ЧЕЛОВЕК-ОРКЕСТР
Михаил КОЗАКОВ был артистом, сценаристом, режиссером и театральным писателем. О таких говорят – человек-оркестр
В 1956 году Михаил Ромм снял фильм «Убийство на улице Данте». На главную роль Шарля Тибо утвердил студента Школы-студии МХАТ Михаила Козакова. Когда картина вышла в прокат, молодой актер проснулся знаменитым. Его портреты запестрели на стендах, он улыбался прохожим с громадных киноафиш, открытки с его изображением спрашивали в газетных киосках, у него появились поклонники и поклонницы, о нем писали в газетах и журналах известные критики.
Козакова заметил один из самых известных режиссеров Николай Охлопков и пригласил в Театр им.Маяковского. Присмотревшись, доверил роль Гамлета. Сказать, что его Гамлет покорил «оттепельную» Москву – не сказать ничего. Это был успех и Охлопкова, и Козакова – редкостный успех обоих.
А потом Козаков ушел к Олегу Ефремову в только-только создававшийся театр «Современник». И играл там в самых лучших спектаклях – «Голый король» Шварца, «Двое на качелях» Гибсона, «Сирано де Бержерак» Ростана.
Когда Ефремову предложили возглавить МХАТ, Козаков ушел вслед за ним, но через год перешел в Театр на Малой Бронной к Эфросу. И как когда-то театральная Москва ходила на его спектакли в «Современник», так и продолжила ходить на спектакли с его участием в Театр на Малой Бронной – «Дон Жуан», «Женитьба», «Месяц в деревне», которые стали лучшими работами артиста в 1970-х и лучшими спектаклями того времени. По признанию самого Козакова, он уходил из театра тогда, когда считал нужным. Уходил, научившись чему-то главному у своих учителей, которых у него было трое – Охлопков, Ефремов и Эфрос.
А когда Михаилу Козакову стало тесно в актерских одеждах, он ушел в режиссеры, не прекращая сниматься в кино и играть на сцене. Его телеспектакли «Ночь ошибок» или «Сцены из трагедии Фауст», его фильмы «Визит дамы», «Покровские ворота» пользовались успехом и у зрителей, и у критики. Он искал себя, свой жанр, ни на кого не похожий стиль – и нашел.
Артист кино Козаков начался с «Убийства на улице Данте». Артист театра Козаков – с «Гамлета» Шекспира. Козаков-режиссер начался с телевизионного фильма «Безымянная звезда» (1978) по одноименной пьесе румынского драматурга Михаила Себастьяна. С эстрады он читал стихи Бродского, когда тот был запрещен, а когда стал разрешен – совместно с саксофонистом Игорем Бутманом поставил спектакль-концерт по его поэзии. Он писал сценарии и книги.
«Пламенный революционер» (из воспоминаний)
Однажды зимой в один из приездов Давида Самойлова в Москву у него на кухне собралась компания – Юрий Левитанский, Эдуард Графов, Рафик Клейнер, Саша (сын Самойлова от первого брака с Ольгой Фогельсон) и автор этих строк. Все было выпито и съедено, было желание, как всегда по российской привычке, добавить, но никому не хотелось бежать в магазин за водкой. Было довольно холодно, быстро стемнело, бежать после выпитого из теплого застолья в магазин ни у кого не было сил, хотя желание не проходило. Все ждали мессию, и он не преминул явиться… в лице Михаила Козакова.
В кухне раздался звонок. Самойлов подошел к телефону, сказал: «Миша, приезжай, мы все тебя ждем», и буквально минут через двадцать в квартиру в Астраханском переулке вошел раскрасневшийся с мороза Козаков – красивый, ухоженный, в дорогой дубленке и с пакетом в руках. Не успел он раздеться и появиться в кухне с отборнейшей бутылкой дефицитного в те годы армянского коньяка, как Эдик, человек с юмором, работавший в то время фельетонистом «Вечерки», мгновенно привстал и голосом Ленина встретил Мишу в кухонных дверях: «Зд-ррр-авствуйте, дорогой Феликс Эдмундович! Зд-ррр-авствуйте, батенька! Как здоровье? На что жалуетесь?» (до сего времени помню этот раскатистый картаво-гнусавый голос Графова, старательно копировавшего вождя мировой революции). Взрыв смеха раздался на самойловской кухне. Все громко рассмеялись, в том числе и сам Козаков.
