Григорий Фалькович: Сочетание взрослой и детской поэзии – вполне кошерно
25 июня отметил свой солидный юбилей Григорий Аврамович ФАЛЬКОВИЧ, известный украинский еврейский поэт и переводчик, член Национального союза писателей Украины и международного Пен-клуба.
Григорий Фалькович – автор двух десятков поэтических сборников, лауреат международной премии им.Владимира Винниченко и литературных премий им.Павла Тычины, им.Леси Украинки, премии «Планета поэта» им.Леонида Вышеславского, премии «Глиняный кот», премии им.Шолом-Алейхема, премии Президента Украины «Украинская книга года»… Награжден Почетной грамотой Верховной Рады Украины.
Григорий Аврамович хорошо известен в еврейском мире Украины как активист и руководитель ряда общинных структур. А еще – как приятный человек и интересный собеседник.
«Еврейский обозреватель» поздравил юбиляра и побеседовал с ним о жизни и о творчестве, в котором сочетаются два языка – русский и украинский, и которое адресовано двум аудиториям – взрослой и детской.
– Григорий Аврамович, вопрос традиционный, но объяснимый в силу известной экзотики – какой путь привел русскоязычного еврея к статусу украинского поэта?
– Писать стихи я начал еще в школе. В частности, для классной стенгазеты. Основной тогдашний мой жанр – «отрывки из поэмы». То есть самих поэм не было, а отрывки были. Например, «отрывки из поэмы об Александре Матросове». Можно считать это своеобразным ноу-хау. А первая публикация в прессе состоялась в 11 лет – в газете «Юный ленинец» вышло стихотворение ко Дню Советской армии.
Кстати, об армии. Писал я стихи и во время срочной службы, в том числе для газеты «Во славу Родины» Белорусского военного округа, где мне довелось служить. После армии поступил на русский филфак КГУ им.Шевченко. И в университете писал. И переводил стихи, в основном, с болгарского – болгарский по диплому мой второй язык. И к дипломной работе по теории и практике перевода «Мир поэта и долг переводчика» приложил как иллюстрацию собственный перевод поэмы болгарского поэта Гео Милева «Сентябрь» («Септември»). Потом эта работа была напечатана в авторитетном московском сборнике «Мастерство перевода», а отрывки из поэмы «Сентябрь» – в журнале НСПУ «Радуга», в Киеве.
Стихи-то я писал, но относился к этому не очень серьезно. Полагал, что поэт – это тот, кто не может не писать. А я мог не писать – со всеми вытекающими выводами. Прежде всего – для самого себя. Вот, например, относительно моего однокашника и тогдашнего близкого друга Юрия Рыбчинского – никто не сомневался в его поэтическом призвании. Его, еще десятиклассником, напечатали в знаменитом журнале «Юность». А я был, так сказать, поэтом «неявным для общественности».
– А каким образом вы стали, если использовать вашу терминологию, «явным» поэтом?
– Как-то через посредство уже упомянутого журнала «Радуга» ко мне обратился известный еврейский поэт Матвей Аронович Талалаевский. Ему был нужен переводчик с языка идиш. Мы сработались. Потом он познакомил меня с тогдашним мэтром русской поэзии в Украине Леонидом Николаевичем Вышеславским, который и разрешил мои окололитературные сомнения, сказав – нужно писать и издаваться. Он же и предварил мою первую книжку «Высокий миг» добрым и прозорливым напутствием (издательство «Радянський письменник», 1979).
– То есть, с того времени вы стали профессиональным писателем?
– Литература никогда не была моей профессией – в смысле источников доходов. После университета я работал в Институте языкознания, потом меня пригласили в Украинский филиал Всесоюзного НИИ конъюнктуры и спроса, далее было создание нового для Украины общественного явления – Ассоциации защиты прав потребителей, потом – Госкомитет по вопросам защиты прав потребителей… А параллельно, для души, всегда писал стихи.
– Феномен поэтов-евреев, писавших на украинском языке, нельзя назвать таким уж редким. Достаточно вспомнить Абрама Кацнельсона, Григория Плоткина, Наума Тихого, Моисея Фишбейна. У каждого из них был свой путь к украинской поэзии. Вы начинали с произведений на русском, интересно – когда и почему вы перешли на украинский язык?
