ПОЧУЯТЬ УСКОЛЬЗАЮЩУЮ ВЕЧНОСТЬ…

МИХАИЛ ФРЕНКЕЛЬ | Номер: Август 2013

«Если в поэме я не могу
увидеть все оттенки,
Все ее краски, за что же меня
называть поэтом?»

Это слова знаменитого древнеримского поэта Горация.
Я же себя к поэтам не причисляю, а потому о стихах Светланы ШТЕЙНГРУД скажу просто: они мне нравятся. Со Светланой вначале я познакомился как с работником «Сохнута», шел деловой разговор о сотрудничестве Еврейского агентства и прессы. А потом как-то Светлана пригласила меня на свой творческий вечер. И там я узнал, какой она интересный человек и одаренный поэт. Тогда и возникла идея этого интервью.

Shtein_6– Мой отец, – начинает беседу Светлана, – родился в селе Станиславчик под Жмеринкой, мама – в Коростене. Познакомились они в Одессе, где оба учились в педагогическом институте. Мама закончила исторический факультет на идиш, а папа получил диплом преподавателя украинского и немецкого языков. Потом они уехали работать в Коростень. Ночью 22 июня 1941 года они услышали взрывы, увидели низко летящие самолеты со свастикой, а утром по радио объявили, что началась война…Папа в детстве переболел полиомиелитом, прихрамывал и не подлежал призыву в армию. Они вместе с моей бабушкой и трехлетней дочкой эвакуировались ночью, последним поездом. Наутро в город вошли немцы…Они захватили с собой только документы и кое-что из одежды… Спустя много лет, в альбоме у своей троюродной сестры Рахель я нашла фотографию наших отцов в юности – Александра Штейнгруда и Моше Флимана.


Из нашего досье:
Cветлана Аксенова-Штейнгруд.Поэт, журналист, переводчик. Член Союза писателей России, член правления Cоюза русскоязычных писателей Израиля, член международного Пен-клуба. Лауреат премии имени Давида Самойлова (2009), «Человек года» в номинации «Литература» (Израиль, 2010). Автор семи сборников стихов, двух пьес, пяти книг переводов (с казахского, польского, иврита), многочисленных эссе, очерков, интервью, опубликованных в различных международных изданиях.


– Интересно! Расскажите об этом подробнее.
– У них в Станиславчике был сионистский кружок, организованный двоюродным братом папы Моше Флиманом. За эту деятельность Моше арестовали и сослали в Сибирь, а папу пощадили – он был еще несовершеннолетним. В 1925 году Екатерина Пешкова,жена Горького, способствовала освобождению политзаключенных и их высылке за границу. Моше уехал в Палестину вместе со своей невестой. А папу моя бабушка не пустила: он был старшим сыном в многодетной семье, единственным кормильцем. Его отца, моего дедушку, который был в местечке одновременно раввином и шойхетом, в 1919 году во время молитвы в синагоге убили петлюровцы. Удивительно, но папа как-то умудрялся поддерживать связь с Моше долгие годы, а после образования Государства Израиль, они даже переписывались – на русском и иврите. Когда в 1991 году мы приехали в Израиль, папа знал, что Моше уже нет в живых, а дочери вышли замуж и сменили фамилии. Первый год мне было не до поисков… Словом, я разыскала своих сестер Рахель и Нурит уже после смерти папы, к сожалению. Они до сих пор живут в Хайфе, городе, где их отец Моше Флиман долгие годы был мэром.

