Встреча для Вас

Эмиль Крупник. Разговор тридцать лет спустя

Игорь Левенштейн | Номер: 05/317 Май 2019

Кто в еврейском мире Украины не знает Эмиля Крупника – барда, основателя жанра «украинский шансон», звезду культурных программ киевского хэсэда?
Так вышло, что первое интервью Эмиля Крупника в украинской прессе за пределами Черновцов сделал я, Игорь Левенштейн. Дело было в августе 1991 года, когда в моем родном Запорожье проходил второй песенный фестиваль «Червона Рута». Я в качестве редактора отдела культуры газеты «Запорозька Січ» освещал это яркое событие. Торжественное открытие фестиваля проходило на стадионе «Металлург». В толпе участников и гостей я вдруг увидел парня в белой кипе. Подошел к нему, представился и спросил – что к чему. Он назвался Эмилем Крупником, еврейским бардом из Черновцов, участником фестиваля. Мы с интересом побеседовали о том о сем, и я сделал из этого симпатичное интервью для своей газеты. Дело было в перестроечном СССР, за пару дней до путча ГКЧП – уже было можно про евреев.
На фестивале Эмиль спел красивую балладу собственного сочинения «Єврейський курінь» – о бойцах еврейского подразделения Украинской Галицкой армии, воевавших против большевиков летом 1919 года. Ее сегодня можно найти на YouTube.

И тогда на том фестивале мы не могли знать, что один из нас станет известным черновицким и израильским шансонье, сотрудником киевского «Хэсэда Бнэй Азриэль». А другой – директором запорожского «Хэсэда Михаэль», представителем Джойнта в Донецком регионе, а в итоге киевским журналистом. И что почти тридцать лет спустя мы снова поговорим – уже для «Еврейского обозревателя».
И вот сегодня мы беседуем в Киеве. Беседуем с высоты прожитых лет и разнообразного жизненного опыта. Нам было интересно. Надеюсь, будет интересно и вам.

– Эмиль, тебя сегодня много в интернете – в Фейсбуке, на YouTube, где есть масса твоих песен, концертных номеров, интервью. Но это все то, что лежит на поверхности. А хотелось бы знать, каким был путь, который привел тебя к этим артефактам?
– Я родился в 1963 году в Черновцах. Окончил французскую спецшколу, но одинаково хорошо успевал как в гуманитарных дисциплинах, так и в математике и физике. Даже побеждал на разных олимпиадах. И когда встал вопрос о высшем образовании, родители убедили меня, что нужно специализироваться в математике – так солиднее. Я уехал учиться в Тарту. Почему так далеко? На то были две причины. Во-первых, поступить в украинские вузы евреям тогда было очень проблемно. А во-вторых, мой учитель математики, у которого я брал частные уроки, был выпускником Тартусского университета и всячески рекомендовал этот вуз. Эстонцы по квоте «нацменов» спокойно принимали евреев из разных советских республик – лишь бы экзамены успешно сдавали.
Так я оказался в Тарту, где тогда на филфаке преподавал великий Юрий Лотман. И меня потянуло на филологию. Год спустя я попытался поступать на филфак, но у меня не приняли документы, и я вернулся в Черновцы, где таки поступил на филфак местного университета. Проучился год и ушел в армию – тогда была такая практика. Отслужил два года во Львове в пехоте, а после армии полтора года прожил в Ленинграде, так сложилось. И снова вернулся в родные Черновцы, по которым сильно тосковал – и в Тарту, и в армии, и в Питере.
Чем занимался? Университет заканчивал заочно, а работал у своего двоюродного дяди Семена Цидельковского, известного черновицкого литератора и импресарио, который тогда возглавлял Дом культуры, преобразованный им в городской Дом эстетики и досуга. Еще во время учебы в Тарту я стал сочинять песни в бардовском стиле. Продолжил это дело в Черновцах.
– Как ты пришел к шансону?
– Сначала – по контрасту. Мой дед признавал только классическую музыку и меня заставлял слушать пластинки с классикой по три часа в день. А на улицах из каждого окна неслись песни типа «Лимончиков» или «Бубличков». И их я тоже мог слушать часами. С тех пор песенка с неким «пацанским» куражом и озорным, на грани фола, словцом однозначно воспринимается мною как символ свободы. В том числе и от условностей, которыми так или иначе опутана вся наша жизнь.