– Да, этнические евреи всегда вносили весомый, зачастую неоценимый вклад в развитие культуры страны проживания – не будем приводить хрестоматийные примеры. Что же касается Украины, то вы забыли упомянуть замечательного Леонида Первомайского. А ведь были и другие, менее известные… У каждого, как вы говорите, был свой путь. Для меня этот процесс не был целенаправленным действием, результатом некоего осознанного решения. Недаром кто-то из великих, кажется, Бродский, сказал, что не поэт выбирает язык, а язык выбирает поэта. Так случилось и со мной в начале 90-х, на переломе исторических эпох. Ночами, под утро стали приходить стихи на украинском языке, и мне оставалось только записывать их. Это происходило независимо от меня, и даже для меня самого непонятно и необъяснимо. Так появилась моя первая украинская книжка «Сповідуюсь, усе беру на себе».
– И все же в вашей, отдельно взятой душе, пришли в столкновение и взаимодействие две языковые стихии – украинская и русская. Как это происходило?
– От рождения я был русскоязычным человеком. Вокруг меня звучал русский язык, я ходил в русский садик и русскую школу. Вообще тогда, в эпоху формирования «новой политической общности – советского народа», национальные языки оказались чем-то второстепенным, непрестижным. В те годы всемерно укреплялся статус русского языка как «средства межнационального общения». Пожалуй, основным источником украинского языка для меня было радио – радиоточка, которая вещала практически целый день. А послушать тогда было что – украинская, русская и зарубежная литературная классика, театр у микрофона, современная поэзия, народные и фронтовые песни, юмор… И – мова, мова, мова… Наверное, тогда и было заложено в подсознание восприятие украинского языка, которое через много лет вернулось собственными поэтическими строками. А, возможно, сработала генная память, ведь род моего отца был из Полесья, из нынешней чернобыльской зоны, где традиционно звучали два языка – украинский и идиш.
– Кстати, вы переводили стихи Матвея Талалаевского с идиш. Знали язык?
– Нет, идиш я не знал, работал с подстрочником. Но неплохо знал немецкий, это мне помогало. И, конечно, пригодилось университетское знание теории перевода и собственный переводческий опыт. Я очень жалею, что не освоил досконально ни идиш, ни разговорный иврит – это сильно снижает возможности общения и глубинного постижения духовного наследия великого еврейского народа.
– А дома, в детстве, идиш не звучал?
– Нет. Для этого нужны хотя бы двое говорящих. Чем больше, тем лучше. А в нашей послевоенной семье моей маме уже не с кем было говорить на этом языке. Хотя знала она его очень хорошо, даже литературный – и разговаривала, и писала. С детства запомнил только три слова «Рет аф идиш!» («Говори на идиш!»). Так мама на самом интересном месте останавливала свою подругу, замечательно красивую брюнетку тетю Беллу, Беллочку. И тогда начинались разговоры на темы, не предназначенные для детских ушей.
– Вы сказали – только мама. А что остальные родственники? Расскажите, пожалуйста, о вашей семье.
– Можно было бы ограничиться словами двух великих поэтов – Николая Алексеевича Некрасова и Булата Шалвовича Окуджавы: «Семья-то большая, да два человека» и «Ах, война, что ж ты сделала, подлая».
У отца было шестеро сестер, почти все – замужем, имели детей. Мужчины погибли на фронте, женщины и дети – в киевском Бабьем Яру да в местных бабьих ярах на Полесье. Мамин брат Иосиф был танкистом. Как говорила мама, он заживо сгорел в подбитом танке. Обзавестись собственной семьей так и не успел…
Кажется, рассказ получается грустным. А ведь мой отец – удивительный человек! Еще мальчишкой был секретарем сельсовета в Выступовичах Овручского района. Правдами и неправдами оказался в Киеве. Не гнушался никакой работы. Окончил юридическую школу в Киеве. Завершал учебу в московской Всесоюзной юридической академии. Был народным судьей центрального Ленинского района столицы Украины. Мечтал о счастливой семейной жизни и, как минимум, о пяти детишках – моих будущих братьях и сестрах. Но ушел на войну и вскоре погиб…
– А кем вы хотели или мечтали стать в детстве?
