Ирина Климова: «Шолом-Алейхем – часть украинской культуры»
2 марта исполнилось 160 лет со дня рождения Шолом-Алейхема. «Еврейский обозреватель» поговорил о месте великого еврейского писателя в сегодняшнем мировом и украинском культурном контексте с директором киевского Музея Шолом-Алейхема Ириной Климовой.
– Ирина Борисовна, как вы считаете, интересен ли Шолом-Алейхем современному читателю именно как писатель? Читают ли его сегодня? Или он тоже стал классиком-иконой подобно Пушкину или Шевченко, которых чтят по статусу, не особо погружаясь в чтение их произведений?
– Вопрос довольно провокационный, но справедливый, и я на него отвечу так. Дело в том, что современный читатель вообще читать не умеет. Сегодня людям нужен лихо закрученный сюжет, который можно пересказать в виде дайджеста – родился, умер и т.п. Но ведь настоящая литература – она же не об этом. Настоящая литература – это процесс, классиков читают, получая наслаждение от процесса чтения, а не от того, что кто-то кого-то убил, потом расследовали и нашли виновного.
Поэтому я сразу предупреждаю посетителей нашего музея, что Шолом-Алейхем не для современного читателя. Но тем не менее. Вот буквально несколько дней назад к нам пришла молодая украинская пара с ребенком. Глава семьи сказал, что недавно прочел Шолом-Алейхема и хотел бы детальнее познакомиться с личностью писателя. При этом он не знает многих моментов еврейской традиции – что такое кашрут, например. Хотя знает, что такое «черта оседлости», уже хорошо.
То есть, молодой украиноязычный человек прочитал Шолом-Алейхема, получил удовольствие от процесса и пришел к нам выяснить что-то для себя.
Отмечу, что мы, музей Шолом-Алейхема, сознательно уделяем столько внимания еврейской истории, культуре и традиции, чтобы такие люди, по крайней мере, понимали, о чем они читают. Это отдельная больная тема, которую мы еще затронем.
Конечно, сегодня люди меньше читают, потому что есть гугл, который знает все и обо всех. Но все же есть те, кто читает книги. И хорошую книгу лучше всего держать в руках – это удовольствие от процесса, тактильные ощущения, запах книги, шрифты, целый живой организм.
И Шолом-Алейхема таки многие читают. Недавно у нас была группа жителей улицы Шолом-Алейхема, которые решили для себя выяснить – кто это такой, и что он такое писал.
Здесь я сделаю отступление – у нас не любят не только читать, но и ходить в музеи. Я много раз видела за границей, как в выходной день люди идут в музей – родители с детьми, так принято. А наши музеи, мягко говоря, не переполнены.
– Есть ли смысл разделять Шолом-Алейхема как писателя для еврейской аудитории и как писателя общемирового контекста?
– Евреи – такие же люди, как и все. С поправкой на некоторые отличия от других народов. Мы живем в авраамическом мире, где читать и знать о евреях необходимо для понимания других культурных реалий. Например, когда люди идут в оперный театр на «Набукко» Верди, что они поймут, не зная историю разрушении Первого храма? Или как слушать Сен-Санса «Самсона и Далилу», не зная ничего о борьбе иудеев с филистимлянами? Классическая музыка, живопись, литература построены на библейских сюжетах, которые надо знать.
Шолом-Алейхем писал о евреях, а это интегральная часть украинской истории. В Польше сегодня осталась мизерная горстка евреев, но там немало поляков изучают историю и культуру евреев – потому что это часть польской истории. Поляки хотят понять – что это за народ, как ему жилось в Польше.
Произведения Шолом-Алейхема переведены на семьдесят языков народов мира. Дам интересный пример. В 2009 году у нас побывал 80-летний профессор из Китая, который на протяжении пятидесяти лет занимался творчеством Шолом-Алейхема, издал его книгу. Этот человек перевел «Мальчика Мотла» с идиш на китайский! Он рассказал, что в Шанхае было четыре переиздания – все раскупали!
– Шолом-Алейхем – еврейский писатель. Но какой стране может принадлежать право считать его своим? Его родной Украине? Может быть, Америке, где он прожил последние годы, где умер и похоронен, где на базе его «Тевье-молочника» были созданы популярные мюзиклы и кинофильмы? Или же Израилю – еврейскому государству?