Те самые березки…

Те самые березки…

– Ваши родители после войны не вернулись в Украину?
Они остались в Алма-Ате, где после войны родилась я. Некуда было возвращаться: дом в Коростене разбомбили, вещи разграбили, пропала чудесная библиотека, в том числе со старинными Торой и Талмудом на иврите. В Алма-Ате папа 40 лет проработал директором школы, преподавал немецкий, мама – историю. Еще учась в школе я стала ходить в литобъединение при Союзе писателей, пошли публикации. И потому, хотя закончила филологический факультет Казахского университета, пришла работать в молодежную газету «Ленинская смена». А в 23 года я – еврейка, беспартийная – стала заведующей отделом литературы и искусства газеты с полумиллионным тиражом.
– В Казахстане антисемитизм не ощущался?
– О, значительно меньше, чем в Украине. По крайней мере, я его довольно долго не чувствовала. Но, тем не менее, в 1976 году, на очередном коммунистическом партийном съезде Первый секретарь ЦК Компартии Казахстана, друг Брежнева, Динмухамед Кунаев (понятно, что этот доклад ему подготовили) назвал заведующую отделом литературы и искусства Аксенову (она же Штейнгруд) диссиденткой, казахской националисткой и сионисткой.
– У нас в Украине тоже через запятую шло – украинский буржуазный националист и сионист.
– Спустя годы, уже в Израиле меня разыскали и попросили написать воспоминания, – вышла хорошая книга о «Ленинской смене», потому что это была интересная, профессиональная газета, достаточно «фрондерская», поскольку выходила далеко от Москвы.
–А конкретно – в чем заключалось ваше диссидентство?
– По тем временам, как вы знаете, крамола была уже в том, что у нас было много обычных человеческих материалов, свободных от совковых штампов и установок, я публиковала авторов, противостоящих официозу, они не боялись высказывать свое профессиональное мнение. Мы, по сути, противостояли партийным газетам. Вот, скажем, «Казахстанская правда» разругает кого-то с «идеологических позиций», а «Ленинская смена» публикует подборку стихов этого автора или положительную рецензию на его книгу, спектакль. Приведу два факта, о которых упомянул в докладе Кунаев. Гениальный виолончелист Мстислав Растропович свой последний концерт перед эмиграцией давал в Алма-Ате. У нас в газете вышла огромная статья о нем, да я еще так обнаглела, что послала ее «досылом», как очень важный материал (обычно досылом посылали всякие партийно-комсомольские репортажи). Через день нас с главным редактором вызвали «на ковер» – к секретарю ЦК компартии по идеологии. Я прикинулась «валенком» и сообщила, что вражеские голоса не слушаю, не знаю, что у Ростроповича на даче живет Солженицын, а знаю, что Ростропович – лауреат многих советских премий. Мне это, как и все остальное, припомнили спустя годы.
Или рецензия, написанная мною вместе с доктором филологических наук Рашидой Зуевой на книгу Олжаса Сулейменова «Аз и Я». Это была единственная положительная в СССР рецензия на книгу, которую шельмовали и клеймили во всесоюзных журналах, как крамольную, антисоветскую и все такое прочее.
– А вы хорошо знакомы с ним?
– Эта дружба – на всю жизнь, с моих шестнадцати лет. Он приходил к нам в литобъединение, однажды взял стихи десятиклассницы Светланы Штейнгруд, отнес их в журнал «Простор» и опубликовал со своим предисловием.
На творческом вечере в Израиле

