Искусство

ВЕРОНИКА ДОЛИНА: «Я ОДИНОКИЙ НЕЗАВИСИМЫЙ КОНТРРЕВОЛЮЦИОНЕР»

| Номер: 12/378 Декабрь 2024

Михаил ФРЕНКЕЛЬ

Многие из тех дикостей, что происходят сегодня в России, давно не удивляют и оставляют равнодушным. Но вот провокация российских властей против Вероники Долиной задела за живое.

Пять лет назад она дала в Киеве концерт, прошедший с большим успехом. А на следующий день состоялась наша беседа. В ее ходе ко мне пришло убеждение, что Вероника – не только талантливый поэт и бард, но и думающий, интеллигентный человек. Вот почему я и хочу поделиться фрагментами нашего с ней разговора. Думается, они могут быть интересны читателям и сегодня.

Глубокие выразительные черные глаза на милом лице, красивый голос, поющий поэтические строки, которые берут за душу…
Все это я увидел и услышал во время просмотра документального фильма на очередном сборе киевского Клуба самодеятельной песни. Так более сорока лет назад состоялось мое заочное знакомство с юной Вероникой Долиной, впоследствии ставшей одной из самых знаковых фигур в мире авторской песни.

У нынешних журналистов есть определенное преимущество перед коллегами былых времен. Интернет до отказа забит различными сведениями об известных личностях, так что задавать вопросы о том, кто где родился или учился, никакой необходимости нет.

Поэтому наше общение сразу началось с разговора о творчестве.

— Ваша творческая натура проявилась достаточно рано. И если это не гены, то что?

– Сказать не берусь. Но в творчество я вошла достаточно легко и естественно. И все было завязано на мою общую природную музыкальность, которую очень поощряли родители. И еще очень было завязано на мой природный нонконформизм, некий общенепокорный нрав. Он бился-колотился и поскорее хотел уложить что-либо в рифму, в какую-то метрику, подвергнуть высшему гармоническому порядку и побороть любой хаос. Несправедливость учителя, грубость сверстника или строгий нрав родителей – все это мне собственной рукой хотелось привести в гармонию. Именно собственной рукой я пыталась добиться освобождения и, честно говоря, добивалась. Я прекрасно помню, как на выпускном вечере в музыкальной школе я сидела на подоконнике, пила из горлышка лимонад и себя воображала если не Сирано де Бержераком, то хотя бы Денисом Давыдовым. Мне нужно было свое собственное гусарство, противление любому давлению и, если можно, через стихи.

— Жванецкий как-то говорил, что если он такой храбрый в творчестве, то это обратная сторона того, что он несмелый в жизни, и это своего рода такая компенсация.

– Очень многие люди искусства несут эти свои сомнения через всю жизнь. Самые артистичные люди – это максимально неуверенные в себе индивидуумы. Ценой природного артистизма они все преодолевают, и не только неуверенность в себе. Они еще и сильно гармонизируют пространство. А уверенные в себе люди нередко вселяют сильнейшие подозрения. Как говорил Галич: «Бояться надо того, кто скажет – я знаю как надо». И без этой цитаты Галича я всю жизнь жутко боялась уверенных в себе людей.

– Вы по профессии учитель французского языка. А я ведь тоже учил французский в школе, правда, не очень хорошо. Единственная радость была в уроках французского – красивые молодые училки, в которых мы влюблялись.

– Это тоже очень много. Не будем недооценивать. Мир прекрасного проникает в грубую реальность, используя любую щель.

– Да, ради них мы хоть что-то зубрили. А в университете я учился заочно, и там мы язык уже практически не изучали вообще. Поэтому, когда я в 1994 году впервые попал в Париж, то разве что мог вывеску прочитать и спросить «коман сава?», больше ничего. Вы, конечно же, прекрасно знаете французский. Часто ли бываете во Франции?

– Во Франции я не просто бываю, у меня там есть хижина, я там живу уже много лет.

– В каком городе?

– Я живу в Нормандии, на океане, полтора часа от Парижа. Я примерно там, где существует волшебная вещь, которую называют «нормандский формат». Вот нормандский формат – это я и есть.

– А у вас там ощущается исламское присутствие?

– Нет, у нас северо-запад. Там очень мало арабской публики, надо ехать гораздо южнее, чтобы искать их общество. Потому что они обитают там, где большие города, где есть социальное пособие, либо где есть южный климат. Ничего этого у нас нет – и города небольшие, и климат северный. Ну и слава Богу.