– Я провела бы аналогию с Марком Шагалом, который родился и сформировался в Российской империи, но считается французским художником и является бесспорным адептом еврейской темы.
Шолом-Алейхем тоже родился в Российской империи и начинал писать, кстати, на русском языке и на иврите. И только потом переключился на идиш и вошел в историю как один из самых популярных писателей, писавших на идиш.
Но он, безусловно, часть украинской культуры. А если Америка будет на что-то претендовать – то поделимся, не жалко (улыбается).
– Шолом-Алейхем писал на идиш. Подавляющая часть носителей этого языка погибла во время Холокоста. Как быть с этим?
– Конечно, Шолом-Алейхем не предвидел массового уничтожения европейского еврейства. Он в свое время писал для огромного количества людей, читавших на идиш, для представителей целой европейской цивилизации разных стран – идишленда. Он думал, что язык идиш и культура местечка, о которой он писал – это навсегда.
Но есть другой аспект. Объективно сам Шолом-Алейхем, как и многие другие выдающиеся деятели еврейской культуры, стремился расстаться со средой, которую воспевал. Тот же Шагал, говоривший, что Париж – его второй Витебск, тем не менее, не остался физически в Витебске. Он до конца своих лет писал евреев местечка – но из Парижа.
Так же и Шолом-Алейхем. Он писал о еврейском местечке, он декларировал, что пишет о маленьких людях для маленьких людей. Но сам жил в больших городах, откуда с сожалением наблюдал распад местечка. И он, и Шагал, и Ан-ский, и Мани Лейб, и другие – все они любили атмосферу штетла, писали о ней, жили ею, но уехали оттуда и не вернулись больше. Так и герои Шолом-Алейхема уезжали из местечка безвозвратно – читайте его «Песнь песней».
Шолом-Алейхем любил Киев. Его тянуло сюда и из Одессы, и из Нью-Йорка, и из фешенебельных европейских городов, где он подолгу жил и лечился. Но Киев – отнюдь не местечко.
– Достаточно ли сделано в нашей стране для увековечения памяти Шолом-Алейхема, для сохранения его наследия и популяризации творчества? Или еще есть пространство для действий?
– Лично мне не кажется, что достаточно. Есть, конечно, улица имени Шолом-Алейхема на окраине Киева, где его нога не ступала. Но она есть, и слава Б-гу. Памятник стоит – и прекрасно. Меня в этом плане печалит другое – в Киеве до сих пор нет еврейского музея, ни государственного, ни частного, никакого. В Берлине еврейский музей занимает 3000 квадратных метров, 600 из которых предназначены для сменных экспозиций. Напротив музея – академическое здание. В этом государственном музее с утра до вечера множество людей. А мы здесь в музее Шолом-Алейхема вынуждены взять на себя функции еврейского музея с экспозициями материальной культуры, чтобы давать посетителям понимание того, о чем писал Шолом-Алейхем – и все это на 200 квадратных метрах. А хотелось бы сделать музей, где бы каждый уголок привлекал внимание и вызывал интерес. И материалы для этого есть.
– Каким образом вы, известный художник, оказались вовлечены в дело памяти Шолом-Алейхема и стали специалистом по его творчеству?
– Сказать, что я всегда была фанаткой Шолом-Алейхема, было бы неправдой. Я всегда говорю – не я его, а он меня выбрал. В 2009 году меня пригласили возглавить наш музей – как некоего знатока еврейской культуры.
В свое время в Иерусалимском университете мне дали систему, по которой я двигаюсь уже десять лет. Мне это интересно, я постоянно читаю тематические публикации, спокойно себя чувствую в лекционных программах. Но когда меня называют специалистом по Шолом-Алейхему, я стесняюсь. Да, я знаю чуть больше, чем обычный обыватель. Но рядом с настоящими академическими исследователями я не чувствую себя специалистом. Хотя на определенном уровне держусь.
Не скажу, что абсолютно все, написанное Шолом-Алейхемом, приводит меня в восторг. Он написал очень много, в том числе – ради заработка. Из пятидесяти томов его наследия на русский язык переведено всего шесть. И сказать, что там все равноценно, и от всего можно упасть в обморок от восторга – это неправда.