Смысл шутки всем был понятен: незадолго до этого Миша снялся в героико-патриотическом фильме «Двадцатое декабря» (1981) малоизвестного режиссера Григория Никулина, но зато по сценарию известного – если не всему миру, то всему Советскому Союзу – Юлиана Семенова. Историко-приключенческая телевизионная картина в четырех сериях рассказывала о первых чекистах 1917 года, об их героических шагах на кровавом поприще, о «карающем мече революции», вознесшемся над головами непокорных, о создании грозной ВЧК, из которой как Феникс (только не из пепла, а из крови убиенных) и произросло будущее ОГПУ-МГБ-КГБ, последовательно и впредь занимавшееся планомерным уничтожением собственного народа, без устали выжигая контрреволюционную интеллигентскую нечисть. Фильм был сделан по всем канонам советского соцреализма: образцовые чекисты с «холодной головой, горячим сердцем и чистыми руками» противостояли негодяям-контрреволюционерам и, несмотря на это (я имею в виду принципы соцреализма), в общем-то соответствовал правде жизни – враги были уничтожены под самый корень. В роли основателя ЧК, одного из близких соратников вождя Феликса Дзержинского и снялся Михаил Козаков. И сыграл его так, что герой вызывал некую симпатию даже у продвинутого зрителя, понимавшего что к чему. Это была одна из граней Мишиного таланта – злодеи, которых он изредка играл, получались у него не такими страшными, как следовало. Из них выпирали козаковские обаяние и интеллигентность. Это просматривалось с самой первой «злодейской» роли – Зуриты из непритязательного фильма режиссеров Владимира Чеботарева и Геннадия Казанского «Человек-амфибия», вышедшего на экраны страны в 1962 году и имевшего феноменальный успех у такого же непритязательного среднего советского зрителя.
Но позвольте, куда там александробеляевскому разбойнику до основателя, организатора и первого руководителя откровенно бандитской организации! Однако и здесь, видимо, Миша не смог переступить через себя, и Дзержинский получился в фильме режиссера Никулина таким как получился – холодно-вежливым с врагами революции, готовым принести на ее алтарь любые жертвы, и все же с долей интеллигентности и обаяния. Как говорится, от себя не уйдешь.
До этого Козакову уже довелось сыграть Дзержинского и в «Государственной границе» (в фильме доблестные советские пограничники уничтожали басмачей, разоблачали заговоры против советской власти и обезвреживали агентов всех мировых вражеских разведок), и в «Синдикате-2» (в этой шестисерийной картине героические чекисты выманивают одного из самых убежденных врагов советской власти эсера Бориса Савинкова в Советский Союз, где его и арестовывают), после чего он дал себе слово больше в такого рода советских «триллерах» не участвовать и тем более не сниматься в подобных, как бы это помягче выразиться, щекотливых ролях.
Но тут подоспела поездка за границу, и Козакову вдруг отказали, не объясняя, как это было принято, причин. Несмотря на то, что это был сам Козаков – одновременно и заслуженный, и народный артист РСФСР. Несмотря на то, что он был лауреатом Государственной премии СССР. Несмотря на то, что он дважды сыграл «пламенного рыцаря революции» Ф.Э.Дзержинского.
Но Мишу это не остановило, и он стал добиваться правды в Госкино, где ему тоже толком ничего не объяснили, но намекнули, что неплохо бы сыграть пламенного революционера, сыгравшего – извините за каламбур – столь значительную роль в истории страны, еще раз. Например, в запускающемся «Двадцатом декабря». Тогда – в высоком кабинете Госкино показали еще выше, куда-то вверх и чуть вбок – может что-то и изменится. Миша понял, что от своего высокопоставленного собеседника ничего больше не добьется, в сердцах чертыхнулся и, возненавидев на всю оставшуюся жизнь «совесть революции», отступил. Ничего не оставалось, кроме как пойти на компромисс и сыграть «честного и бескомпромиссного», жутко обрыдшего ему Железного Феликса в третий раз. Который действительно оказался последним.
…Наконец Козаков вытащил коньяк, и все подняли тост за него, и в этом тосте прозвучала такая мысль – не дай Бог пригласят в Америку, так заставят сыграть не то что Дзержинского, а первого Ильича, или, страшно подумать, самого усатого, ведь тогда уже ничем не отмоешься. На что Миша философски ответил, что он не Максим Штраух и уж вовсе не Михаил Геловани. Все с этим аргументом согласились и в знак согласия выпили. И повторили еще раз, чтобы закрепить ответ Козакова, одновременно закусывая тем, что принес Миша. А принес он красную икру, севрюгу, маслины и прочие разносолы, которые в ту пору в советской Москве можно было достать только по блату.