На творческом вечере в Израиле

– А что он за человек?
– Невероятно интересный, нестандартный, талант и эрудит. На мой взгляд, один из крупнейших русскоязычных поэтов, имя которого в свое время гремело не меньше, чем имена Евтушенко, Вознесенского, Рождественского, Ахмадулиной. Кроме того, он всю жизнь занимается исследованиями в области языкознания, культурологии, историко-культурных связей и так далее. Причем, в его книгах, в частности в «Аз и Я» скрупулезный взгляд ученого и метафоричный язык поэта. В первой части книги, исследуя «Слово о полку Игореве», он писал о влиянии тюркизмов. Во второй части, посвященной шумерам, он называет евреев «Главным народом». Книга была названа антисоветской, ее клеймил и официоз, и «почвенники». Если бы Олжас не был любимцем Кунаева, его могли бы посадить. А наша рецензия с заголовком из строчек Алдана Семенова: «Вросли в славянскую строку кипчакские слова» каким-то образом попала к тогдашнему «серому кардиналу», главному идеологу СССР Суслову. Он дал команду «разобраться». Через некоторое время доложили, что приказ выполнен. На самом деле, после доклада Кунаева в ЦК комсомола Казахстана была создана целая комиссия по расследованию моей «вредной» деятельности. Это длинная история, а если коротко – я отделалась легким испугом. Моим авторам, моим друзьям, и прежде всего Олжасу Сулейменову удалось меня защитить. Потому что – далеко от Москвы…
– Кстати, в книге «Аз и Я» у него была своя гипотеза, откуда происходит слово «Израиль». Кроме того, казахи – это ведь потомки кипчаков (половцев), а сам Игорь был половцем по матери. Это исторический факт… Так вас из-за «Аз и Я» назвали казахской националисткой?
– Не только. Было много поводов. Например, я опубликовала стихи талантливого казахского поэта Магжана Жумагулова в переводах моего педагога и друга, профессора Александра Лазаревича Жовтиса. А стихи этого поэта и на казахском не смели публиковать, потому что он боролся с советской властью и был расстрелян.Или – интервью с главным режиссером казахского театра драмы Азиком Мамбетовым. Он сетовал на то, что приходится ездить по аулам, чтобы набрать студентов на актерский факультет театрального института, где Мамбетов преподавал. Казахская молодежь крупных городов, особенно Алма-Аты, плохо знала казахский: было престижно отдавать своих детей в русские школы…
– А сионисткой почему вы слыли?
– Ну, это совсем просто: сама еврейка, многие авторы – евреи. Один из них, Фридман, дирижер казахского симфонического оркестра уехал в Израиль. А когда в Брюсселе проходил международный сионистский конгресс, меня вызвал к себе секретарь парторганизации газеты и, смущаясь, попросил: «Подпиши письмо, как известная в Казахстане еврейка, что ты против этого сионистского сборища». Я ответила, что ничего подписывать не буду. Он мне говорит: «Посмотри, какие в Москве и Ленинграде люди подписались»! Там действительно были всемирно известные имена. Не буду их называть – дело прошлое, к тому же не уверена, что это не было сфабриковано. Короче, я отказалась наотрез.
– Кстати, из «конторы» к вам приходили?
– Да, конечно, но это отдельная песня. Из «конторы» ко мне приходили, и к себе несколько раз вызывали – и в связи с присутствием на концерте Галича (он проходил дома, у моего педагога Жовтиса, когда я была еще студенткой), и по другим поводам. Один связан с Андреем Дмитриевичем Сахаровым. Когда его выслали в Горький, я послала, узнав через московских друзей адрес, два посвященных ему стихотворения. Но они, понятно, попали не к Сахарову… Сотрудник КГБ допрашивал – что это означает:
Странник – странный человек,
Гражданин Всея Вселенной
С этой страстью неизменной
К невозможным переменам –
Все равно, в который век…

Но там были и более «крутые» строчки. Ничего, отпустили.
– А когда у вас пробудилось еврейское самосознание?
– Оно всегда у меня было. Потому что мои родители не были ассимилированными евреями.
– Но они же не были и религиозными?
– Но оба были из религиозных семей. Мама была внучкой хасидского раввина. Моя бабушка прятала мезузу под подушкой…У нас на Песах всегда была маца. Каким образом мама ее доставала, не знаю. И все еврейские праздники тайком отмечали, а каждый Йом-Кипур директор советской школы пел своим детям, закрыв ставни, чтобы никто не услышал, «Кол Нидрей».И в стихах у меня рано появилась еврейская тема, некоторые из них удалось опубликовать в книге, вышедшей в главном издательстве СССР «Советский писатель» в 1990 году. Например, стихотворение, написанное в 1981 году, после посещения выставки «Москва-Париж». Оно называлось «У картин Шагала» и было написано якобы от имени антисемита-«патриота».
Опять он всех перехитрил,
И с помощью дурацких крыл
Пробрался в голубой эфир,
Минуя доблестный ОВИР.

