Юрий Лифшиц: Все войны объективно стимулируют прогресс в медицине
Юрий Лифшиц – один из ведущих хирургов Украины, ученик и сподвижник Александра Шалимова, медицинский директор клиники «Оксфорд Медикал». Три года назад «Еврейский обозреватель» опубликовал большое интересное интервью с ним (февральский номер 2020 года). Но это было, так сказать, до войны. Война внесла серьезные перемены в жизнь и работу Юрия Лифшица, о чем и пошла речь в нашей новой беседе с выдающимся украинским медиком.
— Юрий Зиновьевич, как война сказалась на вашей жизни и профессиональной деятельности?
— По стечению обстоятельств, я 18 февраля 2022 года улетел из Киева в Германию, потому что у моей жены была там плановая операция. И начало войны я принял как факт, находясь в Германии. Конечно, это было потрясение, и мне было непонятно – что делать, я был в растерянности. Помогли мои немецкие коллеги: буквально через пять дней мне позвонил мой приятель, руководитель крупной клиники в Золингене, и сказал: мы хотим с тобой встретиться. Он пригласил на встречу со мной бизнесменов и мэра города и сказал: «Мы хотим помогать Украине». Чем помочь – был главный вопрос. Я сказал, что, очевидно, сейчас важнее всего помочь специальным медицинским оборудованием для лечения ран и их последствий.
Первые два месяца шел сбор средств, по итогам которого они дали мне чек на 200 тысяч евро, который собрали члены Ротари-клуба города Золингена. Мы с дочерью поехали на завод под Касселем, где определили, какие технологии надо взять. В свое время я приобретал на этом заводе оборудование, когда запускал клинику в Киеве. Мы были весьма удивлены, когда хозяин завода сказал: я ненавижу Путина и дам тебе все, что тебе надо. Когда я обозначил, что располагаю ограниченными суммами, он сделал мне огромные скидки: скажем, продал мне оборудование, которое стоило 50 тысяч евро, за четыре тысячи. Аппарат для возврата крови при кровотечениях во время операций стоимостью 100 тысяч он отдал за пять тысяч. Завод «Эскулап» в Золингене, производящий продукцию из знаменитой золингеновской стали, выпускает мерседесовские хирургические инструменты многих видов, там один пинцет с зажимом может стоить две-три тысячи евро. Так они нам целую фуру таких инструментов прислали – на вес! Даже не могу сказать, на какую сумму там было помощи.
Я приехал в Киев и создал с группой коллег центр лечения раненых. Современное лечение ран базируется на трех китах. Это новые технологии, позволяющие снимать воспаления и нагноения. Потом это бактериология: у раненых встречаются три-четыре вида бактерий, которые не поддаются действию антибиотиков. И третье: это реконструктивные пластические операции. Вместе с профессором Сергеем Галичем, пластическим хирургом, с которым мы в свое время работали у Шалимова, и с главврачом больницы «Медгородок» Вадимом Крыжевским, который когда-то работал со мной, мы пошли к главе департамента здравоохранения Киевской администрации Валентине Гинзбург. Она нас выслушала и дала добро на запуск на базе 6-й горбольницы (Медгородок) пробного центра по лечению раненых, где мы применили весь наш опыт и все наши технологии.
За это время мы оказали помощь более тысячи больных. Причем самых тяжелых раненых, буквально в тупиковых ситуациях, мы забирали к нам в клинику «Оксфорд Медикал», где выхаживали их бесплатно, на волонтерских основах. Все, кто у нас были, выжили; всем удалось сохранить конечности. Принцип наших современных технологий в том, чтобы уменьшить количество ампутаций на 30 процентов. Это требует профессионального подхода, наличия оборудования и большой выдержки. Как показал опыт лечения раненых, сроки смещаются: средний срок заживления раны 21-25 дней, но у раненых на войне из-за большой энергетики, контузии тканей, инфекций срок смещается до 8-10 месяцев и требует совершенно иной логистики. В процессе работы мы добились снижения осложнений. Вначале были очень тяжелые пациенты с большими проблемами; а сейчас мы уже практически вышли на довоенный гражданский уровень осложнений у раненых. В очень тяжелых и непонятных случаях мы проводим телеконференции с коллегами, которые охотно включаются в наши дела – и по логистике, как лучше организовать лечение, и по методической помощи. Последний случай — ранение в живот с с множественными повреждениями кишечника и свищами. У таких больных смертность высокая во всем мире. Мы провели телеконференцию, коллеги прислали специальное оборудование – и в результате 31-летний парень выжил, кушает, ходит. Такие примеры дарят нам надежду и придают силы.
— Какой принцип отбора пациентов для попадания в ваш центр? Кто этим занимается?
— Раненые попадают к нам через связь с военными и с волонтерами. Люди узнают о нас, стараются попасть в наш центр на лечение. Мы имеем дело уже с поступающими к нам больными. Причем мы занимаемся не только боевыми ранениями, но и лечением гражданских лиц, получивших огнестрельные ранения. У нас, например, была девочка Катя, которая закончила университет в Канаде, получила диплом и приехала показать его папе с мамой в Кременчуг. Пошли они с мамой в супермаркет и попали под ракетный обстрел. Маму убило, а Катя, красавица-девочка, получила тяжелейшее ранение ноги. Первый консилиум решил, что надо делать ампутацию, но пластический хирург сказал – нет. Забрал ее, стали делать пластическое вмешательство, но началась инфекция. Второй консилиум снова говорит: надо ампутировать. Но мы забрали ее в «Оксфорд» и подключили все возможные технологии. Потом я на какой-то срок потерял Катю из поля зрения, а спустя некоторое время она объявилась в Германии на реабилитации и давала там интервью, что вот – у меня есть нога, и эту ногу мне сохранили на первом этапе лечения, который был выполнен в Киеве очень профессионально.
