый безобидный жанр — чистый лист бумаги», — утверждает Владимир Николаевич.
Говорить по существу — это у него наследственное. В 1936 году его отца арестовали и осудили на 5 лет (повезло, что это был еще не 37-й!) за то, что он в частном разговоре сказал, что коммунизм в отдельно взятой стране построить нельзя – во всем мире можно, когда-нибудь, а в отдельно взятой стране – ему кажется, что нельзя. А сын в 14 лет, то есть, в 1946-м спросил бабушку, что она думает о Сталине, и получил ответ: «Думаю, что он – бандит». Он потом вспоминал: «Меня это успокоило, потому что я думал то же самое, но при этом мне казалось, что я один такой выродок…».
А так все, как у всех, но всегда чуть не так. Вот что Войнович вспоминает о юности: «В 1945 году я пошел в ремесленное училище. Два года я там учился, получил специальность столяра-краснодеревщика. Дело это я крайне не любил, потому что эта профессия требует особой педантичности: если работаешь столяром, надо все делать очень аккуратно, а я человек неаккуратный… Сразу стремлюсь к концу: если я пишу роман, мне сразу хочется куда-то в конец заскочить и я заскакиваю. А в столярном деле так нельзя. Я это очень не любил и потом с удовольствием перешел из столяров в плотники: там просто топором машешь, большие гвозди забиваешь – работа простая.
Потом в 50-м году я учился в Запорожском аэроклубе, летал там на планере и летал, как говорили мне, очень хорошо. Я был полон надежд, я очень хотел стать летчиком.
В 1951 году окончил 7 классов в вечерней школе, но меня не приняли в летную школу. Меня взяли в армию, я стал рядовым солдатом.
1960 год у меня был самый-самый успешный – вообще в жизни. В сентябре я поступил на работу на Всесоюзное радио. Жил в Москве и жутко бедствовал. У меня денег не было, я ходил в стоптанных башмаках, в протертых брюках: бахрома висела, я брюки каждое утро смотрел на свет – не продырявились ли они».
«Заправлены в планшеты космические карты»…
Это поколение детей войны. Они, в первую очередь, — неимоверные читатели, а уж затем, кому дано, – писатели. Знаю это по своему отцу, который тоже родился в 1932 году. Люди чуткие к импровизации к свободе. Маленькими детьми они видели рядом смерть. Послевоенная жизнь – пусть без ботинок, целых штанов и еды – это настоящее счастье. Им не было еще и 30-ти, когда Гагарин полетел в космос. А гимн космонавтики, случайно (!) написал именно Владимир Войнович, причем в 1960-м, до полета Гагарина ( о его провидческом даре мы вспомним еще не раз) и вспоминал он об этом так:
– Я вижу, одна из наших редакторш звонит известным поэтам-песенникам – Матусовскому, Исаковскому, Долматовскому, Ошанину. Звонит и говорит, что ей нужна космическая песня. Все ей отказывают. Спрашиваю, что такое. «Вот, — говорит, — я прошу, чтобы написали космическую песню, а они спрашивают, сколько времени я им даю. Отвечаю, что две недели, они оскорбляются, говорят, песня – это серьезный жанр, ее надо выносить, вымучить, а вы так – за две недели, несерьезно относитесь». И я сказал: «Наташа, давай я тебе напишу эту песню. Тебе же все равно терять нечего». – «А тебе сколько времени нужно?» — «Завтра принесу». Я принес. Она взяла хмуро, читала-читала, потом, ничего не говоря (не сказала мне, хорошо-плохо), набрала номер: «Оскар Борисович, записывайте, я вам диктую потрясающий текст». Оскар Борисович Фельцман в тот же день написал музыку, тут же был вызван артист Владимир Трошин. Мы записали эту песню, на другой день она уже была знаменита: «Заправлены в планшеты космические карты…»
Откуда эти чудесные совпадения, неожиданные повороты, взлеты, новые имена?.. «Оттепель» — простое понятное слово. Короткое время пробуждения, надежды. Та оттепель и породила мощный поток талантов. Она-то и сделала Войновича писателем, причем — сразу знаменитым!