Он сам был честным человеком и точно не позволил бы себе говорить обо всем, что написал, с излишней помпезностью.
– Какие из произведений Шолом-Алейхема вы любите больше всего?
– Как ни банально это прозвучит – «Тевье-молочника». Перечитываю его для себя. Там столько мудрости. Хоть и виден, так сказать, соцзаказ – бедняки хорошие, богачи плохие. Поэтому и Тевье, когда по своим меркам чуть было не разбогател, теряет эти деньги – потому что, по Шолом-Алейхему, хороший человек не может быть богатым.
И там много доброты, которой мне очень не хватает в сегодняшнем мире. Когда я читаю «Тевье», мне делается легче.
– Безусловно, есть литературоведы, которые занимались Шолом-Алейхемом. Кого из них вы могли бы выделить, с кем вам доводилось пересекаться?
– Честно говоря, в силу сказанного выше, я не очень стремлюсь лично пересекаться с профессиональными литературоведами. Стесняюсь. Недавно у нас в музее был исследователь из Канады Дэвид Фишман. Для него делал экскурсию наш сотрудник, и я себе представляю, что господин Фишман наверняка в душе повеселился. Конечно, у него больше возможностей, он читает на идиш и на английском. По ту сторону океана есть хорошие специалисты по Шолом-Алейхему.
Наших же современных исследователей в принципе нет, кроме потрясающего Валерия Дымшица из Петербурга. Очень серьезный ученый, замечательный переводчик. Общение с ним доставляет подлинное наслаждение.
А ученые советских времен, к сожалению, больше исполняли соцзаказ, нежели занимались объективным исследованием жизни и творчества Шолом-Алейхема.
– В контексте разговоров о Шолом-Алейхеме часто возникает имя его внучки Бел Кауфман. Довелось ли вам пообщаться с ней?
– Да, пожалуй, Бел Кауфман известна не меньше, чем Шолом-Алейхем. Она была в Киеве в 1999 году в возрасте 88 лет. Я помню, как она танцевала и рассказывала, что удрала от охраны, которую к ней приставили, и побежала по Киеву. Встреча с ней была в Доме учителя. Потрясающая женщина. Она утверждала, что сама повлияла на творчество деда, хотя его не стало, когда ей было шесть лет. Но, по ее словам, он говорил: «Когда я держусь за твою ручку, мне становится легче и лучше пишется».
К сожалению, когда наш музей открылся, она была уже «невыездная» по состоянию здоровья. Но знала, что такой музей в Киеве появился.
– Сохранились ли какие-то документальные знаки любви Шолом-Алейхема к Украине? Сегодня это было бы весьма кстати. Скажем, его фото в вышиванке, или слушающего бандуристов, или поедающего галушки?
– Нет, такого нет. Но сохранился его ответ на поздравление из Киева к 25-летию литературной деятельности. Он был уже известным писателем, находился на лечении в итальянском Нерви. Шолом-Алейхем пишет, что как всегда одинок и болен, и тоскует по Киеву: «Киев – мой город. Моя душа грустит, что я не могу там быть». А не мог он там быть, поскольку покинул Киев после погромов 1905 года. Пережить погром – это рана в душе и в психике на всю жизнь…
– Как вы считаете, хранить память о Шолом-Алейхеме – это задача самих евреев или украинскому государству следовало бы приобщиться?
– Шолом-Алейхем – часть украинской культуры. Меня вообще удивляет, что в школьной программе его творчество изучается в разделе зарубежной литературы. Он украинский писатель еврейского происхождения.
Есть и такой аспект. Гордые израильтяне хотят забыть о том, что была история галута. Но на самом деле культура Израиля во многом базируется на культуре штетла, и первые репатрианты – это гонимые погромами переселенцы именно из наших мест, из местечек, воспетых Шолом-Алейхемом.
– Шолом-Алейхем велик, но в литературе на идиш есть нобелевский лауреат Исаак Башевис-Зингер…
– У каждого писателя есть свой читатель. И мне кажется, что любой идишистский писатель следующих за Шолом-Алейхемом поколений – это в любом случае его последователь.
Беседу вел Иосиф Туровский