«У себя в Тель-Авиве будете показывать этот фильм»
После «Дзержинского» Козаков снялся еще в нескольких картинаx в самых разных ролях, талант его был всесторонен и многогранен – мог играть и Мишку Япончика, и гауптмана Заугеля, и Шарля Гранде, и Джека Бердена. Еще написал сценарий к телеспектаклю «Попечители», как режиссер поставил телеспектакль «Ночь ошибок» и телефильм «Безымянная звезда». Но самым выдающимся его достижением стала двухсерийная лента «Покровские ворота» (1982) – фильм о Москве 1950-х с ее коммунальным бытом и так называемой «дворовой культурой», окрашенный ностальгией по ушедшим временам. Фильм, в котором звучали песни Окуджавы, Цфасмана и Дунаевского и в котором блестяще сыграли Меньшиков, Броневой, Коренева, Ульянова и Додин. Вместе с автором сценария Леонидом Зориным Козаков сумел воссоздать на экране образ времени. Зрители – не только молодые, но и те, которые жили в те самые времена – с восторгом приняли фильм, в отличие от председателя Государственного комитета по радио и телевещанию при Совете министров СССР Лапина, известного антисемита и шовиниста.
Юлия Эйдельман, вдова историка и литературоведа Натана Эйдельмана, вспоминала: «17 декабря 1982 года. Вечер у Овсянниковых с Козаковыми. Миша рассказывает о возмутительной беседе с Лапиным, который назвал «Покровские ворота» пошлым, безобразным фильмом, клеветой на фронтовиков и т.п. Миша очень подавлен. Под конец Лапин ему сказал: «У себя в Тель-Авиве будете показывать этот фильм». Это уже невыносимое хамство. Я подивилась Мишиной выдержке и подумала, а может быть, не стоило так уж стоически все выслушивать, может быть, следовало открыто возмутиться?»
Но Миша решил, что стоило. От себя добавлю – и правильно сделал…
Через некоторое время третья Мишина жена Регина Соломоновна, литератор и переводчик, подала на развод и отбыла в США по приглашению великого Роберта Де Ниро, приятельствовавшего с Козаковыми. И осталась там на постоянное местожительство… А Миша, недолго помаявшись без изменщицы, познакомился с хорошенькой и молоденькой Анной Ямпольской, приезжал с новой возлюбленной к Самойлову, называл ее женой и, в конце концов, на ней женился. А затем появилось на свет то, что должно было появиться – маленький Михаил, а потом и его сестричка Зоя, но уже в Израиле, куда Козаков уехал и где играл на чистом иврите в театре «Гешер».
«Тебе чего надо, Михаил?» (прямая речь)
«…Москва, 1991 год. Пустые прилавки, молчащий телефон, страх за семью в пять человек, конечно же, усталость, раздраженность после всех трудов… торопили мое решение отвалить из совка. Хотя бы на время…
Запустить некий телеспектакль на телевидении, как я это делал последние десять лет, чередуя телекино «Покровские ворота» с телеспектаклем по пьесе Островского «Последняя жертва», мосфильмовский «Визит дамы» с останкинским «Случаем в Виши» по пьесе Миллера, в 1991 году уже было абсолютно нереально. А ведь телережиссура стала моей едва ли не основной профессией… «Фауст» Гете, поэтический спектакль по стихам Бродского… Самойлов… – все уходило в область преданий. Кто платит деньги, тот и заказывает музыку! А новые спонсоры… хотели другой музыки, той, которую мне было не сыграть, даже если бы удалось пересилить себя.
