Матвей Вайсберг: Значительный художник всегда несет состояние тревоги
В киевской галерее «Дукат» прошла выставка известного художника Матвея Вайсберга «Предчувствие». Работы были созданы преимущественно в канун войны и сегодня воспринимаются как отражение тревоги мастера перед историческими событиями.
Примечательно, что ЕО публиковал интервью с Матвеем Вайсбергом незадолго до войны. Теперь мы встретились с художником в галерее «Дукат» и поговорили о том, как война повлияла на его творчество. Сам он не любит слово «творчество» применительно к своей работе, считая его выспренним, но в данном контексте оно уместно.
Матвей Вайсберг – художник с мировым именем, его выставки проходили в Венеции, в Нью-Йорке, в Лондоне, в Варшаве, в Гааге и многих других городах. Его работы вдохновляют: только за военный 2022-й год он успел создать несколько серий картин, посвященных войне. Его живопись и графика улетают с аукционов, созданных в помощь Вооруженным силам Украины.
Матвей Вайсберг – очень умный и интересный собеседник, четко и афористично формулирующий свои мысли. Недаром искусствоведы отмечают, что его картины «насквозь пронизаны литературой», что он часто пользуется приемами, более свойственными литературе, чем живописи.
В общем, корреспонденту ЕО было и что посмотреть и что послушать. Предлагаем фрагменты нашей беседы: Матвей Вайсберг от первого лица.
Из серии «Дорожный дневник»
Предчувствие
Выставка, где мы сейчас находимся, называется «Предчувствие», потому что часть работ были сделаны накануне войны. Потом я уехал из Украины ненадолго, а картины поездили по миру пару лет. И когда они вернулись, я поразился тому, как рука и глаз опередили мозг. Я совершенно не мог себе представить, что такое может случиться – в смысле войны.
Я не стал конкретизировать в названии, предчувствие чего именно – в отличие от Дали с его «Предчувствием гражданской войны». Но он-то, кстати, свое название дал задним числом. И моя серия тоже изначально названия не имела: просто любимые виды и места Киева.
Когда картины вернулись, я увидел в них ощущение тревоги. Я не люблю мистики, говоря о предчувствиях. Но один из моих учителей Игорь Дыченко говорил: хороший, значительный художник всегда несет состояние тревоги.
Война
Я проснулся за полчаса до первого взрыва. Когда бахнуло, понял: это война. Потом мы пошли в магазин купить воды и в аптеку за лекарствами. Тогда же позвонили друзья и сказали, что у нас есть сорок минут: они выезжают и заберут нас с собой. Я отказался, мол, пусть едет семья. А семья отказалась ехать без меня. Поэтому мы отправились в дорогу и пережили то, что испытали все тогдашние путники. Ехали четверо суток, на Житомирской трассе уже проходили перестрелки.
Несколько раз мне хотелось сбежать. Во Львове я даже позвонил друзьям и попросил помочь. Помимо проблем дороги, очередей, непонятной перспективы мучило еще и то, что мои работы остались в Киеве. А что такое художник без своих работ?
Я успокаивал себя тем, что они «в разных корзинах»: в мастерской, в галерее «Дукат», что-то висит у меня дома. Думал, если прилетит в мою квартиру в Ролитовском доме (писательский дом на Богдана Хмельницкого, Ролит – «робітники літератури», — ЕО), то больше всего мне будет жаль одной работы – автопортрета с сыном за игрой в шахматы. Я понимал, что так эту картину никогда больше не нарисую.
Понимаете, мы уезжали из Киева на два-три дня, не взяв с собой ни вещей, ни денег. Страх на расстоянии всегда больше. Возможно, если бы я остался в Киеве, мне было бы проще. Но, возможно, я поехал именно для того, чтобы нарисовать свой «Дорожный дневник».
Этот проект начался с идеи моих друзей. Дело было в польском городе Висла, в Южной Силезии. Друзья посмотрели на меня, мое состояние и предложили поехать в магазин «Koh-i-Noor» за материалами. Я сидел целыми днями в гаджете, друзья заметили это и решили, что мне надо работать.
Я был в состоянии почти истерики и не знал, чем буду рисовать. Накупил фломастеров, грифелей, пастели… У меня нет предубеждений относительно разных техник. Я же был уличным художником и рисовал всем, что рисует. Среди всего прочего я в тот день в «Koh-i-Noor» купил 100 листов черной бумаги. Посмотрел на них и с ужасом понял, что вернусь домой, когда вырисую всю эту черную бумагу. Так оно и случилось.
