Журналист номер один
120 лет назад родился Михаил Кольцов
История советской журналистики не знает более громкого имени, и слава эта была заслуженной. Но, возведя публицистику на высоту, убедив читателей в том, что фельетон или очерк – искусство, сам Кольцов в это не верил. Не раз он говорил мне насмешливо и печально: «Другие напишут романы. А что от меня останется? Газетные статьи-однодневки…»
(Илья Эренбург, «Люди. Годы. Жизнь»)
Выбор
В детстве он мечтал стать извозчиком, в отрочестве – дирижером, главнокомандующим, моряком и даже пожарным. А потом захотел быть фельдшером. Он не стал ни тем, ни другим. Стал журналистом. Но в журналистику пришел все же из медицины.
В 1915 году выпускник реального училища из Белостока Моисей Фридлянд поступил в Психоневрологический институт в Петрограде – на институт не распространялась процентная норма для евреев. Денег на учебу не хватало, приходилось не только репетиторствовать, но и разгружать дрова на железной дороге.
Через год Моисей стал сотрудничать с газетами, а в журнале «Путь студенчества», где сразу оценили легкое, талантливое, молодое перо, ему поручили вести постоянную рубрику «Дневник студента». Он втянулся и вскоре сделал окончательный выбор между медициной и журналистикой – выбрал журналистику.
Сначала Моисей подписывал свои статьи инициалами М.Ф. Через некоторое время взял псевдоним Михаил Кольцов. Так в российской журналистике появилось новое имя. С этим именем вошел он и в журналистику советскую, которая для него, принимавшего деятельное участие в большевистской революции, началась… с кино.
В 1918 году Михаил вступил в РКП(б) – рекомендацию дал сам нарком просвещения Луначарский. В том же году молодой журналист возглавил группу кинохроники наркомата – на допотопную камеру снимал революционные события в Финляндии и братания на фронте российских и германских солдат.
Вскоре Михаила командировали в Киев – город, где он появился на свет, где с родителями, ремесленником-обувщиком Ефимом Моисеевичем Фридляндом, мамой-домохозяйкой Рахилью Савельевной, и младшим братом Борисом (будущим известным политическим карикатуристом Борисом Ефимовым) до переезда семьи в Белосток многие годы провел на известной всем киевлянам Фундуклеевской улице, названной так в честь знаменитого губернатора. В Киеве Кольцов писал в местные газеты очерки и репортажи – резкие, жесткие, драматичные, как сама жизнь.
Судьба бросала его то на Южный фронт, то на Балтфлот, затем на долгие годы он осел в «Правде». К сотрудничеству с главной газетой страны его привлекла сестра вождя М.И. Ульянова. Это она обратила внимание на молодого талантливого газетчика с острым пером и открыла ему дорогу в большую журналистику. Кольцов пришелся ко двору, написал очерк «Махно», а затем на протяжении ряда лет публиковал проникнутые восторженным, героическим пафосом очерки о Ленине, Дзержинском, Горьком и Николае Островском.
Он писал обо всем на свете – о становлении твердого советского рубля, о строительстве Шатурской ГРЭС, о коллективизации и индустриализации. Кольцов был силен в разных жанрах, но лучше всего ему удавались фельетоны, в которых он разоблачал нерадивых чиновников, бюрократов и взяточников, критиковал обывателей-приспособленцев, обличал отдельные недостатки – остро, резко, зло. Так, как требовала партия. При всем при этом ухитрялся избегать откровенной ругани, хотя вскоре и появились у него расхожие советские штампы и клише.
Новый «Огонек»
Первый номер журнала «Огонек» вышел в декабре 1899 года, когда издатель газеты «Биржевые ведомости» Станислав Проппер озаботился идеей еженедельного иллюстрированного литературно-художественного приложения для широкого круга читателей. Через три года журнал стал самым популярным, дешевым и многотиражным в дореволюционной России. Когда большевики пришли к власти, они стали закрывать все оппозиционные издания. Под раздачу попал и «Огонек», хотя никакой антиреволюционной направленностью он не отличался – для новой власти журнал был буржуазным, а все буржуазное необходимо было уничтожить. Издатель бежал в Гамбург, где и прожил всю оставшуюся жизнь.