Вы представляете себе, что тогда значило напечататься в «Новом мире»? А он напечатался в первой книжке журнала за 1961 год! И в 1962-м Войновича приняли в Союз писателей СССР. И быть бы Владимиру Николаевичу благополучным певцом успехов в борьбе с отдельными недостатками в русле вечно живого социалистического реализма. Но… Не тут-то было: не тот нрав, не та генетика, не та почва.
«Позвольте через вашу газету выразить мое глубокое отвращение»
С 1963 года он начал выдавать главы романа «Жизнь и необычайные приключения солдата Ивана Чонкина», ужасно сказать, высмеивающего все советское святое — Красную армию, трусливого особиста, колхозную дремучесть, пустую пропагандистскую трескотню… Главы ходили в самиздате, а эпоха стояла на дворе, к счастью, не людоедская: уже не расстреливали и еще не сажали. Тогда просто брали на карандаш, переставали печатать, лишали читателя и средств к существованию. Вообще отношения Войновича с властью , какой бы она не была – сталинская, советская, ельцинская или власть Путина, — это отдельная тема.
В январе 1980 года Владимир Войнович написал и отправил в газету «Известия» открытое письмо. Если бы он в жизни не сделал ничего, кроме этого, его имя уже осталось бы в истории страны — как образец твердой человеческой нормы в эпоху скособоченных представлений о приличии.
«Позвольте через вашу газету выразить мое глубокое отвращение ко всем учреждениям и трудовым коллективам, а также отдельным товарищам, включая передовиков производства, художников слова, мастеров сцены, героев социалистического труда, академиков, лауреатов и депутатов, которые уже приняли или еще примут участие в травле лучшего человека нашей страны — Андрея Дмитриевича Сахарова»..
Впрочем, на тот момент Софья Власьевна ( так острословы тех лет прозвали Советскую власть) уже давно решила, что пора бы дать по голове и этому «умнику». И началось. 1974 год — исключен из Союза писателей. 1975 год — после публикации «Чонкина» за рубежом Войнович был вызван для беседы в КГБ, якобы для обсуждения условий снятия запрета на издание отдельных его работ. Вторая встреча состоялась в номере 408 гостиницы «Метрополь», где писатель был отравлен психотропным препаратом, после чего долгое время болел. После этого Войнович написал открытое письмо Андропову и ряд обращений в зарубежные СМИ. А дальше — известный сценарий: в декабре 1980 года он был выслан из СССР, а в 1981-м лишен советского гражданства Указом Президиума Верховного совета СССР (в 1990 году возвращено указом Горбачева).
«В городе есть один порядочный человек — прокурор, да и тот свинья»
В романе «Москва 2042», написанном в 80-е годы, Войновичу удалось удивительно точно предугадать будущее России, за ним даже слава провидца закрепилась. А как же иначе? Судите сами: после Августовской революции к власти приходит Гениалиссимус — молодой, энергичный генерал КГБ, который много передвигается, решает все проблемы и свободно говорит по-немецки… В общем, только в звании не угадал: «произвел» подполковника КГБ — в генералы.
Сам писатель считает, что это была обычная литературная игра: «Когда начался процесс, который назвали Перестройкой, я был человеком, лишенным советского гражданства, и жил за границей, но отнесся к переменам всерьез и с надеждой. Поначалу действительность превосходила мои ожидания. Но развалили все это не Горбачев и не Ельцин, а Брежнев, Черненко, Андропов и КГБ, которые сделали все для того, чтобы социалистическая система стала жесткой и потому нежизнеспособной. Преследование диссидентов, закручивание гаек, ужесточение цензуры и гонка вооружений – вот что доконало Советский Союз. Потому что, вопреки распространенному у нас мнению, именно демократия способствует порядку, а диктатура порядок разрушает. Парадокс это или нет, но стабильная власть — снова дестабилизирует обстановку в стране.