Рисование было моим главным способом спастись. И также я решил, что этот мой способ быть соучастником того, что происходит в Украине. Я надеялся, что есть люди, которые, несмотря на военные обстоятельства, ждут мои рисунки, которые я публиковал в соцсетях – я очень сетевой человек. Тогда количество лайков мне показало, что это может быть важно. Когда мы вернулись, в Киеве состоялась выставка, здесь в «Дукате», я убедился в том, что люди ждали моих работ.
Потом история с «Дорожным дневником» переросла в другие серии…
Три месяца в Мюнхене
Из Польши мы уехали в Мюнхен. Меня туда пригласил немецкий друг, крупный дипломат. А знакомая немка Мануэла, также из Мюнхена, просто позвонила и сказала: ключи от моей квартиры возьмешь у соседа. Я был потрясен таким отношением, так даже родственники не поступают.
Я рисовал. Рисовал самолеты: мне казалось, что каждый самолет летит домой. Рисовал и удивлялся, что здесь небо безопасное, а дома небо военного времени несет угрозу. Я рисовал железную дорогу, потому что она ведет домой, потому что Земля же круглая.
Со временем я начал ходить по музеям – и эти сюжеты также проявились в моих рисунках. Я с детства люблю перерисовывать картинки, в частности произведения классиков. Но со своими вариациями, конечно.
В Мюнхене я пошел в старую Пинакотеку. Когда увидел огромного Сезанна – заплакал, честно. Я как будто вспомнил, что есть другая жизнь. Но в тот раз мне были нужны не любимый Сезанн и не самый любимый Ван Гог, а работы, созданные в смутные времена – в Средневековье. Почти все Средневековье было страшным. Все время были войны. Люди видели повешенных, замученных – это было на повестке дня, они жили с этим. Я, еврей, совсем не религиозный человек, смотрел на «Распятие» Альдорфера и понимал, что это одна из универсальных трагических тем в искусстве. Что страсти Христовы – это история про человеческое достоинство.
Я вернулся в Киев спустя три месяца, при первой же возможности. Галерист Леонид Комский, владелец аукционного дома «Дукат» проводил аукцион в пользу ЗСУ. Он позвонил мне и предложил нарисовать и передать в Киев Ангела ЗСУ. Я ответил: приеду и нарисую. И сообщил немецким друзьям о том, что мы возвращаемся.
«Тонкая красная линия»
В конце пребывания в Мюнхене сын предложил пойти в музей Древнего Египта. Я был скептиком, потому что вряд ли после Лувра или Британского музея что-то могло меня удивить в этом смысле. Но это оказался просто замечательный музей. И я увидел там старые побитые временем головы, которые сразу же начал зарисовывать. Меня заинтересовала их недостаточность, их физическая неполнота. Где-то нет уха, где-то носа… но они все же дошли до нашего времени.
Я был очень взволнован – без такого драйва нет смысла даже начинать рисовать. Решил сделать их больше, нарисовал первые три… А на следующий день попал в очередной музей – античной скульптуры, которую я хорошо знаю, все эти маски я перерисовал еще в художественной школе. Но в музее была удивительная экспозиция того, что от тех скульптур осталось: отдельно ноги, туловища, головы, руки. Но это воины! Они в строю уже три тысячи лет. Они сражаются. И я сразу подумал о наших героях Азовстали…
Я начал рисовать этих воинов – на листах черной бумаги. Их надо было на что-то поставить, чисто формально, на рисунке. Сначала провел белую линию, меня это не устроило, потому что это было ни о чем. И я нарисовал красную линию карандашом. А уже потом выяснилось, что «Тонкая красная линия» – это крылатая фраза, устойчивый мем времен Крымской войны, который обозначает несокрушимость и героическую оборону. Она апеллирует к Балаклавской битве и отваге шотландских солдат, которые стояли в своих красных мундирах. Так я понял, что снова что-то сошлось: художественное произведение приобрело еще один, самый важный смысл.