– В те послевоенные времена царила романтика двух видов – военная и блатная. Хотел стать маршалом, причем двух родов войск одновременно – танкистом и кавалеристом. Но детские мечты редко сбываются…
– Как сказать… Ведь вы одновременно являетесь и детским и взрослым поэтом. Причем преуспели в обеих ипостасях – ну чем не маршал двух родов войск? А теперь позвольте задать следующий вопрос. Какое место в вашей жизни занимала еврейская тема? Когда вы приобщились к еврейской традиции и культуре?
– Значительную часть своей жизни я был далек от еврейства. Советская система интернационального воспитания формировала приоритеты единства, коллективизма, «чуття єдиної родини». В определенной мере это срабатывало. А с еврейской традицией познакомился уже в годы поздней перестройки, когда в Украине началась деятельность еврейских организаций – и культуртрегерских, и религиозных. Был избран в первый состав правления, пожалуй, единственной тогда действующей еврейской структуры – Украинского республиканского общества еврейской культуры (председатель Илья Левитас). Приобщился к деятельности организации «Эш а-Тора». Тогда ее директором был молодой математик Марк Брук, ныне Меир Брук – уважаемый бруклинский раввин, знаток Торы и каббалы. Потом этой общиной руководил Мордехай Райхинштейн, являющийся сейчас Главным раввином Беларуси. Меня привлек мир духовного общения, заинтересовала религиозная логика постижения мира.
Эти события и процессы совпали с украинским возрождением. Исподволь, в процессе тогдашнего каждодневья, возникало ощущение причастности к чему-то настоящему, имеющему историческое значение. Тогда же в моих стихах проявился «еврейский акцент».
Потом были две шестидневные поездки в Израиль. Причем первая – еще до установления дипотношений с этой страной. Тогда в составе довольно многочисленной украинской делегации были видные общественные деятели, депутаты и чиновники. Со временем, после отъезда в Америку Александра Бураковского и ухода из жизни Софьи Подлискер, мне довелось возглавить Киевское еврейское культурно-просветительское общество им.Шолом-Алейхема. Примерно эти этапы, в основном, характеризуют процесс формирования моего еврейского самосознания.
– А как эта «еврейскость» вашего творчества и самоидентификации воспринимается в литературно-издательском сообществе?
– Неприятия и негативного отношения к этой стороне собственной личности я не чувствую. И не стараюсь выискивать проявления антисемитизма у своих коллег и знакомых. Не хочу думать о них плохо. А официально меня, пожалуй, единственного в этой стране нередко называют украинско-еврейским поэтом. Более того, в дипломе лауреата одной из литературных премий недвусмысленно указано: «За мистецьке втілення єврейських традицій в українському культурному контексті».
– Большую часть ваших произведений составляют книги стихов для детей. Когда и почему вы обратились к детской теме? Что привлекает и держит вас в ней?
– На этот вопрос есть конкретный ответ – тогда, когда родилась моя внучка Мишель. А ей сегодня уже за двадцать.
Вначале появились стишки-посвящения к ее дням рождения. А потом оказалось, что это творчество для внутрисемейного употребления представляет интерес и для других людей. Вот тогда, в придачу к «взрослому» поэту Григорию Фальковичу, появился и поэт детский.
И я очень рад этому. Ведь мои взрослые стихи все равно не делают меня умнее, опытнее, мудрее. Да и пишутся ночью – за счет сна. А вот детские стихи – это мой спасательный круг, они придают оптимизм, радость, побуждают к улыбке, шуткам, парадоксам, уменьшают мой возраст и дарят хорошее настроение. Кроме того, и это, возможно, самое главное – благодаря стихам и книжкам у меня становится все больше друзей, почитателей и просто хороших новых знакомых.
Критерием качества, «настоящести» каждого нового детского стихотворения для меня является моя собственная улыбка – в процессе написания или по его окончании. Если есть улыбка – значит, все в порядке! А вот если нет улыбки – что-то здесь не так.
– Тут видна еще одна дихотомия вашего творчества – вы пишете на двух языках – русском и украинском, и для двух аудиторий – взрослой и детской. Как все это удается сочетать?
– Совершенно спокойно. Не вижу здесь никакого раздвоения личности, никакой «поэтической шизофрении». Это вполне кошерно, неопасно для здоровья и незаразно.