А когда пришел Путин, история повторилась в виде фарса, и сложилась странная ситуация. Конечно, при советской власти было хуже, чем сейчас, когда есть свобода передвижения и есть ограниченная свобода слова. И в то же время – постоянные попытки урезать гражданские свободы и распространение клерикализма. Православие насаждается с такой же яростью, как раньше насаждался атеизм. Клерикалы и реакционеры фактически начали холодную гражданскую войну против «внутренних врагов»…
А что будет дальше? Писатель считает, что всякое движение протеста, какое началось в России, — никогда не останавливается на полпути. Оно может притухнуть на каком-то этапе, подернуться даже пеплом, но затем вспыхивает с новой силой, пока не дойдет до конца, который может оказаться катастрофическим. Попытка охладить общество силой, особенно с применением оружия, может оказаться временно успешной, но потом она угрожает завершиться полной катастрофой, как мы видели недавно в Египте, Ливии, теперь, может быть, в Сирии. Время диктатур и авторитарных режимов во всем мире кончается, и в России кончится неизбежно…
Журналист как-то спросил у Владимира Николаевича:
— Правильно ли я понимаю, что вы не любите ни Путина, ни Медведева?
— Ну да. — ответил мэтр. — Знаете, как Собакевич у Гоголя говорил, что в городе есть один порядочный человек — прокурор, да и тот свинья.
«Меняю лицо кавказской национальности на жидовскую морду»
Этот анекдот у Войновича из любимых… А еще он любит приводить пример из собственного армейского опыта: одни рода войск всегда ненавидели другие. И при этом всюду в частях большинство составляли русские… Почему, спрашивается? А потому что надо непременно ненавидеть кого-то чужого. И если служат рядом, например, танкисты и авиаторы, то и они друг друга будут ненавидеть. Обычно ненавидят друг друга народы, которые живут по соседству. Это, увы, в природе человеческой…
Но ему-то, сыну еврейки и русского, по «вечному» вопросу определяться надо было конкретно и безо всяких «философий». Владимир Николаевич и определился, как привык в принципиальных случаях, без компромиссов:
– Есть давний спор, подогретый Солженицыным, кто кого больше обижает: русские евреев или наоборот. Как полукровка, чувствительный к обидам любой из своих сторон, могу сказать объективно: евреев обижают больше. Я слышал много раз высказывания вроде: «Мало вас, евреев, Гитлер уничтожал. Шесть миллионов? Мало, надо бы всех!» Никогда ничего подобного о русских я не слышал ни от одного еврея. Я никогда не скрывал своих корней, но твердо знал, какую именно половину лучше скрыть для карьеры. В 53-м году, во время «дела врачей», когда официальная пропаганда изо дня в день настраивала советских людей против евреев, один солдат встал у нас на политзанятии, покраснел и с таким видом, будто кидается на амбразуру, сказал: «Товарищ старший лейтенант, а почему у нас в Советском Союзе евреев не расстреливают?» А товарищ старший лейтенант был та-а-акой вальяжный, он та-а-ак изысканно выражался. И он говорит: «Ну, это было бы неправильно всех евреев расстреливать. Мы – интернационалисты, мы ко всем нациям относимся одинаково, и евреи есть разные. Есть евреи, говорит, плохие, а есть хорошие, трудящиеся евреи…» Тут вскочил другой солдат и подсказывает: «Вот как, например, Войнович!» Старший лейтенант мне поклонился и говорит: «Да. Вот как, например, Войнович»…
Остаточный антисемитизм был везде, это, может быть, и не было государственно оформленной политикой, но государство это не пресекало, то есть – считай – поощряло. Все начальники, даже принимавшие на работу евреев, даже сами евреи всегда заботились, чтобы евреев у них не было слишком много… Когда я работал на радио, там людям с подозрительными фамилиями предлагали взять псевдонимы. …А в общем, возвращаясь к нашей теме, – когда утверждают, что евреев в СССР не преследовали, то это вранье. И это я говорю – при том, что я только половинка и что в паспорте у меня всегда было написано «русский».