Балет «Элегия военного времени»
Так случилось – хотя ничего случайного в этом мире нет – что трагические работы 2022 года из серии «Тонкая красная линия», об израненном теле и непокоренной душе, стали частью балета «Элегия военного времени» в постановке нашего всемирно известного балетмейстера Алексея Ратманского. «Элегия» пару дней назад в очередной раз прошла в Национальной опере, а премьера состоялась в Сиэтле в сентябре 2022 года. Там такая история времен войны, которая стоит того, чтобы о ней рассказать.
В марте 2022 года в Мюнхене я, полубезумный тогда, почти ничего не видел вокруг себя кроме украинских флагов, которыми пестрела Германия. Один из флагов развевался над Мюнхенской Оперой. Я его сфотографировал и выложил в интернет. Буквально через несколько минут мне написал Алексей Ратманский: «Ты где?» «В Мюнхене», — ответил я. Он пишет: «Пока ты фотографируешь Оперу снаружи, я внутри даю репетицию, приходи в субботу на генеральную, встретимся».
Мы встретились после репетиции, которая закончилась выносом на сцену огромного украинского флага. Глаза у меня были, что называется, на мокром месте. Мне показалось, что у Алексея тоже. Мы обнялись.
«Я хочу пригласить тебя к сотрудничеству, — сказал Ратманский, — в конце сентября в Сиэтле состоится премьера моего балета о войне». Я отвечаю: «Леша, ты знаешь, я не театральный, я Мельпомены немного боюсь». «Мне нужны твои картины, — сказал Алексей, — а кому адаптировать их для театра, у меня есть».
На этом и согласились. В мае 2022 года я вернулся в Киев. В конце концов Алексей выбрал работы из серии «Тонкая красная линия», которую я посвятил защитникам Мариуполя; он хотел показать их на сцене вместе с произведениями гениальной Марии Приймаченко. Ее работы иллюстрировали народную музыку балета, а мои – музыку великого Валентина Сильвестрова.
Единственное, что Алексей попросил, чтобы я нарисовал Нику – богиню Победы. «Нет вопросов, — ответил я, — будет нам Богиня Победы». За основу рисунка я взял «Нику Пеонию» («Олимпийскую») — античную греческую статую. Избитая, изуродованная, но непобедимая – такой предстала для меня эта девушка, которую я потом назвал «Ника Мариупольская».
И вот, наконец, июнь 2024-го, премьера в Киевский опере. Раненый, но непокоренный воин-защитник и Ника Мариупольская, которых я нарисовал белым и красным карандашом на листах черной бумаги, развевались на огромном экране над сценой, на которой давалось балетное действо…
Бабий Яр
Работы из серии «Тонкая красная линия» в мае 2023 года стали частью выставки «Exodus: Путь из небытия» в Бабьем Яру. Инициатором и куратором проекта выступила директор Национального историко-мемориального заповедника «Бабий Яр» Роза Тапанова. Он объединил работы литовского художника Даумантаса Тодесаса (серия деревянных масок «Странствия Моисея») и украинского художника Матвея Вайсберга.
«Путь из небытия» начинался в спорткомплексе «Авангард» на бывшей улице Мельникова, расположенном на месте старого еврейского кладбища. Именно туда 1 марта 2022 года попала российская ракета. Тогда погибли шесть украинцев, и таким образом, это место стало памятником уже новых военных преступлений.
Для выставки я дал серию «Памяти Бучи». Она очень органично смотрелась в спортзале с покореженными, вздыбленными тренажерами, куда прилетел хвостовик от ракеты, взорвавшейся в Бабьем Яре. Когда делали ремонт, там оставили полы с прогревшим топливом и черный потолок…
Также частью выставки в заповеднике «Бабий Яр» стали три мои монументальных панно общей площадью около 120 квадратных метров. На них я изобразил Ангела ЗСУ, менору и тризуб, вписанный в звезду Давида.
Сотрудничество с Розой Тапановой продолжается. В январе этого года в заповеднике «Бабий Яр» был представлен выставочный проект «По живому», мой совместно с украинским художником Александром Животковым. Работы художников и документальные видеоархивы представляли связь исторического прошлого Холокоста с настоящим Украины.
Для этой спонтанной, но мощной выставки я предоставил картины «Кладбище города Бердичев» и «Птица над Биркенау» и цикл «Семь дней» конца 1990-х годов. На Бердичевском кладбище лежат мои родственники, в частности, прабабушка, погибшая в Бердичевском гетто. Что же до птицы над Биркенау – я увидел ее в небе над Аушвицем, когда был там на «Марше жизни». Нарисовал ее я уже в Киеве: в Освенциме творить не получается, невозможно.
