Сергей Тихий: Мой первый редакторский опыт был в еврейской газете
27 марта исполняется 70 лет заслуженному журналисту Украины Сергею Тихому, одному из лучших отечественных медиа-менеджеров, с которым связан целый ряд популярных изданий.
Беседу вел Иосиф ТУРОВСКИЙ
Сергей Наумович Тихий родился в Киеве в 1953 году. Окончил факультет кибернетики Киевского государственного университета по специальности «математик-программист». Недолго поработав по вузовской специальности, пришел в журналистику. Работал в газете «Комсомольское знамя», был собкором газеты «Московские новости», участвовал в запуске и ребрендинге таких украинских изданий, как информагентство УНИАН, газеты «Республика», «День», «Всеукраинские ведомости», «Галицькі контракти». Создал и вывел в лидеры отечественной прессы проект «Газета по-киевски». Руководил еще рядом изданий.
Сегодня Сергей Тихий – главный редактор направления оперативной аналитики Национального информационного агентства «Укринформ». Занимается литературной деятельностью, его перу принадлежат книги «Машина життя», «Перемагають лише переможці».
Редакция «Еврейского обозревателя» от души поздравляет юбиляра и с удовольствием говорит Сергею Тихому: Мазл тов! До 120!
— В канун солидного юбилея вы больше подводите итоги или строите перспективы?
— Если честно, то подводить итоги — это не мое. К тому же, я ведь, как известно, «злой редактор», все время придираюсь. Но и к себе – тоже. Знаю, что я не настолько системный человек, чтобы сделать это – итоги подвести – на том уровне, который бы меня удовлетворил. Наверное, я просто не умею этого делать, или еще не умею – всякий раз буду отвлекаться от главного, сбиваясь на частности. А может, просто время еще не пришло. Когда-нибудь, что-нибудь, нечто итоговое написать… Хотелось бы, конечно. Но выйдет ли – не знаю. Так что скорее речь о перспективах может быть.
— Насколько цифра паспортного возраста соотносится с вашим самоощущением?
— Как посмотрю в зеркало – соотносится, не посмотрю – ничего подобного! В третьем-четвертом классе я прочитал в «Детской Энциклопедии» (это, кто помнит, десять толстенных и очень увлекательных оранжевых томов), что человек в среднем живет 70 лет. Ого, — подумал я, десятилетний, – это ж еще сколько! Тут вот не можешь дождаться, чтобы четверть эта третья, самая длинная, закончилась… Так что теперь я уже так не думаю))) Вот, работаю в большой редакции каждый день с удовольствием, уже год практически без выходных: война же, иначе сейчас нельзя. Еще пытаюсь что-то писать «для себя». Иногда нравится самому, иногда – не очень. В общем, все, как и было «до того». Прочитал недавно, не вспомню, где, что самый продуктивный возраст человека — это от 60-ти до 80-ти. Теперь я уже так думаю. А там, даст Б-г, еще что-нибудь прочитаю…
— Совсем недавно наше издание опубликовало ваш очерк о вашем отце – замечательном украинском поэте Науме Тихом. Насколько отец повлиял на вас? Были ли вы друзьями, успели ли поговорить о главном в жизни?
— Повлиял, конечно! И не только генетикой. Своим собственным отношением к жизни, к профессии. Вкусы и убеждения, конечно, передались. Вот любил отец классическую музыку, но не любил оперетту – у меня те же пристрастия и антипатии. Только в отношении саксофона мы разошлись: папа его терпеть не мог, а я обожаю. У него в работе был железный принцип, который он и мне передал: всегда и все делай не хуже, чем ты можешь.
О работе со словом. Он любил повторять: если тебя ночью разбудили с пистолетом и спрашивают, что вот это слово делает в этом тексте, какую несет функцию? – ты должно ответить точно, исчерпывающе и без заминки. Кажется, я это усвоил.
И еще – это уже о газетной, редакторской работе: он гордился, например, своим умением сократить текст так, что этого и автор не мог заметить. Это когда нужно добиться, чтобы полоса «влезла в раму», то есть, чтобы текст точно стал на свое место, «в квадраты», отведенные ему на макете.