В СССР блатные песни любило подавляющее большинство населения, это факт. Я убедился в этом еще в армии, когда в начале 80-х пел под гитару Розенбаума, Высоцкого, «одесские» песенки, и был популярен и «неприкосновенен». Дедовщина меня не коснулась нисколько. Моими армейскими прозвищами были «Музыкант» и «Одессит».
А потом я стал сочинять в жанре шансона в пику тем, кто считает его маргинальным, «маршруточным». Тем, кто привык жить по писаным правилам, по распорядку, по приказу, а от свободы шарахается как черт от ладана.
И уж я-то, выпускник французской школы, прекрасно знаю, что шансон на французском – это просто песня. Но на постсоветском пространстве так стали стыдливо называть легализованный блатняк – сначала «русский шансон», а потом просто шансон. Но я пишу не уголовную лирику, а песни того стиля, который исповедовали в 70-е годы Высоцкий, Северный, Розенбаум, Галич. В их песнях соблюдалась дистанция, отстраненность. То есть за персонажем – бандитом ли, вором ли, хулиганом – всегда незримо ощущался интеллигентный ироничный автор. Это была интеллигентская фронда, игра, стилизация. Поэтому с тех пор я люблю эти песни и сам с удовольствием их сочиняю.
– Песню про Еврейский курень ты написал специально под фестиваль «Червона Рута» или раньше?
– Я написал ее по совету Семена Цидельковского. К тому времени в эпоху перестройки я узнал много нового, пересмотрел некоторые прежние подходы к вопросам истории. Сюжет про Еврейский курень произвел на меня большое впечатление. А Семен порекомендовал мне попробовать выступить на «Червоной Руте» именно с таким произведением – на сочетании украинской и еврейской тем. Вот я и сочинил такую песню, и прошел отборочные конкурсы, и выступил в Запорожье, где стал дипломантом.
– А потом?
– А потом развалился Советский Союз, и началась совсем другая жизнь. Страну захватила эпоха всеобщей торговли. И я оказался на огромном черновицком Калиновском рынке. Было интересно – поездки, гешефты, иногда большие деньги, азарт, кураж.
На этом фоне я записал альбом песен «Калиновский базар» – обо всем, что происходило вокруг, что было интересно черновицким людям. Мои песни зазвучали на рынке из громкоговорителя, и по всему городу – из киосков и лотков, где торговали кассетами. Пиком музыкальной карьеры того периода стал мой сольный концерт в Доме офицеров. Его организовал Семен Цидельковский, причем настроен он был очень скептично. Но зал был забит битком – кассеты сделали свое дело. И что? Я вышел с концерта, чувствуя себя звездой – и вернулся на рынок.
В Черновцах мои песни звучали отовсюду, я шел по улице и слышал себя из каждого окна, из каждой проезжающей машины. При этом на жизнь зарабатывал, торгуя на рынке кофемолками, сапожным кремом и кроличьими шапками. Песни не давали ни копейки. Для серьезной музыкальной карьеры нужно было ехать в Киев или Москву. Но я понимал, что мои песни слишком завязаны на местный черновицкий колорит.
В общем, я забуксовал, потом затосковал и в 1995 году вслед за многими земляками уехал в Израиль. В то время казалось вопиющей глупостью иметь возможность эмигрировать и не воспользоваться ею. Вот я и уехал куда глаза глядят, что называется.
– А какое место в твоей жизни занимала тогда еврейская тема?
– Я впервые попал в Израиль в 94 году на сохнутовский семинар. Я тогда активно сотрудничал с молодежным еврейским клубом. И на одном из занятий психолог стал спрашивать нас – когда и как вы впервые ощутили себя евреем? Ну все эти традиционные дела – кого-то обозвали жидом, кого-то не приняли в институт и т.п. А я подумал и поймал себя на мысли, что я всегда ощущал себя евреем, всегда знал, что я еврей, и вокруг евреев очень много было – Черновцы 60-х годов, что тут удивительного!

