…А ИСКУССТВО ВЕЧНО
Бэл Кауфман и Валерий Медведев
Так уж бывает, что не будучи знакомым лично с каким-либо человеком, ты, тем не менее, постоянно сталкиваешься с творением его рук и мысли.
Почти каждый день прохожу я мимо здания 44-й киевской школы, расположенной неподалеку от моего дома. И вижу как с памятной доски на стене школы ясным взглядом смотрит Таня Маркус. Во время войны эта замечательная девушка героически сражалась в киевском подполье против нацистов и была зверски замучена гестаповцами. До войны Таня училась в этой школе, здесь ее помнят, в школе есть музей отважной подпольщицы.
А продлил людскую память о Тане скульптор Валерий Медведев. Именно он создал мемориальную доску в память об отважной девушке. Ему же принадлежит авторство скульптуры Героя Украины Татьяны Маркус в Бабьем Яру. В этом печальном месте находится и памятник расстрелянным здесь детям, при взгляде на который трудно сдержать слезы. А еще он сделал и памятную доску в честь одной из самых известных в мире киевлянок Голды Меир. Однако самой известной, пожалуй даже знаменитой работой Медведева является памятник Шолом-Алейхему. Классик еврейской литературы словно живой стоит неподалеку от киевской Центральной синагоги и, приподняв шляпу, приветствует нас: «Шалом, люди!…»
С недавних пор я знаком с Валерием МЕДВЕДЕВЫМ. Мы сидим в его уютной мастерской, пьем чай, едим тортик и беседуем о жизни.
– Валерий, спрашиваю я, – насколько чтились еврейские традиции в вашей семье?
– Я рос среди еврейских родственников, в большой и шумной коммунальной квартире. Не очень я разбираюсь в религиозных постулатах, но и с точки зрения ортодоксальных иудеев я – еврей, поскольку мама у меня еврейка. А вот фамилию я унаследовал от русского отца, но согласно христианских религий национальность считается по отцу, и получилось: верхняя половина, как вы видите – еврейская, а нижняя, которую вы не видите – русская. Шутки шутками, но дело здесь вовсе не в национальности. Просто я отца фактически не знал и не помнил. Однако обо всем по порядку.
Когда стало ясно, что Киев будет сдан, бабушка сказала моей будущей маме: «Уезжай!» Мама эвакуировалась в Сибирь. А бабушка пошла в Бабий Яр. Вот почему созданные мной памятники, стоящие в этом страшном Яру – это не только творческая или гражданская позиция. Это еще и глубоко личное.
В Сибири мама познакомилась с парнем, который и стал моим отцом. Они прожили еще вместе несколько лет после моего рождения. Но потом отношения, как это бывает во многих семьях, разладились. И в 1949 году мы вернулись в Киев вдвоем, и поселились у маминой сестры в шумной коммунальной квартире на Саксаганского. Как вспоминала мама, когда она предложила отцу поехать с ней, среди его родственников и знакомых пошли разговоры: мол, куда ты с еврейкой поедешь? Зачем это тебе? Мама, уезжая, им в сердцах сказала: «Вот я еврейка, посмотрите на меня, я что, с рогами и копытами…?» .
– Но насколько я знаю, в Сибири по сравнению со многими другими регионами Союза юдофобия ощущалась не так сильно.
– Это в определенной мере верно. Но во время войны антисемитизм сюда был занесен частью эвакуированных. По рассказам матери ребята в Сибири жили дружно, как на улице, так и в детском садике, ведь дети не имеют национальности. А вот взрослый человек мог подойти и меня спросить: «Валерик, ты жиденок?» Как это сделал наш сосед Коля. Я побежал к маме с этим вопросом и от нее узнал, что я да, «жиденок», но ничего плохого а этом нет.