– Я приобщился к Клубу самодеятельной песни случайно. В начале семидесятых я поступил на работу в республиканскую молодежную газету, и в нашем отделе работала Неля Пазырюк. Она сама ни на чем не играла, но при этом была председателем киевского КСП. А как вы попали в КСП?

– Не знаю. Как-то само собой, но все-таки какие-то обстоятельства были. Мой старший брат – известный японист, переводчик поэзии. Он был очень неравнодушен к поэтической жизни. Брат и привел меня в КСП. Он меня познакомил с рядом людей. Среди них – к вопросу о еврейской жизни, о концертной и песенной жизни – одним из первых знакомцев был Юрий Штерн, мне тогда было лет 15.

– Я тоже с ним был знаком.

– Он был одноклассник моего брата. Несмотря ни на какие квоты и запреты, окончил МГУ и уехал в Израиль в самом начале 80-х годов уже как самый настоящий сионист. Там он сделался государственным деятелем. А тогда он привел меня на первые концерты – Луферова и Мирзаяна, Вадика Егорова, и организовал мои первые два концерта в мои неполные 16 лет. Я познакомилась с Виктором Луферовым, Александром Мирзаяном и Владимиром Бережковым. А они меня, еще школьницу, привели в литобъединения и на песенные конкурсы. Так состоялось мое знакомство с московской гитарной публикой.

– Я брал у Юры Штерна интервью в Израиле, когда он уже был депутатом Кнессета. Юрий всегда был очень целеустремленным, но в то же время и очень веселым человеком. Очень жаль, что он так рано ушел из жизни. Вернемся, однако, к авторской песне. Честно признаюсь, что довольно долгое время из-за полученной когда-то неверной информации я считал, что песня «Между пальцами года просочились – вот беда…», а она мне очень нравилась, написана вами.

– Нет-нет. Это старая песня Михаила Анчарова из одного из первых советских сериалов, который назывался «Моя улица». Это аберрация. А кому-то кажется, что я автор песни «Девушка из харчевни». По сей день, а мы уже стали из девочек старыми тетушками, но находятся на концерте одна-две дамы с тонкими хорошими лицами, которые кричат мне: «Спойте эту вашу «Девушку из харчевни»!». А это песня Новеллы Матвеевой середины 60-х годов, и я никогда ее не пела.

– Последние годы существования СССР были периодом высшего расцвета КСП. Скажите, а почему сегодня в Америке и Израиле культура самодеятельной песни развита гораздо больше, чем в странах бывшего Союза, где этот жанр зародился?

– Они могут позволить себе жить в удовольствие, иметь свой мир увлечений, например, коллекционирование – марки, статуэтки, монеты. Так же культивируется и КСП – как мир увлечений. Как для любого крепко работающего человека священен выходной – как день отдыха, как отпуск. Так и песенные клубы священны для многих в Израиле, в США даже чуть больше, и ничего не значат ныне для москвича или питерца. Наши люди работают слабо, вознаграждение ниже нуля, и мир увлечений – это твоя личная стадная интимная тайна.

– Футбол и водка…

– Разве что.

– Некоторые полагают, что Окуджава, Высоцкий и Галич – это тоже представители КСП. Я так, например, не считаю. А вот Визбор – действительно КСП.

– Все зависит от уровня людей. На совести каждого «теоретика» или журналиста мнение, что Высоцкий, Галич и Окуджава – это КСП. Это смешно и забавно. Они, возможно, кумиры КСП, тайные боги и вдохновители, иконы, но и только.

КСП, когда я с ним познакомилась – это было большое партизанское движение, раскинутое по всей стране, малозаконное и малоупорядоченное, хотя оно и было даже как-то структурировано.

– Грушинский фестиваль знаменитый, например.

– Грушинский фестиваль? Ничего плохого к нему не имела. Он просто был под флагами комсомола.

– Вы там бывали?

– Да, я там дважды была лауреатом и не один раз сидела в жюри. Но это было на границе 70-80-х годов. Потом у меня была занятость семьей, работой. Понимаете, мне безразлична общность людей вплоть до ста тысяч, собирающихся на стадионе. Абсолютно безразлична. Мне нужен небольшой, желательно театральный зал – вот это в кайф. Не скажу, что мне достаточно любой квартиры, где собрались пятнадцать единоверцев. Мне нужен зал и даже лучше не в тридцать человек, а в тысячу. И в мои первые 20 лет выступлений из тех 45 лет, что были отданы публике, я вообще не догадывалась, что в стране существуют залы меньше полутора тысяч мест. Я просто считала, что их нет.