В моей семье были представлены все три категории черновицких евреев. В силу исторической специфики в послевоенных Черновцах выделялись три разных слоя – почти как в Израиле. «Черновицкие» евреи – это были представители старых австрийских семей, говорившие в быту по-немецки, все из себя такие европейцы. «Бессарабские» – люди, которые в изобилии приехали в Черновцы из окрестных местечек в межвоенный период, когда Буковина и Бессарабия стали частью Румынии. Они были попроще, говорили на идиш и ревностно хранили иудейские традиции. И наконец «советские» евреи – те, кто приехал в Черновцы после войны из Восточной Украины и других регионов. Этих называли просто «советише гоим». Мои родные были из всех этих категорий, и я всегда чувствовал себя настоящим черновицким евреем, продуктом всех слоев.
– Как сложилась твоя жизнь в Израиле?
– Я прожил в Израиле десять лет. Жил в Нетании, занимался разными делами. Мне хотелось работать в медиа, но к моменту моего приезда свободных мест в русской прессе уже не было – их заняли те, кто приехал раньше.
Я и сторожем работал, и шансоном занимался, и организовывал гастроли бардов, в частности, Юлия Кима. В 2002 году инициировал фестиваль «Бард Юморина». Пытался заняться бизнесом, но вскоре понял, что это не мое. А потом так сложилась ситуация, что мне пришлось вернуться.
Меня часто спрашивали – почему вернулся? Не нравился Израиль? Я всегда отвечаю – мне очень нравился и нравится Израиль, страна чудесная, замечательная. Мне не нравился я в Израиле, вот в чем проблема…
– Что было после возвращения?
– Вернувшись в Черновцы, я обнаружил, что меня успели забыть. И я начал новую жизнь в Киеве. Здесь я уже работал в прессе – в газете «Вечерний Киев», писал в другие издания. Сочинял и записывал песни, но раскруткой не занимался, не на что было. А потом случилась такая ситуация – я перенес инсульт и надолго выбыл из строя. И в тот период я стал посещать Галицкую синагогу, где присоединился к театру «Точка сборки». С удовольствием играл на сцене, а после отъезда в Израиль руководителя театра Ирины Савицкой готовил спектакль для участия в фестивале «Блуждающие звезды». На сцене меня увидели люди из хэсэда «Бнэй Азриэль» и пригласили поработать в клубе.
Так начался новый этап моей судьбы. Сегодня в клубе хэсэда, которым руководит талантливый музыкант Феликс Шустер, сложилась отличная команда, великолепная четверка – сам Феликс, певицы Елена Винн и Ирина Сидоровская (дуэт «Нигун») и я. Мы создаем интересные программы, с которыми выступаем в хэсэде и не только. Наша последняя на сегодняшний день работа – Пуримшпиль по моему сценарию, мюзикл высокого профессионального уровня, с которым можно выступать на любой площадке, хоть во дворце «Украина».