Кольцов вспомнил о знаменитом детище Проппера в 1923 году, и с идеей возродить издание обратился на самый верх, убедив тех, от кого это зависело, что стране нужен тонкий иллюстрированный журнал нового типа. Идею одобрили, и молодой журналист приступил к возрождению дореволюционного «Огонька», оставив от него только название.
В течение короткого времени Кольцов собрал команду из лучших журналистов Москвы и изложил принципы, на которых должен был строиться новый советский «Огонек». Журнал должен был стать общественно-политическим, популярным и познавательным, доходчивым языком рассказывать читателю о свершениях коммунистического строя, пропагандировать его достижения во всех областях жизни – от промышленности до науки, литературы и искусства, и не забывать о том, что рядового читателя прежде всего интересует повседневный быт советского человека. Очерки, которые стали основным жанром издания, сопровождались иллюстрациями, наглядно демонстрирующими успехи социалистического строительства в СССР.
«Огонек» мгновенно приобрел популярность – страна действительно нуждалась в такого рода журнале. Если в декабре 1923 года он выходил тиражом 42 тыс. экземпляров, то через два года достиг полумиллионного тиража.
Но Кольцов на этом не остановился. Невысокого роста, худой, близорукий, он был энергичен и неудержим – у него были поистине наполеоновские планы. В 1926 году главный редактор журнала «Огонек» создал акционерное общество «Огонек», а в 1931-м добился от Совнаркома (уже в те годы Кольцов был вхож в высокие кабинеты власти) решения преобразовать акционерное общество в Жургаз (Государственное журнально-газетное объединение). Типографское оборудование закупили у Германии, с которой в те годы дружили, и вскоре издательство стало выпускать свыше 30 периодических изданий самого разного типа – от «Женского журнала» до сатирического «Чудака». Затем Жургаз начал выпускать книги – от серии ЖЗЛ до собраний сочинений классиков.
Дома и за границей
Но Кольцов занимался не только кабинетной литературно-издательской работой. В 1920-1930-е годы он объездил всю страну. Как настоящий журналист Кольцов был пытлив и любопытен, он не только писал статьи, репортажи и фельетоны, но и выдвигал различные инициативы. Одну из них удалось реализовать. Однажды со страниц «Правды» он предложил создать под Москвой сеть санаториев, домов отдыха, пансионатов, пионерских лагерей – так называемый «Зеленый город». Призыв влиятельного журналиста был услышан и такой «город» был создан.
Кольцов способствовал строительству гражданского воздушного флота СССР и участвовал в двух весьма непростых для того времени международных перелетах: в 1929 году по маршруту Москва-Берлин-Париж-Рим-Лондон-Варшава-Москва, и в 1930 году – Москва-Анкара-Тегеран-Кабул. После этих полетов ему, единственному из журналистов, было присвоено воинское звание летчика-наблюдателя и вручена правительственная награда.
В те же годы Кольцов подолгу и часто бывал за границей – ему доверяли. Так, например, он под вымышленным именем посетил Зонненбургскую тюрьму в Германии и встретился там с революционером-анархистом Максом Гельцем. В 1927 году Кольцов по поддельному паспорту приехал в «царство фашиста Хорти», о чем потом написал очерк «Что могло быть». Выдав себя за французского журналиста, он сумел проникнуть в белогвардейскую организацию «Русский общевоинский союз» и взял интервью у самого начальника 1-го отдела генерала Шатилова (фельетон «В норе у зверя», 1932).
Да, Кольцов рисковал, но шел на такой риск сознательно, считая это своим журналистским долгом. Однако его звездный час пробил в 1936 году, когда начались события на Пиренеях. 6 августа спецкор «Правды» Михаил Кольцов вылетел из Москвы в Испанию.