Власть раздражала инаковость каэспэшников. И, к слову, также раздражала полностью интеллигентская социальная принадлежность – учителя, врачи, инженеры, и многие работают на «ящиках», а вдруг попутно продадут секреты? Ну и еврейство. Этого было достаточно – еврейство, инаковость, ИТР. Это уже тот пласт, который надо было держать четко в зоне контроля. А если зона контроля ослабевала, то становилось тревожно, у них был свой спрос, свой производственный план борьбы с инакомыслием.

– И все же если перейти от КСП к Окуджаве – власти его тоже недолюбливали, но вынуждены были считаться, потому что он так мог сказать о советской власти, как они бы никогда не смогли. «Комсомольская богиня», «Комиссары в пыльных шлемах»…

– У Окуджавы были привилегии – он был поэт-фронтовик. Его тыркали носком сапога всю жизнь, но не добивали. Была каста поэтов-фронтовиков – еврейские ребята Слуцкий, Самойлов, Левитанский и Окуджава. Это был целый отряд.

– Окуджава же не был евреем?

– Там не все так просто. И тщательно скрываемо.

– Раз пошла еврейская тема, то скажу, что недавно мне дважды довелось сильно смеяться. В первый раз, когда в интервью с Натальей Селезневой, прекрасной актрисой с милой славянской внешностью, вдруг выяснилось, что она родная правнучка Лазаря Бродского – знаменитого киевского предпринимателя и мецената… А во второй раз я смеялся, когда, перепроверив информацию, дал в нашей газете статью о том, что прапрадед Брюса Ли был шойхетом роттердамской синагоги.

– Ну и Бог с ним. Не такое уж редкое это дело.

– К слову, я где-то вычитал, что трагически погибшая актриса Марина Левтова была вашей родственницей.

– Да, она моя троюродная сестра. Марина, прелестница с нежнейшей славянской снегурочной внешностью, тоже была еврейкой.

– Еврейство вылазит откуда? Хотя, с другой стороны, Чарли Чаплин не был евреем, и Линкольн тоже.

– Линкольн – никогда. А над Чаплиным долго это витало, но «разоблачили» наконец.

– А у вас были какие-то проблемы с еврейством? Или, благодаря вашему образу жизни, тому, что вы талантливый исполнитель, поэтесса, не было? Или все же «тыркали»?

– Да, конечно.

– Явно или приглушенно?

– Достаточно явно для того, чтобы быть опознанным как явление. Но я не очень переживала. Я не слишком обласканная девочка. У меня была семья достаточно суровая – и папа, и мама. Мне азы нацвопроса объяснялись еще в дошкольное время, и пришлось мне, кряхтя, так сказать, это все уяснить. Я была девочка читающая и довольно рано поняла, что все это не сказки, что придется принять к сведению все эти советы – «где другой учится на 4, тебе положено на 5». Ну что делать? А я, как на грех, во всех школах была четверочницей. Ох, мне было стыдно перед родителями! А потом в университете на филфаке в приемной комиссии сказали: «Не подавайте документы, не советуем». Спокойно глядя в глаза.

– А меня в университете во время вступительного экзамена как-то спросили: «Почему вы не поступаете в ваш институт?». Я спросил – в какой? Они ответили: «Ну как – в торгово-экономический». И тогда я разозлился и этому преподавателю, он подвыпивший был, говорю – у меня отец вступил в партию на фронте, я ему скажу, он пойдет в ЦК и расскажет про вас. Хлопнул дверью и вышел. Тройку поставили там, где надо было пятерку. Иду по коридору и вдруг слышу топот. Он бежит за мной со словами – ну что вы, голубчик, я же хотел как лучше, я же вам советую…

– Это их язык, и я ни на кого не сержусь. Ни на всех, ни на каждого в отдельности. Ни на кого-то, кто меня ткнул. Я уже была молодой звездой в Москве! И вот стою как-то в льготнейшей очереди в железнодорожную кассу, где стоят народные артисты, и мне четко-пречетко над плечом говорят: «Гитлер вас бил – не добил, Сталин вас бил – не добил, и снова я вас тут встречаю». Это мне, молоденькой женщине, тоскливо так говорит какой-то дяденька. Покосилась, запомнила, взяла свой билет и думаю: «Господи боже, природа вас бьет – не добьет, болезни вас косят – не докосят, но примем к сведению. Не теряем спортивной формы, помним, что вы все еще есть».