Мы давали выездные концерты – в Одессе, в Черновцах. На мой 55-летний юбилей я устроил в Черновцах большой концерт в областной филармонии, который прошел с полным аншлагом. Жизнь продолжается.
– Слушай, а ведь мы и в Запорожье еще встречались. Это было в 1994-м, когда я, будучи журналистом телеканала «Хортица», делал интервью с приехавшим к нам Евгением Евтушенко. И оказалось, что привезли его в Запорожье черновицкие импресарио Семен Цидельковский и Эмиль Крупник. Я тогда принес на встречу с поэтом его книгу – второй сборник стихов «Обещание», изданный в 1957 году, в год моего рождения. Евтушенко был приятно удивлен и подписал мне сборник: «Игорю, которому было всего ничего, когда я написал эту книгу»…
– Ну, у меня была более интересная история, связанная с Евтушенко. Мы тогда с Семеном организовали целый тур великого поэта по разным городам. И в Бельцах устроитель концерта, председатель местного общества еврейской культуры Лева Шварцман после выступления угостил нас мацой. Американской, в красочных картонных коробках.
Евгений Александрович надкусил пластину мацы и изрек экспромтом:
Есть русским в Бельцах не к лицу
Американскую мацу!
Случилось так, что меня тоже осенило, и я продолжил почти без паузы:
Американская маца
Меняет русским цвет лица!
«Этот экспромт лучше моего!», – воскликнул Евтушенко.
Лева попросил нас записать наши экспромты в его тетрадь, на память. Евгений Александрович написал свое двустишие и размашисто расписался «Евг. Евтушенко». Я написал свое и подписал «устное народное творчество».
«Неправильно! – сказал Евтушенко, – подпиши своим именем!»
Я скромничал и отнекивался. Тогда классик взял ручку и тоже размашисто написал: «Эти стихи написал Эмиль Крупник, и они лучше моих! Евг. Евтушенко». И стрелочку нарисовал к моим двум строчкам – для верности. Чтобы правильно поняли…
– Скажи, какое место занимают сегодня Черновцы в твоей жизни?
– Свою первую песню о Черновцах я написал еще в 1986 году, когда вернулся в родной город из Ленинграда. Все эти годы я очень тосковал по Черновцам, мне ночами снились Театралка и Кобылянская. И по возвращении меня переполняли эмоции, которые я выразил в песне, где были слова: «Не уеду в Америку – мне и здесь хорошо». Собственно, я и не уехал в Америку, я уехал в Израиль (смеется).
Но сегодня я люблю Черновцы на расстоянии. Это уже не те Черновцы, которые я знал смолоду. Черновцы, в которых я вырос и сформировался, и сегодняшние Черновцы – это два абсолютно разных города. По духу, по энергетике, менталитету, по одежде, осанке прохожих, по речи, языкам, культуре – по всему. Хотя и нынешние мне дороги. Черновцы – вообще очень разный город, и он сильно менялся с течением истории. Только в 20-е годы прошлого века это произошло трижды. Недаром в Израиле мне нередко говорили евреи, уехавшие еще из австро-венгерского города: «Да какой ты там черновчанин!»
Вернувшись из Израиля в 2005 году, я старался попасть в резонанс с изменившимся городом. Именно в те годы я написал песню «Черновицкие фасоны», песни про заробитчан, песни на другие темы, волновавшие тогда горожан.
Я воспринимаю Черновцы в разных аспектах. Есть конкретный город Черновцы – в нем можно жить, можно не жить. Хорошо, что можно сюда приезжать, ходить по улицам, сидеть в кафе, дышать воздухом. А есть духовный феномен «Черновцы», возможно, больше виртуальный. И я патриот именно этого духовного феномена. Причем я вполне скептически отношусь к сегодняшнему стремлению мифологизировать старые Черновцы, которые не зря называли «місто митців, місто купців», и вести свою родословную исключительно от венских вальсов, а не от местных колоритных базаров. Это и есть то, что я называю «буковинские понты».
И хоть я и не стал вторым Высоцким или Розенбаумом, я точно знаю, что мои песни о Черновцах знают и любят черновицкие люди во многих странах по всему свету. И это меня греет и вдохновляет!

Беседу вел Игорь Левенштейн
специально для «Еврейского обозревателя»