Возле памятника Шолом-Алейхему
– Нет. Ничего о нем не знаю. Я когда-то делал запрос, сказали, что он переехал в Омскую область. Даже адрес его у меня был и имелся порыв поехать посмотреть на своего «биологического» родителя. Но у одного моего приятеля ситуация была примерно такая же. Он поехал, посмотрел. И вот приезжает обратно. Я спрашиваю его: ну как? Он говорит: встретились два чужих человека! Сели, выпили бутылку водки. Поговорили: как дела, как что? Между нами нет ничего общего – у него другая семья, у меня иная жизнь. И вот он своим рассказом отбил у меня всякую охоту ехать куда-то в Сибирь. Думаю, то же самое было бы. Только выпили бы меньше или больше…
А когда подрос, мама сказала: тебе будет легче с фамилий Медведев, когда ты станешь учиться в школе и поступать в институт.
Мою маму звали Мариам-Хая Овсей-Срулевна Маргулис. Понятное дело, в Киеве лучше было быть Медведевым.
– Кстати, этот самый плохо звучащий на русском или украинском Сруль на самом деле – уменьшительное от Исроэль – то есть Обетованный.
– Да, я знаю. Но что поделаешь? Бытовой антисемитизм никуда не исчез, и полагаю, не исчезнет. К сожалению, еще есть достаточно много людей, у которых ксенофобия, и в частности, антисемитизм, – отдушина для проявления негативных эмоций, вызванных неудовлетворенностью собственной жизнью.
Когда я окончил Республиканскую Художественную среднюю школу имени Т.Г.Шевченко, я поехал в Ленинград поступать в Высшее художественно-промышленное училище имени Мухиной.
– Итак, вы поехали в Ленинград поступать в знаменитый институт. И что?
– Мои работы весьма пришлись по душе здешней профессуре. К тому же я быстрее и лучше других рисовал «обнаженку». И мне поставили… двойку по композиции, чтобы я дальше не сдавал экзамены по общеообразовательным предметам.
– Что, опять «пятая графа»?
– На этот раз совсем наоборот. Дело в том, что в те времена в армию забирали студентов стационарного обучения. Меня вызвал декан и сказал: «Мы вас хотим принять, но так как вас заберут в армию, документы мы вам отдадим, а вот рисунки останутся у нас. Мы вас ждем после армии». Это подтверждало серьезность их намерений в отношении меня.
Однако, как оказалось, не менее серьезные планы в отношении моего будущего были и у военкома нашего района. Откуда-то, хотя можно догадываться, он знал, что я на хорошем уровне владею французским языком. Он вызвал меня и предложил… изучать языки.
– А что – вы ведь однофамилец знаменитого чекиста Дмитрия Медведева, у которого, кстати, мать тоже была еврейка, что тщательно скрывалось в советские времена.
– Да, я сразу смекнул в чем дело. И отказался от его предложения. Он велел подумать и прийти к нему через год. Итак, в институт я не поступил и в армию меня не забрали. Год впереди и чем заняться?
Приехав из Ленинграда, я попытался устроиться на работу на киностудию мультипликации поработать прорисовщиком. Пришел я туда, мне дали листик бумаги и сказали – рисуй вот это, вот это и вот это. Я быстренько накидал, мне говорят: «Все здорово, класс! Мы вас берем, приходите завтра, оформляем документы. Есть вакансия». Я прихожу с паспортом в отдел кадров. Понятно, кто сидит в этом отделе. Гебисты везде были и курировали все организации. И эта дама посмотрела на меня и говорит: «У нас вакансии нет!». Как говорится, ударила не по паспорту, а по морде.
– Вы, конечно, помните знаменитый анекдот на эту тему. Приходит на работу устраиваться человек. Его спрашивают: «Что вы умеете»? Он говорит: «Я дизайнер». Кадровик отвечает: «Я вижу, что не Иванов, а кто вы по профессии?»
– Да, у меня на лице еврейство было написано. А тогда говорю: «Ну как же, я ведь приходил, рисовал. Мне пообещали». И она: «Идите к тому, кто обещал». Я прихожу, а он: «Ну, извини. Не можем мы тебя взять». Вот так было.
– И куда вы пошли работать?