– Вы говорили в одном из интервью, что вам нравится Израиль и вы даже собирались туда уехать. Это так?

– Я не уехала, но израильский паспорт у меня есть. Мне была скверно сделана операция в Москве, и я погибала. И дети сказали: если ты не доедешь до Израиля, пеняй на себя. И я рванула. Израиль меня ждал, там сестра завотделением в хорошей клинике. Я в один миг взяла паспорта для себя, мужа и сына, и сейчас у меня первое в жизни улучшение. Вот то, что мы сейчас встретились – родной Израиль к этому конкретно приложил руку.

Я уже с 1989 года наблюдаю Израиль. Видела, как устроилась вся родня, как выросли племянники, как родились внуки – ну а как иначе? Я наблюдаю, но чуть на дистанции.

– У вас творческая профессия, и в России огромные просторы, где можно выступать. А Израиль маленький. Я брал интервью у Губермана, он говорил, что ездит по всему миру. Я его спрашиваю: «А вы иврит выучили?». Он говорит – чуть-чуть, но в автобусе и магазине могу общаться. Но, говорит, я же выступаю для русскоязычной публики.

– Он же старожил уже, 30 лет там живет.

– Это как в том знаменитом анекдоте, когда бабушку на Брайтоне спрашивают: «Сара Моисеевна, почему вы до сих пор не знаете английский?». Она отвечает: «А зачем? Я в Америку не хожу». Я был на Брайтоне – забавное место.

– Я его люблю. Это такой чуть подкарикатуренный мир местечек, который мы не застали, и, по моему мнению, к Брайтону надо относиться любовно. Моя дочка живет в Нью-Йорке и тоже любит Брайтон, они ездят туда за продуктами или пообедать. И там можно услышать идиш.

– В Киеве вплоть до конца шестидесятых годов его тоже можно было услышать на Евбазе, где я вырос.

– А мы же отколовшаяся часть евреев – московские. Мы ничего еврейского не видели. Разве что знали, что кто-то где-то, кажется, печет мацу, и бабки-дедки разговаривают на идиш.

– Ваше отношение к так называемому «еврейскому вопросу»? Как сегодня в России?

– Да, примерно так. Еврейская карта спекулятивно разыгрывается очень мощно. Но есть еврейские школы, ешивы.

– У нас тоже.

– Но вы же Киев.

– У нас безалаберность и демократия.

– Про сегодняшний Киев вообще говорить не будем, вы доигрались уже до молодого президента-еврея – это уже вообще! Далеко зашли!

– Вот и думаем, чем все это закончится?

– Дай Бог, это не на пять лет. Вы – край Восточной Европы, я на вас делаю ставку.

– Кстати, не хочу вас провоцировать на скользкую тему, потому что она потом неизвестно где может откликнуться, но я так понимаю, что вы не в восторге от этого «крымнаша».

– Вы смеетесь? Какой «Крым наш»? Я старый, одинокий, независимый контрреволюционер. Я антидержавник. Я бы бросилась, обвязавшись бомбой, под любую колесницу. Я уже пожила, мне уже многое все равно. Уже все внуки выросли. Мне ничего не надо. Мне очень жаль себя по-человечески, но я ничего для себя не ожидаю.

– Вам никогда не предлагали подписать какое-нибудь заявление «от имени общественности»?

– Нет, что вы! Я по другую сторону. Я принадлежу к каким-то правозащитным компаниям. Я подпишусь за мемориал, в защиту прав человека. Я же не Калягин или Табаков – это же государственные служащие очень высокого ранга.

– Их оправдывали, мол, театру надо жить, вот он и подписал.

– Это «театральные министры» очень высокого ранга. Ну, оставь свое министерство и тогда живи, где хочешь и на что хочешь. Но у меня же нет никакого министерства. Ко мне никто никогда не обращался и не обратится. Я человек совершенно другого нрава. Сложно жить в такой стране, в которую превращается Россия?

– А что делать? Такая беспощадная эра наступила.

– Лишь бы не били по голове?

– Еврейское дело – это вертеть колесо истории, вертеть руками, ногами. А оно тяжелое, легко не крутится.