Товарищ Мигель
Гражданская война в Испании только-только разгоралась. Мятеж против законного республиканского правительства возглавил генерал Санхурхо, а после его гибели – генерал Франко. На стороне Франко воевали немцы, итальянцы и фашисты из других стран. Москва вмешалась в конфликт осенью, поддержав республиканцев. В воюющую Испанию вместе с военной помощью были отправлены военные советники, которым было запрещено вмешиваться во внутренние дела республики. Но в то же время на стороне республиканцев воевали советские добровольцы и интербригады.
На спецкора «Правды» было возложено поручение ЦК – быть представителем политического руководства Советского Союза при республиканском правительстве. Кроме того, журналист получил и задание от НКВД – способствовать всем его операциям. Разумеется, все держалось в строжайшем секрете. В Мадриде Кольцова все знали как Мигеля Мартинеса – товарища Мигеля.
Кольцов не отсиживался в отелях испанской столицы, не раз бывал на передовой, хотя не был военным человеком. Пренебрегая чувством опасности, рискуя собственной жизнью и тем самым искушая судьбу, он желал на своей шкуре под пулями и бомбежками ощутить, что чувствует человек, ежедневно сталкивающийся со смертью, чтобы потом описать все увиденное своими глазами в корреспонденциях в «Правду», а затем и в своей книге.
Его «Испанский дневник», в котором были подробно отражены события гражданской войны, был опубликован в Москве в 1938 году. Кольцов откровенно рассказал и о неизвестных эпизодах войны, непосредственным свидетелем которых он был. Автор, лицом к лицу столкнувшийся с испанским фашизмом, предупреждал об опасности этой заразы XX века для всего мира. Блестящий стиль, отточенные формулировки, патетика и юмор, философские размышления и ирония отличали «Дневник» от других публицистических книг, издававшихся в то время в Москве. Это было лучшее из того, что Кольцов написал за всю свою короткую жизнь (всего же при его жизни вышло около 40 книг). «Испанский дневник» понравился самому Сталину. За две недели до ареста, когда судьба Кольцова была уже решена (оцените иезуитские повадки вождя!), Сталин пригласил его в ложу Большого театра. Там он рассказал автору о своем положительном впечатлении от книги, чему тот был безмерно рад.
Гражданскую войну в Испании освещали корреспонденты различных газет и журналов из многих стран. Самым известным из них был Эрнест Хемингуэй, тоже поддерживавший республиканцев. В своем романе «По ком звонит колокол» он вывел образ советского журналиста Кольцова (догадываясь о его не только журналистской миссии) под именем Каркова, которого главный герой романа Роберт Джордан характеризует как «самого умного из всех людей, которых ему приходилось встречать». Художественное преувеличение? Не думаю. Хемингуэй такими словами не бросался, даже вкладывая их в уста своего литературного героя.
Слишком прыткий…
Но каким бы умным ни был Михаил Кольцов, верой и правдой служивший власти, всецело преданный вождю, не сомневавшийся ни в одном его решении (Арагон в своей книге «Гибель всерьез» вспоминает слова Кольцова: «Сталин всегда прав»), он и в самом страшном сне не мог представить, что с ним случится после возвращения из Испании.
Возвращение было триумфальным – на журналиста пролился золотой дождь званий и наград. Его избрали членом-корреспондентом АН СССР (первый случай в истории академии, когда избранный не имел высшего образования), он стал депутатом Верховного Совета РСФСР, ему вручили боевой орден Красного Знамени.
Но триумф длился недолго. Кольцова арестовали в ночь с 12 на 13 декабря 1938 года в редакции «Правды». Знаменитого журналиста обвинили в «троцкизме, шпионаже и организации подпольной антипартийной группы в редакции газеты».