– К маминому брату на мебельную фабрику Боженко грузчиком. Он поставил меня работать на конвейр. Я оттуда выходил в мыле. Грузил шкафы-буфеты, их ставили один на один – на тележку. Они выходили из горячей камеры, и их нужно было сгрузить на тележку, отвезти складировать в другом конце цеха, потом с тележкой вернуться обратно. Уже смотришь – второй подошел. Я выходил из цеха, у меня рубаха лопалась, соль выступала. Так поработал несколько месяцев. И тут предложили мне пойти в общеобразовательную школу преподавать рисование. Я согласился и проработал преподавателем рисования в средней школе №21 учебный год.
– Должно быть, мы немножко забежали вперед. Хотел спросить: тягу к творчеству вам кто-то привил или она появилась естественно и просто как дыхание, как первые шаги по земле?
– Так вышло само по себе. Уже в детском саду я лепил игрушки из пластилина. И, представьте себе, спустя много-много лет маме позвонил директор детсада и говорит: «У нас дезинфекция, и мы не знаем куда игрушки, сделанные Валериком, девать». Детишки, оказывается, с ними до тех пор играли.
Осенью я поступил учиться в Киевский художественный институт. Но у военкома была хорошая память. Прошел год, и он меня вызвал снова. Здесь уже делать было нечего. И меня направили в школу по подготовке специалистов для работы за границей. Почти год усиленной «дрессировки» и большинство из нас отправляют служить за границу. Меня, правда, с моим еврейским носом, все же направили в Прибалтику.
Памятник детям, погибшим в Бабьем Яру
– Именно так. Впоследствии во Франции меня принимали за француза, в Испании за испанца. А в Болгарии мне однажды сказали, что я «плохой болгарин», поскольку у меня был небольшой акцент.
Попал в Прибалтику – в Латвию, в отдельный батальон в лесу. И там прошел два года армейской службы.
Когда я вернулся домой, то продолжил учебу в институте. После окончания института я занимался творческой работой, участием в выставках и конкурсах.
– А семью рано завели?
– Да, семья у меня со второго курса института.
– Одна и та же?
– Нет. Я «хулиган» по натуре. С первой женой я прожил десять лет. Потом у меня появилась вторая жена, с которой мы были вместе четверть века. А сейчас у меня третья жена. С ней я прожил уже 13 лет.
– Вы в этом прямо как «олигарх» какой-нибудь. А детей сколько?
– Дочь от первого брака и сын от второго брака. Они уже взрослые, имеют своих детей. Так что с семьей у меня полный порядок. Живем дружно.
– Тогда давайте поговорим «за евреев». Вы же не жили в среде с высоким еврейским самосознанием. Я так понимаю, никаких особых традиций у вас в семье не было?
– Нет, не было. Правда, разговаривали на идиш. Все знали язык. Я тоже говорил на идиш и понимаю его. А что касается еврейства, то мой дядя Матвей, когда вернулся с фронта (а он командовал штрафным батальоном), мне рассказывал историю. Один из зэков его бреет и шутит: «Знал бы, что ты жид, я бы тебе горло перерезал!» Где уж нам от еврейства уйти…
– А почему именно вам предложили создать памятник в Бабьем Яру? Не думаю, что здесь только национальность сыграла роль.
– Нет, конечно. Это так получилось. На пятом курсе я делал работу. Она называлась «41-й год». Вот она многофигурная, стоит у меня в мастерской, была посвящена Бабьему Яру. Люди идут вниз, по наклонной плоскости. Я сделал ее по собственной инициативе. Ее даже оценил сам Вучетич. Мы с ним тогда познакомились. И я с ним спорил. Знаменитый скульптор посетил наш институт. Осмотрел студенческие работы, изучил мою и говорит: «Тут должно ощущаться присутствие немцев». Я отвечаю: «Необязательно». Он настаивает на своем. И я спрашиваю: «Вы мне как говорите, как Вучетич или как коллега коллеге?». Он жестко так говорит: «Как Вучетич». Тогда я отвечаю: «Если так, то я с вами говорить не буду!» Его это, видимо, задело. Подходит ко мне и говорит: «Хорошо. Как коллега коллеге». Отвечаю: «Если как коллега коллеге – давайте поспорим». А рядом стоит наш ректор Василий Захарович Бородай и профессура института. И мы с Вучетичем долго говорили. В конце концов он сказал: «Ну ты даешь!» Обнял меня и ушел. Через некоторое время заходит в аудиторию ректор и сообщает: «Евгений Викторович сказал, что в институте нет студентов. Есть только единственный студент – ты, потому что смог с ним разговаривать на равных».