А потом была полемика с Солженицыным, как раз перед выходом его пованивающей антисемитизмом книги «200 лет вместе». «Портрет на фоне мифа» появился раньше и многие читатели в гротесковом образе Карнавалова углядели Александра Исаича, а некоторые за него и обиделись. Войнович в одном из интервью говорил об этом так:
– Одни обиделись, мол, забыл (я не забыл), что Солженицын – автор «Архипелага ГУЛАГ», а другие потому, что он старый, слабый и больной. А я сам стар, слаб и болен, но идейные споры – это не кулачные бои, спорить можно, и часто нужно даже с мертвыми (например, Солженицын спорит с Лениным). Я не возвел на Солженицына никакой напраслины, не присоединился ни к одному обвинению, которое не посчитал достаточно достоверным. Я написал только то, что видел, слышал, читал, и о чем честно думаю. Скажу сразу: для равновесного освещения этого вопроса ему не хватило совести, ума и таланта. По уму и по совести он должен был бы понять, что эта тема вообще решения не имеет. Говорить о различиях между евреями и русскими еще как-то возможно, когда они живут обособленно и соблюдают свои обычаи и законы. А когда перемешались, как, например, в Москве, рядом живут, вместе работают, отмечают одни и те же события, пьют водку, женятся без уважения к пятому пункту… Окуджава говорил, что он по национальности москвич, и то же мог бы про себя сказать любой выросший в Москве и не слишком гордящийся своим национальным происхождением человек. Еще и потому Солженицыну оказалась эта тема «невподым», что у него есть большой, даже катастрофический для писателя недостаток: он не чувствует чужой боли. Например, он пишет, что во время войны среди эвакуированных было больше евреев, чем среди русских, и обходит вниманием главную причину, что евреям в отличие от русских грозило поголовное уничтожение. Будь он подобросовестней, ему следовало бы подсчитать, какой процент евреев был в самом гибельном войске – в ополчении. Солженицын поддерживает миф, что евреи всегда хитрые, что они хорошо устраиваются и все такое. Конечно, среди евреев есть чрезвычайно богатые люди – они очень заметны. Антисемиты тычут в них пальцем и говорят – вот евреи. Но в массе своей евреи всегда были бедные. До революции это была местечковая голытьба, а при советской власти – рядовые учителя, врачи, инженеры, жившие на нищенскую зарплату, никакими гешефтами не занимавшиеся. Мои русские родственники тоже всегда были бедные, но еврейские – куда беднее! Моя мама в начале 50-х (перед тем, как ее выгнали как еврейку из школы) вела уроки в пальто. Директор ей и говорит: «А почему вы все время в пальто преподаете?» Она и сказала: «Потому что мне больше нечего надеть».
Вместо эпилога: «Я не художник, я просто так… Малюю…»
Не знаю, почему мне не хватило литературы… — признавался в одном из интервью Владимир Николаевич. — К середине 90-х появилась у меня некая усталость.. И помню свое ощущение: сажусь к компьютеру и вроде знаю, что писать, точно знаю, что надо… Но смотрю на экран, и мне становится скучно-скучно, и ничего не хочется. Сижу бессмысленно и смотрю на экран. И не пишу… И вдруг я нарисовал сначала одну картинку. И почувствовал, что я сошел с ума. В 94-м году. Мне было 62 года. Написал картинку – и мне жутко понравился процесс. Сначала рисовал на бумаге, сам себя стеснялся, холсты не покупал – мне, мол, не по чину. Если куплю холст, то получается, что я всерьез художник. А я не художник, а я просто так… Малюю…
Елена КУЗЬМЕНКО, специально для «Еврейского обозревателя»