Обо всем ли мы поговорили? Увы, нет. Наверное, в этом виноват я. Не настаивал, стеснялся, увлекался своими молодыми делами… Так у многих бывает. И я себя до сих пор корю за это. Папа, кстати, предупреждал меня, неявно, я только теперь это понял, что так оно и будет. Теперь этого не поправишь…
— Вы – сын журналиста и отец журналиста. Расскажите, пожалуйста, немного о вашей семье.
— Да, вырисовывается такая династия… Но особенность в том, что никто из нас специально на журналиста не учился. Папа все-таки был литератором – поэтом, прозаиком, а редактором отдела в «Літературній Україні» он работал, чтобы кормить семью – поэзия ж не кормит… Я вообще окончил факультет кибернетики Киевского университета, а сын – Киево-Могилянскую академию, он политолог. Как пришли в журналистику, к делу, которое полюбили? Призвание, наверное, плюс благосклонность судьбы.
Но до нас подобных профессий в нашей семье, считай, не было. «Переходным к интеллигенции» был дед, папин отец – местечковый провизор. А раньше все наши предки – и с папиной, и с маминой стороны – ремеслами занимались, скотину держали.
Только в прошлом году, на столетний юбилей отца, я впервые побывал на его родине, в Емильчиному. Это бывший (до укрупнения 2020 года) райцентр, запад Житомирщины. После той войны там никого из родни не осталось, папа никогда меня туда не брал. И вот я приехал – и был потрясен. Мне показали дом, где родился отец, он стоит на углу улицы и переулка, которые носят имя Наума Тихого.
13 сентября 2022 года, ровно через 100 лет, я стоял под тем самым небом, перед домом, в котором родился мой отец, на перекрестке, носящем его имя. Удивительное чувство! Сказать, что я просто благодарен землякам отца – это ничего не сказать. Привез в Емильчине, кое-что из предметов, книги, документы, хранившиеся у меня, и в местном краеведческом музее значительно расширили экспозицию, посвященную Науму Тихому. Огромная за это благодарность директору музея Владимиру Владиславовичу Дворецкому.
А семья после того, как деда осенью 1937-го «забрали», переехала в Коростышев, где жили бабушкины сестры. Летом 1941-го там в расстрельной яме погиб тринадцатилетний Изя, младший брат отца. А бабушку и 15-ти летнюю младшую сестру Бусю спас их сосед, которого звали Йосип Герасимович. Бабушка говорила по-украински с неистребимым еврейским акцентом, и он ей сказал: «Сусідко, ви тепер будете німа». И отдал ей паспорт своей жены (она умерла в самом начале войны, была неразбериха и он не сдал документ, фото переклеили, как-то подделав печать), а Бусе сосед отдал подлинную метрику своей дочери, Нины, Бусиной одноклассницы. Это удивительная история. Они больше двух лет скитались по Западной Украине – глухонемая с прекрасно говорящей по-украински дочерью – работали за еду и кров на огородах, убирали в конторах… Местные, конечно, догадывались, кто они, но никто не выдал. Было даже такое: в Бусю, которой уже было 17, влюбился полицай и прямо сказал, что все о них знает, но не выдаст. Они, конечно, в ту же ночь убежали из этого села, но погони не было.
Йосип Герасимович и его дочь Нина – «Праведники мира». Это папа хлопотал. К Нине Герасимович мы много лет заходили, когда приезжали в Коростышев, на могилы…
Это потрясающая история, «кинематографичная», я бы сказал. А пока она описана у меня в автобиографической повести «Воспоминания молодого человека» (вышла в журнале «Радуга» в 2017 году).
— Каким путем вы, математик-программист по образованию, попали в журналистику?
— У меня всегда был гуманитарный склад и это проявлялось во всем: очень любил историю, говорил на уроках литературы «не по программе», например, что чеховская «Душечка» — это не про дурочку, которая всегда принимает форму обстоятельств, а про редкостный человеческий дар любви… Но отец очень не хотел, чтобы его дети занимались тем же, чем и он. Правда старшая моя сестра стала химиком по своей воле. Только выйдя на пенсию в Израиле, она стала писать маленькие рассказы. Хорошие, кстати.