Что касается двуязычия, то главное, чтобы стихи получались хорошие. А, кроме того, мне очень дороги те ситуации, когда знакомые и незнакомые люди благодарят меня и говорят, что я открыл для них украинскую мову, вернул к ней уважение и интерес. Причем говорят это не только евреи…
Если же вернуться к причинам, подтолкнувшим меня к детской поэзии, то частично это можно объяснить, пожалуй, своей давнишней детской обделенностью. В том военном и послевоенном детстве недополучил, очевидно, беззаботности, отцовского присутствия, маминого внимания (она работала на полторы ставки, мы почти не виделись), защитного силового поля семьи и родни, которая погибла в войну.
Должно быть, тогда что-то – невостребованное, нереализованное – закрылось во мне и законсервировалось «до лучших времен». А впоследствии очнулось и потребовало выхода.
– В каких формах вот это – невостребованное ранее и вышедшее впоследствии – реализуется вами сейчас?
– Конечно, к своей аудитории я иду, прежде всего, с книгой. Их уже довольно много. Применительно к профилю вашего издания хочу напомнить, что в 2016 году в издательстве «Дух і Літера» вышел арт-проект «Шалахмонеси» – стихи с еврейским культурным контекстом, ориентированные на детей всех возрастов и национальностей, и с великолепными иллюстрациями замечательного художника Пинхаса Фишеля. Очень рад, что эта книга получила признание читателей, критиков и коллег-писателей. Она воспринимается и как еврейская, и как украинская, и даже как украино-еврейская. В год выхода из печати ее даже назвали «самой драгоценной книжкой украинской детской поэзии», и я надеюсь, что имеется в виду не только стоимость – действительно немалая.
Практически не отказываюсь от непосредственных встреч с юными читателями – в школах, библиотеках, на праздничных мероприятиях. Считаю, что встреча с поэзией, с «живым писателем» должна стать для детей неординарным событием. Поэтому не люблю спонтанных встреч, предпочитаю хорошо подготовленные, когда дети, вместе с учителями, учат стихи на память, делают к ним рисунки, готовят вопросы. Тогда и происходит маленький праздник, а стихи перестают быть только моими, они уже принадлежат детям.
– Сейчас все более актуальными являются онлайн-формы общения. Готовясь к интервью, я обнаружил в интернете целый YouTube-канал «Для дотепного віку», связанный с вашим именем, и специальный проект «ФАЛЬКОЛО – родинне читання». Вы идете в ногу со временем?
– Действительно, нынешние времена открывают новые возможности. Но мне очень трудно, почти невозможно поспевать за ними. К счастью, у меня есть друзья, более молодые, более современные – очень талантливые и душевные. Именно благодаря этому в прошлом году инициативная группа во главе с киевской поэтессой и удивительным человеком Викторией Ерусалимской создала некоммерческий YouTube-канал «Для дотепного віку» и в его рамках проект «ФАЛЬКОЛО – родинне читання». К этому проекту активно приобщились издательства, многочисленные библиотеки и, что особенно радостно, обычные семьи из различных областей Украины. Суть проекта – создание семейных видео, на которых дети, вместе с родителями, читают стихи. И таких видео на канале уже довольно много! Очень трогательно… Признаюсь, не устаю смотреть на эти умные и добрые лица, на тщательно подобранные наряды, вслушиваться в голоса чтецов, внимать изменениям интонации и логических ударений в хорошо известных мне стихотворениях… По-моему, в данном случае наблюдается проявление нового бытования литературы, когда сами читатели принимают участие в ее осмыслении и распространении.
– Думаю, можно обоснованно сказать, что вы принадлежите трем литературам: русской, украинской – по языку и в равной мере еврейской – по тематике и духу. Интересно, а кто из поэтов в каждой из этих литератур повлиял на вашу поэзию или вызывал желание подражать?
– Осознанного стремления подражать кому-либо не было. Я пропустил стадию освоения поэтической техники – работы с размерами, рифмами, написания венка сонетов, например, и т.п. Уделял стихам не очень много времени. В основном, фиксировал то, что «приходило». Видимо, совершалась какая-то внутренняя работа, внутреннее осмысление творчества признанных авторитетов и собственного пути.
Кто повлиял на мою поэзию? Думаю, просто жизнь…
Беседу вел Иосиф Туровский