– Самая знаменитая скульптура Вучетича «Перекуем мечи на орала» стоит возле здания Организации объединенных наций в Нью-Йорке. Мощный торс героя этой работы Вучетич лепил с фигуры Олимпийского чемпиона борца Бориса Гуревича. Лицо же у такого знакового персонажа по тем временам не могло быть как у киевского еврея. Там «фейс» вполне «арийский».
Когда я был в Нью-Йорке, то сфотографировался возле этой скульптуры. Так что на том снимке все-таки есть одно лицо киевского еврея…
– В 1995 году мне предложили сделать эскиз памятника Шолом-Алейхему. Сделал я эскиз. Выставил его для ознакомления в мастерской. Илья Михайлович Левитас подошел, посмотрел и говорит: «Что угодно ожидал. Но то, что он приподнял шляпу и приветствует народ: «Шалом!» – это просто здорово! Другого памятника нам не надо. Такого в мире нет!»
Мне предложили сделать переходную модель в бронзе. Вот она в мастерской до сих пор стоит. Ее в тот год показали на большом международном идишистском форуме в Киеве. Там делегаты со всего мира работу одобрили. Пришлась она по душе и киевскому мэру Александру Омельченко. Вот так все и состоялось.
Поставили памятник на Бессарабке.
– Как раз напротив дома, где сегодня висит памятная доска вашей же работы в честь Голды Меир…
– Да. Хорошее было место. И очень жаль, что потом под «соусом» сделать автомобильную развязку, фактически уничтожили историческую улицу Бассейную . А памятник перенесли на улицу Рогнединскую. В принципе, тоже неплохое место. Рядом как раз синагога Бродского. Прихожане и туристы из нее выходят и идут, как рассказывают мне, поприветствовать Шолом-Алейхема.
– Как там в некогда популярной книжке: «Идут пионеры – салют Мальчишу!»…
Кстати, Илья Михайлович Левитас к вам внучку писателя Бэл Кауфман не привозил?
– А как же, привозил. Бэл меня пригласила в ресторан, и мы сидели в «Руси» с ее мужем и внуком. Она по-русски говорит хорошо. Бэл меня обняла, расцеловала. У меня есть фото, где я стою с ней возле памятника. Устроили нам хороший прием, были дипломаты из посольств – израильского, американского, английского. Она сказала, что не ожидала такого классного памятника.
– Могу это подтвердить. Я тоже тогда встречался с Бэл и во время интервью в том же самом ресторане гостиницы «Русь» она памятник своему деду очень хвалила.
А кстати, к вам не обращались евреи из других стран с просьбой поставить у них такой же монумент?
– Да, было предложение из Израиля. Потом еврейский богач из крупного украинского города вроде бы собирался в своем областном центре поставить копию этой работы. Но так и не сложилось. Зато во многих странах мира о памятнике Шолому-Алейхема тогда немало писали.
Потом пришла очередь доски Голды Меир. Вообще-то на открытие мемориальных досок мэр города не приезжает, только на открытие памятников. А тут приехал Сан Саныч. И дети Голды Меир были. У меня есть фотография, где мы с ними запечатлены. Они мне сказали, что получилось очень похоже. Но вы, – добавили они, – сделали ее немножко красивее, чем она была.
– Да, Голда не блистала красотой, зато у нее с мозгами было все хорошо, да и с характером тоже.
– Я им ответил: «Ну надо же представить ее красиво»! Они говорят: «Все хорошо, спасибо!». Им понравилось.
– А почему вы делали эти работы? Престиж или было интересно?
– Понимаете, хотелось просто сделать красивую работу. Я не люблю делать «культовых сооружений». Но мне нравятся люди, которые что-то внесли в культуру, науку или большую политику. Это мне больше всего импонирует. Мне интересно создавать образы людей духовных или героических.
– И поэтому скульптура Тани Маркус в Бабьем Яру – тоже вашей работы?