Днем того же дня Кольцов выступал в Центральном доме литераторов с докладом о только что вышедшем «Кратком курсе истории ВКП(б)», по которому прошелся редакторский карандаш вождя. Делал он это по личной просьбе Сталина, который уже знал обо всех его «преступлениях» – он был ознакомлен с ними еще 27 сентября. Тогда на его рабочий стол легло «спецсообщение» (!) Ежова и Берии с приложением соответствующих следственных материалов (необходимо заметить, что за полгода до этого Кольцов опубликовал в «Правде» восхвалявшую Ежова статью, в которой характеризовал его как «чудесного несгибаемого большевика»). В своем «спецсообщении» высшие руководители НКВД докладывали Сталину, что известный советский журналист Кольцов, «журналист номер один» (так называли Кольцова и в профессиональной, и в читательской среде), во-первых, в 1918-1919-х годах сотрудничал в газете «ярко выраженного контрреволюционного направления «Киевское эхо». Во-вторых, в 1921 году, «будучи направленным в Прагу для работы в газете «Новый путь»… встречался там с белоэмигрантскими журналистами». В-третьих, в начале 1930-х «был настроен оппозиционно», а когда начались аресты «врагов народа», «высказывал большое смятение и растерянность», и т.д. и т.п.
Во всем этом было больше лжи, чем правды, но зерна упали на подготовленную почву, и Сталин поверил во все «преступления» Кольцова.
Документ Берии и Ежова дополнял донос, который пришел в Москву во время пребывания Кольцова в Испании. Донос был от отличавшегося особой жестокостью Андре Марти – политического комиссара Коминтерна, руководителя интернациональных бригад в Испании. Его называли Мясником из Альбасете и «любимым французом Сталина». Неистовый коммунист обвинял Кольцова, с которым конфликтовал и которого старался убрать всеми способами, в связях с ПОУМ (марксистской партией, стоявшей на троцкистских, антисталинских позициях) и в шпионаже в пользу фашистской Германии. Все это Кольцов проделывал якобы через свою гражданскую жену, немецкую писательницу-коммунистку Марию Остен, с которой познакомился в Берлине в 1932 году. (Сама Мария, узнав об аресте мужа, бросилась в Москву, где была арестована и расстреляна в 1941-м.)
Очевидно, докладная стала для Сталина последней каплей. Генсек мог вспомнить – а у него была длинная память – и об апологетическом очерке «День Троцкого» и о прочих опубликованных в «Огоньке» в 1920-е годы хвалебных (а какие они могли быть в то время?) статьях о других революционерах, ставших позже «врагами народа». Да, журнал писал тогда и о Рыкове, который был расстрелян в марте 1938 года, и о Раскольникове, который в апреле 1938-го отказался вернуться в Москву, а в Париже опубликовал письмо, разоблачающее преступления Сталина.
Борис Ефимов в своих воспоминаниях «Судьба журналиста» (1988) передает рассказ брата о приеме у Сталина в Кремле после возвращения из Испании. В конце разговора в кабинете, где присутствовали также Молотов, Каганович, Ворошилов и Ежов, Сталин спросил Кольцова, есть ли у него револьвер и не собирается ли он из него застрелиться. Показательно, что разговор этот происходил в расстрельном 1937 году, когда кровавое колесо репрессий неудержимо катилось по огромной стране. Кольцов тогда намека не понял, был безмерно удивлен, ответил, что нет, и, выходя из кабинета, прочитал в глазах Хозяина – «слишком прыток».
На первой странице поступившей из НКВД справки, составленной по «агентурным и следственным материалам на журналиста Кольцова (Фридлянда) Михаила Ефимовича», Сталин оставил размашистую резолюцию «Кольцова вызвать. Ст.».
Вождя поняли правильно – за Кольцовым пришли.
«Виновным себя не признаю»
На первом допросе 6 января 1939 года следователь Кузьминов предъявил Кольцову обвинение: «Вы являетесь одним из участников антисоветской право-троцкистской организации и на протяжении ряда лет вели предательскую шпионскую работу». И задал вопрос: «Вы признаете себя виновным?» Кольцов ответил: «Нет, виновным себя не признаю». И заявил, что никакой «предательской антисоветской деятельностью» не занимался. На что Кузьминов отрезал: «Следствие вам не верит». После этого арестанта стали допрашивать «с пристрастием».