А мне был найден уникальный репетитор по математике – их, таких знаменитых, было всего 2-3 на весь Киев. Вот Аркадий Семенович Лабковский (Царство ему Небесное!) сумел меня, безнадежного троечника, увлечь. Он поначалу не хотел меня брать – Аркадий Семенович гарантировал поступление и не хотел из-за какого-то балбеса рисковать репутацией, но его уговорили. А через полгода я щелкал задачи «из Моденова» — кто готовился в «точный» вуз по математике, знает, о чем речь. А потом я сам поступил на кибернетику, первые два курса прошел на ура, а потом… Природа стала брать свое, интерес угасал, но диплом математика я получил. Потом – распределение в вычислительный центр, даже карьера стала складываться: был уже руководителем группы программистов. Но приключилась со мной история… В программировании есть языки высокого уровня и машинно ориентированные. Первые – Алгол, Фортран, PL – для всех, там даже слова человеческие встречаются. А машинные – только для программистской элиты. Распечатка программы на Ассемблере – это многостраничная лента, на которой только цифры с редкими вкраплениями букв. Мне это было невообразимо скучно, не то, что читать, смотреть – хоть я и стыдился себе в этом признаться. И вот я как-то увидел, как мой коллега читает такую распечатку. Это было зрелище! Он ерошил себе волосы, у него горели глаза, он «дирижировал» рукой, восхищаясь красотой программы… И я вдруг отчетливо понял, что никогда так не смогу, и поэтому не хочу больше изображать из себя программиста.
Почему? Вот сколько лет я за рулем, а не люблю, когда кто-то едет впереди меня. Некоторые специально пристраиваются кому-то в хвост, потому что за превышение скорости полиция успеет остановить лишь того, кто едет впереди. А мне обязательно перспективу надо видеть, а не чью-то корму – перестроиться, обогнать.
Дальше вела судьба, за что я очень ей благодарен. Я тогда уже писал стихи (папа с этим смирился и очень мне помогал, подсказывал, ставил ориентиры и, конечно, критиковал нещадно, но точно), посещал знаменитую литературную студию «Кобза» Володимира Забаштанского и каждый день мечтал удрать из этого «осточертевшего программирования», хоть как-то, пусть внештатно, но заняться чем-то другим. И мне повезло, в газете «Комсомольское знамя» ушла в декрет внештатный литературный консультант, они искали замену: на подоконнике в отделе культуры выросла гора писем со стихами, на которые обязательно – с этим было строго – надо было отвечать. Редакции срочно нужна была замена. Они предложили моему другу, поэту Игорю Кручику, но у него уже была работа «вблизи творчества», и он «переадресовал» на меня.
Я отчетливо помню день, когда впервые пришел в редакцию ежедневной газеты. В коридоре на стене висели на гвоздях оттиски полос завтрашнего номера с белыми «окнами» для еще не написанных заметок, все вокруг были заняты – на меня никто не обращал внимания, а над головой по специальным трубам с шумом проносились капсулы пневмопочты – это «мессенджер» тех лет… И все это мне представилось метафорой времени, не имеющим ни начала, ни конца. И я сразу тогда даже не понял, но ощутил: вот оно, мое!
Меньше чем через год мне предложили работу в штате редакции. Руководитель группы программистов стал журналистом, но на должности (другой не было вакансии), которая называлась «учетчица писем». И я потом ни разу об этом не пожалел.
— Как вы воспринимаете и оцениваете выпавший на вашу профессиональную судьбу переход прессы из печатного формата в электронный? Для нашего издания это очень актуальный и болезненный вопрос.