Это было приятно слышать.
— Были ли новые, как сейчас принято говорить, кейсы, случаи для вас в медицинском плане?
— Да, конечно. Меня сразу в Германии предупредили, что у раненых все будет протекать по-особому, они требуют длительного многоступенчатого подхода. Например, мы столкнулись с высокой устойчивостью бактерий к антибиотикам. Мы делаем бактериологические тесты в самых современных западных лабораториях, и тесты показывают, что такая-то бактерия нечувствительна к такому-то антибиотику. Мы даем пациенту препараты две недели, делаем тест и получаем такой же результат. То есть, бактерия в процессе своей эволюции создает вокруг себя защитную пленку. Если взять бактерию отдельно, антибиотик ее убивает, но проникнуть за эту пленку он не может. Это давняя мировая проблема, не то, что мы вот именно сейчас во время войны с таким столкнулись. Еще в 2012 году ко мне в Киев приезжали специалисты из Миннесоты, производители ультразвукового аппарата, который был разработан специально для войны в Ираке. По их совету мы применили эту технологию для лечения фильм-бактерий и получили очень хороший результат: количество осложнений при лечении раненых снижается в десятки раз, в том числе появляется возможность сохранить конечности от ампутаций.
Я остался в хороших отношениях с разработчиками и производителями. Еще тогда, десять лет назад, с помощью этого прибора я вылечил гангрену у знаменитого артиста Леонида Броневого. Когда поделился с американцами своим результатом, они сообщили, что в 2012-м году до клинических испытаний прибора не дошли, но сегодня в Украине терять нечего – пробуйте. И мы начали это делать и получили уникальные результаты. Мы спасли от септических осложнений десятки раненых, за что я искренне благодарен коллегам из Миннесоты. Потому что из умирающих раненых половина погибает от собственно ран, а половина – от инфекций.
— Мы видим, что война продвинула вперед военные технологии, а как насчет медицинской науки?
— Все войны объективно стимулируют прогресс в медицине. И нынешняя война однозначно продвинула: во-первых, подготовку персонала в работе в постоянных экстремальных ситуациях; во-вторых, технологии; в-третьих, научные методики.
Должен сказать, что я всегда скептически относился к стволовым клеткам в хирургии. Но у нас были такие раненые, с которыми мы зашли в тупик при лечении стандартными методами. И мы обратились в Институт генетики, к академику Виталию Арнольдовичу Кордюму, основоположнику клеточной терапии в Украине. Они дали нам материалы, которые помогли самым тяжелым раненым. Пока еще рано говорить о какой-то статистике, но раны, которые заживают два-три месяца, стали закрываться за месяц! Мы сейчас активно проводим конференции с коллегами и хотим создать новую форму специального перевязочного материала.
Да, война двигает прогресс в науке, но ему традиционно препятствует бюрократия: к сожалению, многие разработки буксуют на стадии внедрения.
— Вы заговорили о проблемах. С чем пришлось столкнуться за время работы в условиях войны?
— Основные проблемы связаны с организационными и бюрократическими моментами. Я медик и умею решать вопросы лечения и медицинского оборудования. Но доставить груз, оформить необходимые документы, пройти таможенные процедуры – все это другая специальность. Да, я понимаю, что при поставках гуманитарных грузов, при пересечении границы случаются злоупотребления, неблаговидные действия недобросовестных людей, и это создает проблемы.
Но многое удается делать при поддержке волонтеров, среди которых я хотел бы отметить и поблагодарить организацию «Волонтерська сотня Україна-Світ».
— Вы много лет проработали в Германии. Из-за войны в последние годы там появилось большое количество беженцев из Украины, которые делятся своими впечатлениями – в том числе, от немецкой медицины. Говорят о множестве проблем, в частности – с попаданием к специалистам, с бюрократизмом и т.п. Проводят сравнения не в пользу Германии. Что вы можете сказать по этой теме?
— Я бы отметил, что многие проблемы наших беженцев связаны с незнанием языка и принятых в Германии процедур, а также – с привычками, сложившимися в Украине. Где в случае любой, даже минимальной болячки, можно быстро попасть к врачу – если есть деньги, конечно. В Германии ситуация другая. Немецкая медицина богатая, там есть много технологий и существует многоступенчатая структура. Она же, эта многоступенчатость, на мой взгляд, и есть недостаток: когда, скажем, гастроскопию приходится ждать четыре-пять месяцев. С другой стороны, страховая медицина делает услуги доступными для всех. В Германии одна из лучших медицин в мире. Неслучайно туда часто едут лечить тяжелые болезни и делать сложные операции. Но и в германской медицине в последние годы появились проблемы, которых не было раньше. В начале двухтысячных я работал в клинике, где мы в день делали минимум 16 больших операций, иногда до 25-ти: в семь утра заходили в операционную, и в два часа ночи выходили – с перерывами на перекус и минимальный отдых. А сегодня коллеги говорят, что делают 5-6 операций в день – потому что не хватает персонала. И это при том, что медсестра в Германии получает 3-4 тысячи евро, а врач – 7-8 тысяч. Но отпугивает большая интенсивность работы, не могут найти людей.
— Спасибо за беседу. Успехов вам в вашей благородной работе. И победы всем нам.
Беседу вел Иосиф ТУРОВСКИЙ