– Да, именно так.
– А как пришла идея памятника расстрелянным детям?
– Сама идея возникла очень давно. Года полтора я мучился над тем, как это все сделать. Язык пластики совершенно другой, чем язык литературы. И вдруг появилась мысль, что самое дорогое для ребенка – это кукла, игрушка.
Короче говоря, выставляются проекты памятника на просмотр в городе, на конкурсной основе. Работы посмотрел мэр Киева А.А.Омельченко и говорит, как мне потом рассказали: «Ага, это Медведев (он меня уже по работам знает), – это наш человек. Значит, эту работу будем ставить, она мне нравится! Я искренне признателен этому человеку за поддержку.
Потом А.А.Омельченко вызвал меня в кабинет и сказал: «Идите и делайте, и чтобы все было как надо, потому что в сентябре уже открытие». Хорошая получилась работа, но сегодня я уже внес бы небольшие поправки.
– Творцу всегда что-то не нравится. Вот Гоголь выкинул в огонь второй том «Мертвых душ». Не понравилось ему…
– К счастью, эта работа прозвучала «громко». Открытие было грандиозное. Потом появились и газетные статьи, ее представляли в Страсбурге в ЮНЕСКО. Многие иностранцы были просто в восторге, говорили что это вообще неореализм. Посредством куклы – метафорического образа – передать человеческое состояние.
– Вообще тема памятников Бабьего Яра очень больная для нас.
Менора, например, – это не памятник, а макет. А вот большой памятник вам нравится? Как художнику?
– Этот монумент делал мой учитель Михаил Григорьевич Лысенко. Я видел, как он изначально создавался. Был конкурс, и на мой взгляд, были более интересные решения. Этот памятник не читабелен, это литература, нужно подойти рассказать, что это раненые падают, а это еще не убитые и т.д. Однако тогда такое решение памятника понравилось партийным бонзам.
Язык скульптуры – это не язык литературы. Если можно рассказать – зачем лепить? Вы можете словами рассказать о «Джоконде»? Нет, это надо видеть. Или «Пиета» – работа Микеланджело? Я с уважением отношусь к культуре всех народов. Нынешняя цивилизация зиждется на наследии культур народов мира независимо от национальной принадлежности.
– У меня был близкий товарищ Юра Кособукин, умерший в этом году. Это был один из самых знаменитых карикатуристов в мире. Под его работами подписей не стояло. У классных художников совсем другое мышление.
– Дело в том, что в искусстве я не признаю компромиссов. Искусство это – или… или. А когда идешь на компромисс – вот тут заказчик просит сделать это, а потом давайте еще вот это… Полумеры никогда не дают результата, невозможно быть немножко беременной, не бывает такого. Или ты делаешь, или нет. По-другому в искусстве не получается.
– А что Менора? Там можно поставить какой-то нормальный памятник?
– На этом месте, где Менора, я думаю, не надо. Она стоит как знак. И насыщать Бабий Яр еще памятниками не имеет смысла. Вот хотят создать аллею праведников – это хорошо. Сделайте такую аллею.
– Вы сделали такие замечательные памятники. Но вы не очень-то участвуете в так называемом «еврейском движении», не бываете на каких-то собраниях, съездах. Почему? Не потому, что вы не хотите быть евреем больше, чем вы им являетесь или потому что вам это кажется суетой, которая не имеет к настоящей жизни никакого отношения?
– Я считаю, что лучше быть евреем в душе и делать что-то нужное, чем посещать эти собрания, после которых выходишь совершенно пустой. А те, кто собирают эти собрания, просто ставят галочку, что мы провели такое мероприятие, съезд или что-то еще…
– А как вы относитесь к нашим еврейским «олигархам»? Хотя это слово не всегда соответствует действительности. Потому что оно обозначает «богатого человека, который руководит политикой». А это в случае евреев чаще всего далеко не так.