В начале 1980 года я переехала в Москву и оказалась самой молодой среди членов московской писательской организации. Пришла на собрание писателей и услышала в докладе Станислава Куняева, что Пастернак, Мандельштам, Михаил Светлов и другие – не русские, а русскоязычные писатели. Стало тошно, я больше не посещала их сборища, но нашла неформальные, противостоящие совковому официозу объединения, где собирались мои сверстники, талантливые поэты, прозаики, которых в Союз писателей «не пущали».
– Сколько вы в Москве прожили?
– Одиннадцать лет, до мая 1991, когда уехала в Израиль с семьей.
– Работали где-то?
– В штате не работала, но сотрудничала как журналист с несколькими московскими и казахстанскими изданиями, особенно активно с журналом «Литературное обозрение» – была их внештатным корреспондентом, ездила в командировки. Мне так было удобно – ведь я растила троих детей. Удавалось иногда и стихи публиковать – например, в«Юности», «Литературной газете», но в основном писала «в стол» – стихи были, как тогда говорили, «с несоветским душком», а приспосабливаться не в моем характере. Но я хорошо зарабатывала, как многие тогда, переводами стихов, особенно казахских поэтов. А в алма-атинском ТЮЗе, где я после ухода из «Ленинской смены» два года работала заведующей литературной частью, шла моя инсценировка прозы казахского писателя и собственная пьеса – по мотивам казахского фольклора. Потом ее поставили еще в нескольких театрах. И за это хорошо платили.
– Как ваша пьеса называлась?
– «Волшебная трава». Актеры шутя называли «Марихуана». Она шла 12 лет в ТЮЗе с постоянным аншлагом. Это был мюзикл, один из первых в СССР, и он стал шлягерным. Музыку написал сын знаменитого тогда певца – Ермека Серкебаева – Алмаз. Пьеса была в стихах, с песнями, шутками, детей интересовал сюжет, а их родителей – аллюзии. Ну, например, собрание зверей, на котором волк едва сдерживается, чтобы не напасть на зайца, а тот, заикаясь от страха, напоминает: «Но ведь объявлено было заранее, что никто никого не съест на собрании»
– А вы в Москве с отказниками еврейскими не сталкивались?
– С самими отказниками не была знакома. Я дружила с той частью творческой интеллигенции, у которой были диссидентские настроения. А когда началась перестройка, была одним из создателей и членом совета организации «Апрель» («Писатели в поддержку перестройки»). Возглавлял нашу организацию известный писатель Анатолий Приставкин. В организационный совет входили известные люди – Алла Гербер, Яков Костюковский, Тимур Гайдар. Время было бурное, неоднозначное. Мы занимались не только литературными делами, но и общественно-политическими. Но один литературный вечер закончился очень шумно и прогремел на весь мир. В феврале 1990 года мы устроили в Центральном Доме Литераторов (ЦДЛ) вечер, посвященный выпуску первого альманаха «Апрель». Чтобы попасть в ЦДЛ, нужно было предъявить писательское удостоверение, а на наш вечер – еще и удостоверение члена «Апреля». То есть, посторонним просто невозможно было проникнуть. Но… после слов «Дорогие друзья!», которые произнес Яков Аронович Костюковский, открывавший вечер, мы услышали: «Твои друзья в Израиле!» Все было очень хорошо организовано, и нам стало ясно, что с помощью КГБ. С разных мест зала поднялось около двадцати молодчиков в черном, с транспарантами, на которых были антисемитские лозунги типа «Жиды, убирайтесь вон!» Их главарь Осташвили орал через громкоговоритель. Вечер был сорван, началось волнение. Потом писали, что Булату Окуджаве руки заламывали. Но этого не было, а были грязные шовинистические, антисемитские угрозы. Правда, они разбили очки Анатолию Курчаткину, абсолютно русскому человеку, который дал кому-то из них в морду. Мы вызвали милицию, несколько человек из Совета пошли в отделение составлять протокол. Вернулись огорченными, поскольку милиция квалифицировала этот антисемитский погром как хулиганство. Большинство зала ушло, а члены Совета решили остаться, чтобы составить серьезный документ и возбудить процесс против «Памяти», конкретно – против Осташвили с формулировкой по 74 статье – «За разжигание национальной розни».
Вскоре к нам приехали после заседаний Верховного Совета СССР тогдашние депутаты Евгений Евтушенко и Галина Старовойтова. Евтушенко был активным членом «Апреля», а со Старовойтовой «Апрель» дружил, как и со многими другими порядочными общественными деятелями и политиками. Домой я вернулась под утро. В конечном итоге мы добились своего, был громкий процесс над Осташвили, именно по 74 статье, прежде никогда не работавшей. Позднее в Москве издательство «Пик» выпустило три небольших томика «Апрель» против «Памяти». Мне их прислали уже в Израиль. Во втором томе одна статья рассказывает о моей роли в этом процессе. Нас вызывали в прокуратуру давать показания. Когда меня допрашивал возглавлявший следственную группу некто Слинько, в его кабинете сидел субъект, лицо которого показалось мне знакомым. Он дописал бумагу, отдал следователю, они пожали друг другу руки, и Слинько дружески сказал: «Спасибо, жду тебя через несколько дней». И тут я вспомнила, что видела его в ЦДЛ рядом с Осташвили. Это длинная история, как я