Уже ясно просвечивали контуры будущего L-клуба и других ТВ-клубов, вовсю начинало крутиться колесо счастья на поле дураков… Лично я, спасаясь от этой лавины, не смог найти даже маленькой ниши… на вопрос журналиста, почему я валю в Израиль… ответил односложно: «У меня проблема с детским питанием для маленького сына»…
Для меня же в этом «детском питании» сосредоточилась вся униженность моего тогдашнего положения… Первые и последние случайно заработанные «зеленые»… закончились, а в совковом магазине унижаться в подвальных кабинетах директоров, получать продукт «под лицо», как говорят артисты, становилось невыносимо, да и не всегда удавалось. У нас на Люсиновке в магазине на прилавках – хоть шаром покати, а ты выходишь с черного хода с сумкой, набитой датским «Семилаком», словно обворовал тех мамаш, что в безнадежности бродят по магазину, разглядывая пустые никелированные полки. А ведь и в самом деле обворовал – вместе с директором в грязном белом халате, что милостиво бросил: «Нина, отпусти артисту для сынка евойного. Тебе чего надо, Михаил?» Подобное как-то не украшало мою жизнь…»
Следы на песке
И тогда Козаков сделал крутой поворот и в том 1991-м уехал в Израиль, зная на иврите всего несколько слов. И с первых же шагов на исторической родине он столкнулся с теми же проблемами, что испытывают все новые репатрианты, и, прежде всего, с незнанием языка. Конечно, можно жить в Израиле, не говоря на иврите, и многие так десятилетиями и живут, в своем сообществе – русском, болгарском или каком-либо другом, выучивая несколько десятков слов и выражений, чтобы общаться в быту, магазинах, транспорте и т.д. Но он был актер, хотел работать и стал учить язык: «Я понял, что если хочу нормально жить в Израиле, то должен, даже не умея плавать, нырнуть в воду, а вынырнув, доплыть до берега самостоятельно». Он нырнул, выплыл и доплыл: подстегивало желание самоутвердиться в Израиле, доказать себе и миру, что он может – таланта и сил хватило. Но, кроме всего прочего, на его плечах лежала огромная ответственность: он должен был обеспечить нормальное существование своей семье – жене и сыну.
Известному российскому актеру предложили играть в Тель-Авивском камерном театре. На иврите! И он, не зная языка, согласился. Заучивал роли, выходил на сцену и уходил с нее под аплодисменты не только ватиков (старожилов), но и коренных израильтян. А потом организовал антрепризу на русском языке для олим (репатриантов), которые осваивали язык предков в ульпанах.
Но в стране горячего солнца, теплого моря и наполовину своего народа Козакова все чаще мучила безысходная тоска – не немецкий бюргерский Sehnsucht, не аристократический английский spleen, а убийственная тоска по Москве и друзьям, от которой ищут забвения в вине или кладут голову на плаху. Он не сделал ни того, ни другого, нашел иной путь – и в 1996 году вернулся. И выжил – и физически, и духовно – благодаря работе: организовал на доисторической родине «Русскую антрепризу Михаила Козакова», с которой объездил почти всю новую Россию и половину Cтарого мира.
Я встретился с ним через некоторое время после его приезда, если не ошибаюсь, на квартире Тамары Миансаровой, которая предложила ему пожить некоторое время у нее. Миша рассказывал о своем житье-бытье в Тель-Авиве – о том, как он ставил, играл и преподавал, и даже агитировал «русских» израильтян отдать свои голоса «Аводе» и ее лидеру Ицхаку Рабину. Я ему – о том, что творится в обезумевшей ельцинской Москве.
Козаков подарил мне тогда книгу воспоминаний, написанную в Израиле, в которой он рассказывал о своем переезде в Тель-Авив, о долгом и мучительном привыкании к новой жизни, о приобретенном творческом опыте, о своей игре на израильской сцене на иврите, о том, как он ставил спектакли и даже преподавал в театральной студии: «Работа – это лекарство от всех бед. Я отдыхать не очень умею, не знаю, как это делается, но я сам выбрал себе такой путь». И, конечно же, о том, что заставило его вернуться в Москву.
Я прочитал ее в тот же вечер и через несколько дней привел Мишу к главному редактору издательства «Вагриус», тогдашнему своему товарищу Алексею Костаняну. Книгу «Рисунки на песке», изданную на исторической родине, на доисторической назвали «Актерская книга», она вышла в издательстве в том же 1996 году. Хорошие книги в «Вагриусе» издавали быстро и качественно.
Последний звонок
«Актерская книга» состояла из двух частей – «Рисунки на песке» и «Третий звонок». Свой «рисунок» Миша оставил не только в России, но и в Израиле.
Третий звонок – последний для зрителя – означает, что действие начинается, двери в зрительный зал закрываются, и нужно срочно занять свои места. Для актера это сигнал, что все готово – в зале погас свет, и можно выходить на сцену. Для Михаила Козакова третий звонок звучал на протяжении более 70 лет. Последний прозвучал в Тель-Авиве, где он находился на лечении. Но есть такие болезни, перед которыми бессильны даже израильские врачи. В своей «Актерской книге» Козаков писал: «После третьего звонка для меня начинается момент истины: я выхожу на сцену…». Сцена (в прямом и переносном смысле) ушла из-под его ног 22 апреля 2011 года.
