«ДУМАЮ, ОТЕЦ БЫ МЕНЯ ПОНЯЛ»
Киев, 1941 год
В апреле прошлого года мы с семьей отмечали 110-летие со дня рождения моего отца. На единственной военной фотографии он гораздо младше меня сегодняшнего. Но я всегда чувствую себя ребенком, когда думаю о том, что выдержал он и его поколение. Надеюсь, что отец понял бы то, о чем я пишу ниже.
Если бы меня спросили, как я представляю себе покаяние на постсоветском пространстве, то я бы ответил: «Я бы узнал о нем по наступившей 9 мая тишине». Смысл тютчевской строки «мысль изреченная есть ложь», наверное, лучше всего постигается, когда думаешь об этой дате. Любое слово, произнесенное в этот день, в соотнесении с запредельным ужасом, однажды происходившим, – кощунственно. И значит надо молчать и пытаться постичь случившееся с нами. Быть может, в тишине мы сумеем расслышать то, что не смогли расслышать все эти годы за громом оркестров и шумом застолий. Оставшись наедине с собой, мы вспомним, наверное, главные слова, однажды ускользнувшие от нашего сознания. Одно из этих слов пришло к нам из фильма «Солдаты», снятого по книге писателя-фронтовика Виктора Некрасова в 1956 году. Это слово – «истребление». Произнесено оно было солдатом не в сторону врагов, а в сторону капитана Абросимова, погнавшего батальон на убой под пулеметный шквал.
Читая прозу Некрасова, Никулина, Астафьева, Воробьева и замирая от ужаса перед происходившим, понимаешь, что капитаны абросимовы были типичным явлением, данностью, принадлежащей Молоху, гнавшему с их помощью людей на минные поля, в безумие лобовых атак под пулеметный выкос, обрекавшему солдат на уничтожение в «котлах».
Ушедшие ветераны знали абросимовых не по фильмам, а из собственного военного опыта. Знал их и мой отец, чудом вышедший из киевского «котла», в котором погибли четыре наши армии. Кто был тогда его «капитаном Абросимовым», он узнал после войны, читая мемуары Жукова. Приказ, приведший к созданию «котла» и уничтожению людей, отдал «великий полководец» Сталин. Отдал, несмотря на очевидные для Генерального штаба последствия.
Отец уходил на войну в июне 1941-го из нашего дома на улице Ульяновых в центре Киева. Радости, которую кое-кто испытал при известии о начале войны, он не чувствовал, но в смешении его мыслей было что-то и от облегчения. Кадровый офицер Красной армии, уволенный в 1937 году по доносу, отец жил в постоянном ожидании ареста. Знал ли он о масштабах истребления командного состава? Догадывался. Тогда, в 1937-м, понимая, что за ним вскоре должны прийти, он решился на отчаянный «побег»… в Москву. Отец верил, что докажет свою невиновность. «Побег» удался, и ему повезло записаться на прием к члену ВЦИК Ярославскому. Тогда в приемной, ожидая вызова, отец в первый и в последний раз увидел маршала Тухачевского. Позднее, уже в Киеве, он услышал о «деле» знаменитого маршала.
И вот она – «спасительная» война! Мог ли он представить себе, что уже спустя два месяца после ухода на фронт снова окажется недалеко от Киева, пытаясь вывести своих бойцов из «котла»?!
Много повидал отец потом: были тяжелые бои, были многочисленные ранения, но те блуждания по лесам в сентябре 1941-го остались для него самым страшным воспоминанием войны. О последнем патроне для себя думал он тогда…
Иерусалим, 9 мая
Если бы сегодня отец был жив, я бы спросил его о многом, что так и осталось недоговоренным между нами. Понимал ли он, что довоенные уничтожения и военные жертвоприношения в «котлах» неотделимы друг от друга? Что военное истребление – высшее проявление сущности системы, о которой сказал ее знаменитый поэт: «Единица – вздор, единица – ноль!»? Высшее, потому что если довоенные истребления требовали хоть какого-то обоснования, то военное время в них уже не нуждалось – война все спишет. Об этом не говорили, но этим жили.
«Мы победили!» – когда-то я говорил эти слова, не задумываясь, и местоимение «мы» соединяло в себе все самое светлое на земле. Сегодня, когда я думаю о том, что поколение моего отца победило вопреки чужим, стрелявшим в него, и вопреки своим, бросавшим людей, как поленья, в огонь, былого «мы» для меня больше не существует. Я не хочу делить День Победы с капитанами абросимовыми – ни с тогдашними, ни с сегодняшними, способными оправдать любое зло, исходя из «исторической целесообразности и необходимости». Быть с ними означало бы глумиться над памятью миллионов, над памятью отца, который, я думаю, меня бы сегодня понял.
Порой нет ничего тяжелее, чем сказать себе правду. Нам, выросшим среди лживых идеологем, сделать это особенно тяжело. Но сделать надо. Чтобы наконец наступила тишина.
На снимках:
—
—