добилась, что следователь подтвердил мою догадку, как настояла, чтобы это было зафиксировано в протоколе. Дома написала возмущенное письмо на имя главного прокурора Москвы, однофамильца незадачливого следователя, изложила все факты, потребовала отстранить следственную группу и назначить другую, обеспечить безопасность мне и моей семье, так как меня допрашивали при члене общества «Память». На успех не очень надеялась, но… ровно через месяц получила ответ за подписью главного прокурора Москвы, что факты, изложенные в письме, подтвердились, следственная группа отстранена от работы и назначена другая. Одновременно начались звонки, анонимные письма с угрозами, в почтовый ящик подбросили антисемитскую газетенку «Пульс Тушино», где «все жиды и жидовствующие» приговаривались к смерти. Мне было даже лестно, что длинный список замечательных имен начинался с моей скромной персоны. Просто потому, что фамилия по первому мужу на «А» – Аксенова. В скобках стояло – Штейнгруд. (Мои «разоблачители» не знали, что еще в Алма-Ате, получая членский билет Союза журналистов, я свою девичью фамилию Штейнгруд оставила как литературный псевдоним. Хотя обычно литературными псевдонимами становились русские фамилии.)
– Вы из-за этого уехали в Израиль?
– В принципе я не трусиха, волнуюсь только за детей. Но все это было так мерзко, отвратительно, что стала задумываться – а не поискать ли мне и в самом деле друзей в Израиле. Впрочем, еще за несколько лет до этого я вдруг стала писать стихи об Израиле. Это мне самой было странно – в заснеженной Москве вдруг строчки: «Как жарко, Господи, в Твоей земле!» Или – «Я здесь была, я только возвращаюсь, Сквозь рвы разлук, тысячелетий чад…». Но решение уехать из России далось нелегко. Ведь я русский журналист и поэт. Русскоязычный, как теперь говорят…
– Как вас встретил Израиль? Как вы его почувствовали?
– Вы знаете, у меня были тяжелейшие личные обстоятельства. Папа сильно заболел, через год я его похоронила, резко ухудшились отношения с мужем (через несколько лет мы развелись). Почему-то (это общеизвестный факт) мужчины при такой резкой смене обстановки оказываются менее устойчивыми, впадают в депрессию. Младшая дочка поначалу тяжело акклиматизировалась, все время подхватывала инфекции. Я боялась, что не хватит денег и ходила убирать квартиры. Но постепенно все стало налаживаться. Я довольно быстро поступила на курсы для журналистов, которые организовала Лариса Герштейн (она была вице-мэром Иерусалима). Нас знакомили со страной, ее экономикой, культурой, проблемами и достижениями, многие лекции читали израильские журналисты. Я стала публиковаться в двух самых крупных русскоязычных газетах – «Вестях» и «Новостях недели», где позднее была принята в штат. Израиль страна маленькая, но невероятно интересная. Такие потрясающие судьбы, уникальные люди! Герои моих очерков помогали мне обретать себя. С некоторыми из них я подружилась. Например, с замечательным ивритским писателем Бен-Ционом Томером, пьесу которого «Дети тени» перевела на русский. Одновременно с очерками я вела рубрику «Непопулярные мысли» – там публиковала злободневную эссеистику, благо и по части проблем, событий, противоречий Израиль, мягко говоря, страна нескучная. Словом, работать было интересно. Но когда меня пригласили во вновь организованное управление абсорбции Хайфы, я согласилась: соблазнительно создать что-то новое, да и зарплата значительно выше прожиточного минимума, как, увы, было в газете. При управлении абсорбции Хайфы создала самый большой в Израиле Народный университет для репатриантов. Там во всех матнасах (клубах) были разнообразные курсы, лекции, концерты, кружки, экскурсии. С композитором и певицей Златой Раздолиной мы вели литературно-музыкальный салон, который стал очень популярным. Вообще, хайфское Управление абсорбции, Генеральным директором которого был Яков Файтельсон, работало очень успешно.
– Сейчас ваш муж Яков Файтельсон – директор филиала «Сохнут-Украина». Вы с ним в Хайфе познакомились?
– Нет, на журналистских курсах. На одной из экскурсий Яков, первый мэр Ариэля, а тогда– управляющий промышленным районом Баркан был нашим «гидом», поскольку очень хорошо знал то, о чем рассказывает: и Ариэль, и Баркан были созданы с нуля, на горе, которую арабы называли мертвой. Наше знакомство началось с моих острых вопросов, которые Якову понравились. Потом я захотела сделать с ним интервью, но, поскольку начиналась предвыборная кампания, он предложил мне стать пресс-секретарем на «русской улице» партии «Тхия», от которой баллотировался в Кнессет. «Тхию» возглавляли люди выдающиеся: тогдашний министр науки, ректор Тель-Авивского университета, крупнейший ученый Юваль Неэман и Геула Коэн, женщина с легендарной биографией. «Тхия» не прошла электоральный барьер (который сама же и повысила в предыдущей каденции), но получила много голосов от репатриантов. Правый лагерь был расколот, раздроблен на несколько мелких партий, были проколы в пропаганде среди коренных израильтян, ну и так далее. Но я думаю, это случилось еще и потому, что наступило время политиканов, а не политиков, а в «Тхие» были люди, не умеющие играть в политические игры…