— Неоднозначно. С одной стороны, компьютер, социальные сети – это революция в журналистике. Интенсивность редакционного труда возросла в разы. «Козу», «Комсомольское знамя», в конце 80-х делали более 50-ти журналистов и редакторов, не считая технического персонала, и этого казалось мало, а когда я в 2012-2014 годах, перед войной, редактировал той же периодичности и объема «Крымскую газету», то ее без проблем выпускали 10 человек. Конечно, у электронных СМИ как бы нет проблем с доставкой потребителю, конечно, отпали заботы о полиграфии. А еще социальные сети проявили немало людей с прекрасными перьями и ясной головой – раньше о таком редактор и мечтать не мог. А еще – нет того самого дедлайна, ограничений по длине текста; иллюстраций – ставь сколько хочешь…
Но. Считаю, что в Украине этот переход не был подготовлен, никто не хотел думать о последствиях. А мы их пожинаем теперь на каждом шагу, особенно – когда война. Социальные сети общество не объединили, а наоборот, «гранулировали» — разбили на крошечные группки. Как говорится, «купи вони не тримаються», для этого им нужна внешняя оболочка, которая не всегда есть. Например, война тут сыграла в плюс – объединила нацию. С другой стороны, украинский медиа-рынок оказался беззащитным для вражеской пропаганды, порой самой гнусной. Какие ни придумывай блокировки, мои бывшие коллеги-программисты, всегда найдут способ их обойти. Слава Б-гу, многонациональный украинский народ проявил природную стойкость к этим влияниям. Что так будет, было видно на обоих Майданах, это видно и сейчас, когда идет жестокая эта война.
Но и это все, с точки зрения профессии, не главное. В онлайне, на сайте каждый материал живет своей жизнью, он если и доходит до своего потребителя, то по отдельности. Интернет – это энтропия, распад. А вот номер бумажной газеты – это, наоборот, синтез. Он создает картину дня, какой видит ее редакция. Разные материалы разных жанров как бы «подтягивают» друг друга, делают эту картину цельной. Газета – это то, что можно передавать из рук в руки, не навязывая ничего. А как быть с сайтом? Принудительно обмениваться ссылками?
Наконец, я не знаю лучшей школы для журналиста любой специализации, чем работа в редакции ежедневной газеты. Тут сходится все: чувство меры и размера – надо «влезть» в полосу, оставив место для дизайна и иллюстраций; чувство времени – надо не сорвать дедлайн; чувство стиля – надо соответствовать остальным; чувство ответственности, наконец, то, что уже напечатано, не исправишь «в админке».
А теперь… Я каждый день ужасаюсь заголовкам, которые нынешние редакторы без проблем пропускают в сеть, даже не понимая наносимый ими вред. Все это следствие гибели всех – 100%! — бумажных отечественных центральных газет, особенно ежедневных.
Так что по уму надо было… Убежден, что еще не поздно подправить – время, война это диктуют.
— Как вы воспринимаете и оцениваете выпавшие на вашу судьбу перемены в облике и социуме Киева, вашего родного и, судя по вашим произведениям, горячо любимого города?
— Киев – это живой организм, Вечный Город, он не может не расти и не развиваться. Поэтому я не поддерживаю нытья по поводу «засилья высоток». Что архитекторам важно не забывать: Киев – хоть и многомиллионный мегаполис, но все-таки город малых уютных пространств: не площадей, а двориков, не проспектов, а улочек, осыпанных в июне тополиным пухом, а в сентябре – каштанами. Единственное, с чем я категорически не согласен в современном Киеве – это со жлобскими будками на балконах, в том числе, на памятниках архитектуры. Мы с дочерью – она у меня архитектор – начинали один проект… Она брала фото изуродованного пластиковыми и фанерными будками дома и на фотошопе очищала от всего этого ужаса, показывала дом таким, каким его задумал зодчий. Публиковались оба рядом. К таким фото прилагался текст: история дома и какие архитектурные детали — «капители, карнизы и портики» — изуродовали жлобы, на которых городские власти никак не хотят найти управу.
Я очень люблю влюбленных в Киев киевлян. И коренных, и тех, кто «понаехал», но с пониманием Города. Настоящие киевляне – люди чести и тонкого вкуса. Оба Майдана, война – доказательство этому. Мечтаю вместе с Киевлянами встретить Победу.
— Какую роль в вашей жизни сыграл фактор еврейского происхождения? Был ли для вас важным и интересным мир еврейской традиции и еврейской культуры?