Но я верю, что искусству имманентна целительность: оно лечит и тебя самого, и тех, кто это видит. Высшим комплиментом для меня стал рассказ правозащитника Максима Буткевича о том, как он, находясь в русском плену, вспоминал мою «Птицу над Биркенау».
Спонтанные проекты
Сегодня я по-другому смотрю на актуальное искусство и воспринимаю слова Сальвадора Дали: «Не бойтесь быть несовременными у вас это не получится». Еще есть понятие – искусство прямого действия. Я знаю, что это такое: за мое искусство сегодня на фронте ездят несколько бусиков.
А идеи и импульсы к созданию работ приходят с разных сторон. Будучи в Одессе, я не собирался рисовать море, которое я очень люблю – как человек, выросший у реки. Но как-то я увидел на горизонте жемчужную россыпь кораблей: это был тот самый «хлебный караван», корабли с зерном. И я создал серию «Караван».
В Варшаве прошла двухдневная выставка, там была моя графическая серия «Хроника войны». Ее мне заказал Сергей Фоменко, лидер группы «Мандри», как иллюстративный ряд для своего фильма «Люди из стали», о защитниках Мариуполя. Его впечатлили мои иллюстрации к рассказам Варлама Шаламова, которого я страстно люблю. Шаламов мне близок еще и потому, что я два года прослужил в армии в стройбате в Чите – такой себе ГУЛАГ лайт. Выставка прошла в музее истории польских евреев Полин: то есть, я представил геноцид одного моего народа в музее геноцида другого моего народа. Отмечу, что сегодня моя украинская идентичность выше, чем еврейская.
Сейчас, когда у меня нет других сюжетов, я рисую серию «Реквием по воробьям»: эти птицы стали исчезать из города. А по воскресеньям хожу на рисование обнаженной натуры: жизнь никто не отменял. Но все остальное у меня сейчас – про войну.
Да, одна моя важная картина сгорела в доме под Киевом, вместе с домом. Но я не чувствую сожаления: у картин своя судьба. Зато люди живы. Если бы я мог своей картиной спасти кого-то от ранения – без размышлений пожертвовал бы картинами.
О семье
Я из шахматной семьи. Моя бабушка по отцу Берта Иосифовна Вайсберг, урожденная Гринберг, была семикратной чемпионкой Украины – единственная с таким показателем. Ее старшая сестра Роза Клигерман была двукратной чемпионкой Украины. Мой отец также занимался шахматами, отчасти вынужденно: он хотел стать историком, но окончил школу в 1948 году, в расцвет антисемитской истерии, борьбы с безродными космополитами, когда евреям дорога в киевский вуз была заказана. Он много лет вел созданный им шахматный клуб при Обществе слепых, выполняя и спортивную, и гуманитарную миссию. При том, что он не имел высшего образования, это был самый эрудированный и начитанный человек из всех, кого я встречал. Сегодня, когда я на десять лет старше его, я нередко веду с ним мысленные диалоги и дискуссии, представляя, что он сказал бы по той или иной волнующей меня теме.
Конечно, бабушка и папа приобщили меня к шахматам, но когда я начал серьезно учиться живописи, на шахматы уже не осталось времени и энергии…
А вот мама, обладавшая пробивным характером, таки выучилась на искусствоведа. Сыграло свою роль и то, что она была дочерью поэта на идиш Мотла (Матвея) Гарцмана, известного в литературных кругах, дружившего с Сосюрой, знакомого с Тычиной, Рыльским. Он жил в писательском доме, где сегодня живу я. Он погиб на войне, как и второй мой дед по отцу, в прошлом комиссар в войске Котовского. В память о дедушке Матвее я получил свое имя.
Кстати, мой прадед по отцу, отец бабушки Берты, был купцом первой гильдии, владел в Киеве мукомольным заводом. При этом его не очень обижала советская власть, потому что он в 1902 году помог деньгами организовать побег из Лукьяновской тюрьмы Баумана и Литвинова. Но из принадлежавшего ему дома на нынешней улице Шота Руставели ему оставили только одну комнату в коммуналке. Он умер в 1936 году – можно сказать, сыграл на опережение…
С Матвеем Вайсбергом беседовал Лев ЛАЗЕБНИК