Сквозь годы и расстояния: Светлана с друзьями, приехавшими в Израиль – с Яковом Костюковским и Аллой Гербер

– А когда вы с Яковом поженились?
– Через несколько лет. Наши дружеские отношения постепенно переросли в нечто большее и мы поженились после работы в управлении абсорбции Хайфы. А спустя год стали сотрудниками Джойнта и целых десять лет работали на территории бывшего Союза.
– А где именно?
– Вначале два года в Белоруссии, затем пять лет в Питере и три – в Москве.
– В связи с тем, что вы сейчас работаете в «Сохнуте», скажите, стал ли Израиль подлинной Родиной для огромной волны репатриантов?
– Сейчас у Сохнута верная, на мой взгляд, политика – силой никого не тащить в Израиль. Туда надо ехать осознанно. Правда, и многие из тех, кто приехал случайно, полюбили страну, нашли «свое место под солнцем». И это связано не только с возрастом, работой, квартирой, но и с установкой. Одна из героинь моих очерков точно сказала: «Израиль, как зеркало – с каким выражением лица в него посмотришь, такое и увидишь». Некоторые смотрят в кривое зеркало, видят одни проблемы, другие ощущают себя израильтянами, и если чем-то недовольны, то так, как бывают недовольны собственным домом: с желанием не сбежать, а изменить. Но, конечно, пожилым людям тяжелее: если человек большую часть жизни прожил в Украине или России, то как бы ему ни было хорошо, он тоскует по своей молодости.
– …а не по березкам…
– По березкам, может быть, тоже. Но прежде всего – по молодости, по друзьям. Вот я в России писала стихи об Израиле, а после репатриации через какое-то время пошли ностальгические – об Алма-Ате, о России, хотя и об Израиле много написано. Эта страна, ее язык, ее ритмы дали мне какой-то новый творческий импульс. Я не могу назвать Израиль родиной, потому что родина – это место, где ты родился, хотя не ты его выбирал, а судьба. Но Израиль – это моя страна. Сегодня это – мой единственный Дом, в который я хочу вернуться после любых странствий. Как написала в одном из стихотворений лет десять назад:
И новый дом, поющий на песке,
Построить с безнадежностью
беспечной,
Почуять ускользающую
вечность,
Как золотую рыбку на крючке…

Вел беседу МИХАИЛ ФРЕНКЕЛЬ.