— Не могу сказать, что мне так уж приходилось страдать от антисемитизма. Были, конечно, случаи, но они не сказались заметно на моей судьбе. Кроме одного, но это полностью зависело от меня самого. Лет 10 мне было, середина 60-х, я пошел записываться в детскую библиотеку рядом с Оперой. Там мне дали заполнить анкету. Я как туда глянул – сразу увидел «графу». Зачем она там – ума не приложу, наверное, при советской власти никак нельзя было без нее. И вот то, что висело в воздухе, что я слышал от мамы (чтобы получить «пять», ты должен знать на «шесть»), гнусные анекдоты, которые иногда долетали до меня во дворе, – все это обрушилось на меня: я сидел перед этой бумажкой и не мог вписать туда слово «еврей». Библиотекарша забеспокоилась: что с тобой, мальчик? Я тогда оставил незаполненную анкету на столе и вылетел оттуда пробкой. Стыд стал жечь меня практически сразу. Мне было стыдно за свою трусость. Как я понимаю, теперь, было стыдно за незнание великой истории своего народа. Перед дядей Изей, погибшим в яру в Коростышеве, было стыдно. Я себе, конечно, не сказал тогда «никогда больше», в 10 лет не мыслишь такими категориями, но в жизни никогда больше я себе подобного не позволял.
Конечно, я мало знал о своих, в те времена «еврейское» не поощрялось и не афишировалось. Дома со мной об этом не говорили, жалели, наверное. Но рассказывали, что дед с маминой стороны был очень набожный человек. Он умер в 1937-м, не дожив до 50-ти, от последствий отравления газами на фронте в Первую мировую. А его вдова, моя бабушка, уже на моей памяти посещала синагогу на Щекавицкой. Бабушка с еврейской культурой и традициями знакомила меня «через кухню». Она сама пекла мацу и меня привлекало колесико с зубчиками желтого металла на деревянной рукоятке, бабушка доверяла мне «прокручивать» им дырочки в «хлебе рабства нашего». А еще – удивительный бабушкин штрудель с орехами и «сухим» вареньем, через прозрачные листы которого можно было читать, «уши Амана с маком» — ументаши на Пурим…
В конце 80-х, когда я уже работал журналистом, в Ассоциации еврейских общин Украины меня попросили помочь с выпуском газеты «Хадашот» — «Новости», то есть. Я согласился и это, представьте, был мой первый редакторский опыт, до того я был только пишущим журналистом. И мне очень понравилось «дирижировать» номером! Так что «Газета по-киевски» — она оттуда. Я многое тогда узнал – о еврейской истории, традициях. Правда в логотипе газеты, он был написан на иврите, мы допустили сразу 3 (три!) ошибки.
— У вашего отца были два родных языка – идиш и украинский. Он был блестящим переводчиком идишистской поэзии на украинский. Досталось ли вам что-нибудь из этого культурного наследия, в плане языка идиш?
— К сожалению, я не знаю идиша. Иврита – тем более. Тут как у многих: родители говорили на идиш, когда им надо было сказать что-то «не для детских ушей». Но я читал переводы. В том числе, папины – из Давида Гофштейна, Ривы Балясной, Доры Хайкиной… Обожаю Шолом-Алейхема, Исаака Башевиса Зингера, Амоса Оза – впрочем, это уже с иврита перевод… В зрелом возрасте меня потрясли романы Григория Кановича. С ним я как бы входил в еврейское местечко начала ХХ века перед самой его гибелью, знакомился с его обитателями, проникался их жизнью. Это блестящая проза. Канович без сомнения, великий писатель. Его не стало совсем недавно. Царство Небесное…
— Два ваших медиа-проекта погубили евреи-олигархи. Как вам после этого удалось не стать антисемитом?
— Ну, вы шутите, конечно. Принимаю подачу: очень трудно с моей родословной стать антисемитом. Антисемит всегда ищет объяснение всему плохому на свете в том, что такой-то имярек – еврей. Человек же не глупый и не банальный завистник смотрит на жизнь несколько шире. Так что антисемитом я не стал… А может, дело в том, что в персонажах, которые вы назвали, еврейского очень мало, если вообще есть что-то. Дать денег на синагогу еще не значит быть евреем. По-моему, это именно тот случай.