– Состоятельный человек прежде всего должен заниматься благотворительностью. Тем более, что в иудаизме это, как я понимаю, является законом. Посмотрите – на Западе самые богатые люди занимаются благотворительностью постоянно. А у нас кое-кто думает, что если он купил коллекцию оружия или футболиста за огромные деньги, то ему будет поставлен плюс в мировой культуре. Да нет же! Вскоре об этом забудут. И о футболисте, и о самом «олигархе». А если он поставит памятник, создаст музей – это вечность. Почему остаются цивилизации? Почему сохраняется культура? По культуре ценят цивилизацию. Почему в мировой истории остались римляне, греки, инки и другие? Они оставили после себя замечательные памятники культуры. А евреи создали великую Книгу, которую чтут многие народы.
– Однако создается впечатление, что нынешним еврейским нуворишам просто до этого нет дела. Вы не считаете безобразием, что прошло столько лет, а до сих пор нет мемориала и музея в Бабьем Яру? И сколько раз наши «олигархи» заявляли, что вот-вот они их построят. А его все нет и нет… Музей Бабьего Яра есть даже в Японии, а в городе, где эта трагедия произошла, его до сих пор нет.
На открытии мемориальной доски в честь Голды Меир. В центре – дети нашей землячки Менахем и Сара. Слева – президент Еврейского совета Украины Илья Левитас, справа – скульптор Валерий Медведев
– К слову, о нынешней общественной ситуации. С антисемитизмом приходится сталкиваться?
– Увы, случается. Причем ощущаешь его и в поведении коллег.
– Быть может это связано с тем, что в любой творческой среде всегда полно зависти и интриг, проявляющихся в различных видах?
– Возможно. Но мне кажется, что главная причина – это низкий уровень общей культуры. Как раз то, о чем я только что говорил. Пренебрежительное отношение государства к культуре порождает бескультурье его населения. Посмотрите, какой глупостью и пошлятиной нас «кормят» коммерческие телеканалы. И, главное, полное впечатление, что воспитание дебилов идет целенаправленно, потому что ими легче управлять, чем умными людьми.
– Не могу с вами не согласиться. Но история учит, что это в конце концов приводит к гибели государства.
– А кого из сильных мира сего в нашей стране это волнует? Они живут сегодняшним днем, в котором очень неплохо устроились.
– Да, кажется кто-то когда-то уже говорил – после нас хоть потоп.
Но не будем терять оптимизма. Вот вы формально уже в серьезном возрасте. Но выглядите значительно моложе. Даже где-то по-спортивному.
– Возраст – это лишь цифры. А биологических лет, надеюсь, для творчества у меня еще достаточно.
– И над чем вы сейчас работаете?
– Есть разные задумки. Вот жил в Швейцарии замечательный скульптор Джакометти. Недавно я сделал одну вещь, посвященную его памяти. Друзьям и коллегам вроде понравилось.
А недавно я для бельгийцев делал работу, она сейчас в частной коллекции. Так я в шутку хозяину коллекции говорю: «Вот на аукционе кто-то купил работу Климта за 134 миллиона, я в сто раз хуже Климта, так дайте за мою миллион!». Он мне отвечает: «Я знаю, что ваши работы очень хороши, но дорого стоить они будут после вашей смерти». Я говорю: «Так что, умирать сейчас?..».
– Многие знаменитые художники становились «богатыми» после смерти. Те же Ван Гог, Модильяни.
– Да, художник, как правило, становится «миллионером» после смерти. Работы того же Джакометти сейчас покупают за 100 с лишним миллионов, потому что создать новую работу уже некому.
У меня вот остался гипсовый оригинал портрета Шолом-Алейхема с памятника. Заведующая его музеем Ирина Климова мне говорит: «Подари музею!».
– Ну, у Иры действительно денег нет.
– Я знаю. Но это – единственный экземпляр. Точно так же как вот эта модель, по которой я делал памятник.
– А «олигархи»?
– Никому из них это не нужно. Я говорю – ребята, возьмите совсем недорого, пусть это сохранится для еврейской культуры.
– Глас вопиющего в пустыне еврейской благотворительности?
– Во всяком случае пока что…
– Но на грустной ноте беседу не закончим. Ведь древние были мудры, говоря, что жизнь коротка, а искусство вечно…
– Я с ними полностью согласен.
Вел беседу Михаил Френкель