А второе – насчет себя хочу сказать. Википедия, увы, дает откровенно ложные, глупые справки обо мне. Поэтому скажу, что надо обо мне знать: около сорока песенных альбомов, около сорока книг стихов, не могу сказать чего больше, а чего меньше. Счет давно потеряла, да и не веду. Когда-то у меня были архивариусы, биографы, которые документировали мои шаги, библиографию вели, естественно, дискографию. Может быть, они и сейчас есть, но как-то притихли, а сама я теряю зоркость. Каждый год я делаю по книге и по альбому.

– Стихи и музыка рождаются у вас сами по себе? Или вы упорно трудитесь, чтобы они родились?

– И то, и другое. Я работаю каждый день, но мое дело органичное и природное. Это большое удовольствие и совершенно другая реальность, в которой я пишу, и я там как бы совсем другой человек. С младых лет мной освоена такая форма творчества. Ну как если обзавестись небольшими крыльями и совершенно натурально, пусть другие и не видят, но ты вышел на балкон и полетел…

 

Из нашего досье

Вероника Долина родилась 2 января 1956 года в Москве, в семье авиаконструктора Аркадия Яковлевича Фишера и врача, кандидата медицинских наук Людмилы Александровны Долиной. Отец работал в НПО имени С.А.Лавочкина. Дед по материнской линии, выходец из бессарабского местечка Вад-Рашков Александр Осипович Долин, участвовал в гражданской войне, был пулеметчиком в кавалерийской бригаде Г.И.Котовского, затем комиссаром Одесского артиллерийского училища, а впоследствии нейрофизиологом и доктором медицинских наук. Бабушка — педиатр и организатор здравоохранения Фаня Исааковна Зборовская.

Училась в одном классе с Егором Гайдаром. Окончила музыкальную школу.
В 1979 году окончила Московский государственный педагогический институт им.В.И.Ленина, получив профессию учителя французского языка. Некоторое время работала в библиотеке, затем — в редакции специализированного журнала.
С 1971 года Долина начала писать песни и исполнять их, аккомпанируя себе на шестиструнной гитаре. К большинству своих песен Долина сама написала стихи и музыку, есть также песни на стихи Ю.Мориц и песни, написанные в соавторстве с А.Сухановым. С середины 1970-х Долина активно участвовала в жизни сообщества московского КСП, хотя значительная часть сообщества (особенно поначалу) критически относилась к «острой» творческой манере и подчеркнуто женской тематике ее песен.

Регулярные публикации произведений Вероники Долиной, как и многих других бардов, начались в эпоху перестройки. В 1986 году выходит ее первый диск, вскоре — второй (тираж более 1 млн). В 1987 году она становится членом Комитета московских драматургов. В том же году в Париже выходит ее первый сборник стихов. В 1989 году фирма «Мелодия» выпустила компакт-диск Долиной «Элитарные штучки». В 2011 году издан сделанный ею перевод «Лэ Марии Французской» под названием «Мария Французская. Двенадцать повестей».

К началу 2014 года в активе Вероники Долиной – 19 сборников стихов, девять виниловых дисков, 24 компакт-диска.

В 2005 году ей была присуждена литературная премия «Венец».

Семья. Брат — Александр Долин, филолог-японист, переводчик художественной литературы с японского языка. Муж — кинорежиссер Александр Александрович Муратов. Отец старших детей — Владимир Воробьев. Дети – Антон (род.1976), журналист, кинокритик, Олег (род.1981), актер, музыкант, Ася (род.1984), журналист, музыкант, Матвей (род.1995), студент. Троюродная сестра — актриса Марина Левтова (1959-2000).

Музыкальные альбомы. «Позвольте быть вам верной» (1986, винил), «Мой дом летает» (1987, винил), «Когда б мы жили без затей» (1987, винил), «Элитарные штучки» (1989, винил), «Волшебный сурок» (1990, винил), «Невинград» (1993), «…И Зайчоночка Волчиха Родила, И Волчоночка Зайчиха Родила…» (1994, винил), «Судьба и кавалер» (1995), «Любая любовь» (1996), «Будто письма» (1998, совместно с Михаилом Володиным), «Mon Petit Tambour» (1999, фр. «Барабанчик»), «Бальзам» (1999), «Табак» (1999), «Дитя со спичками» (2000), «Железная дева» (2000), «Сказочки на потолке» (2000), «Фараон» (2001), «Тринадцать бриллиантов» (2003), «Фатрази» (2004), «Старые французские сказки» (2005), «Водевир» (2006), «Медальончик» (2007), «Головокружение» (2009), «Ночная дудочка» (2011), «Сторож и ветеринар» (2013), «Третья половина дня» (2014).