— Вам, сыну фронтовика, приходится отмечать свой 70-летний юбилей в дни войны. Укладывается ли этот факт в ваше сознание? Как вы почувствовали и восприняли начало войны? Были ли мысли об отъезде из Киева или из Украины – благо, возраст позволял?
— Нет, не было таких мыслей. 24 февраля 2022 года, проснувшись и узнав, я написал в своем ФБ пост, состоявший из одного слова, набранного капслоком: ПЕРЕМОЖЕМО. Я верил и верю в это. А верить – это больше, чем знать. Поэтому и война в мое сознание вполне укладывается. Это последний акт более чем 100-летней войны, начавшейся в 1918-м. То есть, юбилей здесь ни при чем. И отец знал, что война будет, не зря он написал «Молитву за Україну» в 1994 году. Вот строки из нее:
…І я благаю Бога, щоб відринув
Від тебе ворогів підступну зграю.
Нехай заціпить їм роти погані,
Що підло вергають хулу на тебе!
Нехай захланні, загребущі руки
їм смертною судомою покорчить!
Так и будет, я в это верю.
— В свое время вы три года работали в газете «Московские новости». Наверняка у вас, как и у многих украинцев вашего поколения, в России было немало знакомых и товарищей. Скажите, в 2014-м и в 2022-м годах многих ли из них вы потеряли?
— Да, было такое дело в середине 90-х, когда это еще было не стыдно. Но я работал в МН собкором по Украине, то есть, в московской редакции бывал нечасто и друзей «неразлейвода» у меня там не было. А вообще знакомые, даже товарищи были в России – не только журналисты, но и другие пишущие люди. Увы, только единицы из них перенесли 2014-2022 годы достойно. Но даже с ними общаться, как прежде, уже не получается. Им как искренним людям стыдно смотреть мне в глаза, а мне – просто не хочется. Они знали, что к этому все идет, но ничего не смогли сделать.
— Большинство изданий, в которых вы работали, были русскоязычными или двуязычными. Какой вам видится судьба русского языка и произведений русской классической культуры в Украине?
— Все русское должно в Украине остаться в сфере личного выбора. Дома, с близкими, друзьями – сколько угодно. Книги, кино – пожалуйста. Но в публичной сфере после всего, что случилось, говорить по-русски должно быть стыдно. Отвечать по-русски на вопрос, заданный по-украински, стыдно. Изучать Россию, с которой приходится соседствовать, ее язык, конечно, надо, но в рамках соответствующих институтов (не государственных!), университетских кафедр. Ну, например, славистики.
Однако я терпеть не могу разговоров, что Пушкин — графоман, Булгаков — эпигон, а русская литература — насквозь вторична и никому не нужна. Говорить так – это не уважать себя и Украину, так же как и писать «россия» с маленькой буквы. В конце концов, с кем мы так жестоко воюем, с пустым местом с маленькой буквы? К тому же, я редактор, и меня бесит любой беспорядок в тексте, тем более, порождаемый нарушением правил грамматики.
Но. Русская литература должна стать для украинца, независимо от национальности, не своей, а чужой – литературой народа, живущего по соседству и враждующего с твоим народом. Украине не нужны улицы Пушкина в каждом населенном пункте. И памятников ему – передоз. Их нужно убирать, ими империя метила территорию. На постаменте памятника в Киеве написано «Пушкіну український народ». А за что украинцы должны быть благодарны Пушкину? За то, что он написал пропитанные имперским духом «Полтаву» и «Клеветникам России»?
А не хотите сносить памятник Пушкину? Есть выход! Поставьте рядом такой же – Байрону, Мицкевичу, Гейне, Тагору. И будет у вас Аллея поэтов. А иначе – стыдно. Это теперь надолго так будет.
— Продолжаете ли вы свою литературную работу – в прозе, публицистике, стихах?
— Ну, вы с самого начала поняли, что продолжаю. Стихов, правда, уже давно не пишу. Наверное, из меня такой же поэт, как математик – недозревший. Тут особое нужно мироощущение. И по-русски я давно уже ничего не пишу. И не буду.