Кольцов продолжал отвергать все обвинения. Ослабевший, осунувшийся и исхудавший, он держался изо всех сил – не признавал себя виновным, не оговаривал людей, чьи фамилии называли следователи – кроме сержанта Кузьминова, арестанта допрашивали капитан Шварцман и старший лейтенант Райхман. Его склоняли оговорить дипломата Литвинова, писателя Эренбурга, кинорежиссера Кармена и многих других известных всему миру людей.
И тогда его стали пытать – били по лицу, по зубам, по всему телу. (Между прочим, Шварцмана и Райхмана в 1951-м арестовали по обвинению в «сионистском заговоре» и избивали так же, как они когда-то избивали Кольцова – одного расстреляли, другой после освобождения дожил до 1990 года.)
Кольцова все же сломали. Не выдержав издевательств, он начал давать показания, нужные безграмотному Кузьминову, который в протоколах допроса писал «мое фамилие» и впоследствии дослужился до полковника ГБ. Показания нелепые, граничащие с абсурдом. Кольцов искренне надеялся, что сумеет опровергнуть их на суде и доказать, что вся эта липа была выбита из него под пытками.
Но он жестоко просчитался в своих логических построениях –судьи в выстроенной Сталиным системе подавления и насилия были такими же палачами, как и следователи, только рангом повыше.
В конце января 1940 года «дело № 21-620» поступило на рассмотрение Военной коллегии Верховного суда СССР. Суд состоялся 1 февраля 1940-го.
Через полвека 4 мая 1988 года в «Литературной газете» Аркадий Ваксберг опубликовал часть материалов и протоколов этого кафкианского суда. Кольцова судила так называемая «тройка», орган внесудебного вынесения приговоров – один из главных сталинских людоедов Ульрих, и обычные пешки репрессивной системы Кандыбин и Буканов.
Когда подсудимому зачитали обвинительное заключение, между ним и председателем Военной коллегии состоялся такой диалог. «Желаете чем-нибудь дополнить?» – спросил подсудимого Ульрих. «Не дополнить, а опровергнуть, – сказал Кольцов. – Все, что здесь написано, ложь. От начала до конца» – «Ну как же ложь? Подпись ваша?» – «Я поставил ее после пыток… Ужасных пыток…» – «Ну вот, теперь еще вы будете клеветать на органы… Зачем усугублять свою вину? Она и так огромна» – «Я категорически отрицаю…» – начал Кольцов, но Ульрих прервал его: «Других дополнений нет? Расстрел…»
Последнее слово обреченного на казнь в архивах не сохранилось. Зато сохранилась запись секретаря: «Все предъявленные подсудимому обвинения им самим вымышлены в течение пятимесячных избиений и издевательств над ним. Все его показания нелогичны и легко могут быть опровергнуты, т. к. они никем не подтверждены».
Приговор был приведен в исполнение на следующий день.
Следствие длилось 13 месяцев, так называемый процесс – около 20 минут. Тело Кольцова сожгли. Пепел самого известного журналиста Советского Союза, «журналиста номер один» рабочие сбросили в яму, которая значилась в документах Донского монастыря как безвестное «захоронение №1» – какая ирония судьбы!
В Военной коллегии Борису Ефимову, пытавшемуся узнать о судьбе брата, сказали, что Михаилу дали десять лет заключения в лагерях без права переписки. Так говорили всем родственникам арестантов, приговоренных к высшей мере наказания – расстрелу.
В 1954 году из той же Военной коллегии Верховного суда СССР Ефимову сообщили, что приговор в отношении Михаила Кольцова отменен и дело прекращено за отсутствием состава преступления. Через год после смерти Сталина советская власть была вынуждена, пусть медленно и постепенно, признавать свои злодеяния.