«Активного антисемитизма по отношению к себе я не испытывал»
Олег Филимонов широко известен как один из ведущих игроков легендарной команды КВН Одесского госуниверситета, а также участник телепрограммы «Джентльмен-шоу». Но мало кто знает, что он также филолог и преподаватель английского языка, в свое время защитил кандидатскую диссертацию и уже написал докторскую. Корреспондент выяснил у этого остроумного человека, как педагог-филолог превратился в артиста-юмориста.
– Олег, судя по нику в Skype и адресу электронной почты filimon, это и было вашим детским прозвищем. Я угадал?
– Да-да, меня так и называли в классе: Филимон или Филин.
– А насколько вы технически подкованы? Я имею в виду тот же Skype, соцсети и электронную почту. Вы с ними на дружеской ноге?
– Учитывая то, что я долго не мог связаться с вами по Skype, конечно же, я с ними ни на какой ноге. С этим у меня, действительно, есть проблемы. Я – человек абсолютно не технический, хотя и пользуюсь Facebook и электронной почтой. Вот моя жена – специалист, а про внука я вообще молчу.
– Вы родились в семье преподавателей. Означало ли это, что вам заранее было на роду написано продолжить педагогическую династию? Или это было и вашим желанием?
– Я жил в преподавательской семье: папа у меня историк, а мама – филолог. С детства мне нравился английский язык, я хотел именно этим заниматься и с пяти лет начал его учить. Потом я пошел в английскую школу, которую очень хорошо окончил, и поступил в университет. А когда я там занимался, то свою дальнейшую судьбу связывал с наукой, преподавательской деятельностью и университетом. И это все у меня достаточно удачно получалось. После окончания университета я отслужил в армии, и меня тут же, фактически с лету, взяли на работу в университет, где я и проработал 19 лет.
– Мы об этом поговорим чуть позже, а сейчас давайте вернемся в детство. Вы – классическая «половинка», но, по еврейским законам, настоящий еврей, поскольку ваша мать – еврейка. Приходилось вам в детстве сталкиваться с «еврейским вопросом» или из-за вашей «половинчатости» такого не было?
– Вопрос самоидентификации возник примерно в пятом-шестом классе, когда я за своей спиной слышал разные выражения. Но меня воспитывали еврейская бабушка и еврейский дедушка, мне была близка эта культура, хотя в нашем доме на идише практически не говорили, а делали это только тогда, когда хотели, чтобы папа чего-то не понял. Я всегда хотел выучить этот язык, потому что у меня, действительно, любовь и страсть к языкам, но, к сожалению, дело до этого не дошло, хотя я знаю много слов, в принципе понимаю содержание разговора, однако сам изъясняться не могу. Так что в школе я слышал по отношению к себе слово «еврей», хотя я – не ярко выраженный представитель еврейского народа с фамилией Филимонов и именем-отчеством Олег Николаевич, поэтому активного антисемитизма по отношению к себе я никогда не испытывал. Но позже я понял, что он существует, причем в разных проявлениях.
– Я с удивлением узнал, что вы, оказывается, не коренной одессит, а приехали в этот солнечный город из Николаева. Почему была выбрана именно Одесса, а не Киев или Харьков?
– Это чисто территориальный вопрос. Одесский государственный университет выбрали из-за того, что это самый близкий к Николаеву вуз, в котором был иностранный язык как специальность, а я хотел поступать именно на иняз. Поэтому, когда мы принимали решение, то учитывали, что до Киева ехать дальше, а до Одессы – ближе (всего 126 км). Кроме того, в Одессе очень хорошая лингвистическая школа, которая сохранилась и до сих пор. Мой преподаватель по английскому языку, дополнительно готовивший меня к поступлению, окончил Одесский университет и рассказывал мне об учебе там. Когда я уже туда поступил, то понял, что он был абсолютно прав, потому что в Одессе на тот момент была совершенно фантастическая школа иностранного языка.
– Кроме английского, у вас был и второй язык?
– Да, французский, которым я владею на бытовом уровне. А сейчас учу итальянский.
– В 1985 г. вы защитили диссертацию по теме «Стилистические функции ритмизации англоязычной художественной прозы». Вы сами выбрали эту тему?
– Темой ритмов прозы и поэтического ритма я занимался еще со студенческой скамьи, и в диссертацию вошла часть моей дипломной работы. Мне это было интересно, а мой научный руководитель профессор Валерия Андреевна Кухаренко – блестящий стилист и ученый, по учебникам которого занимаются в Англии и в Америке, – посоветовала мне эту тему, поскольку это было мне близко. Я с удовольствием занимался этим и написал кандидатскую диссертацию по данной теме, а докторскую уже писал по другой.
– Произведения каких авторов вы использовали в качестве примеров?
– Назвать всех невозможно, ведь я исследовал приблизительно 5000 страниц художественного текста самых разных авторов – от Диккенса и Шекспира до Айрис Мердок, Сэлинджера, Стейнбека, Хемингуэя и Дос Пассоса. Разброс колоссальный, я использовал всю художественную литературу, где применяются ритмические приемы (а применяются они очень часто), разножанровую и разнофункциональную прозу и искал там определенные стилистические приемы.
– За многолетнюю педагогическую деятельность у вас было немало курьезов, и я бы хотел, чтобы вы рассказали очень смешную историю о Мицкевиче…
– Это одна из моих любимых историй. В то время я был совсем молодым преподавателем и всего два или три года работал в университете после армии. Это произошло в летнюю сессию. Я сидел один на кафедре и заполнял журнал индивидуальной работы преподавателя: страшная ахинея, которую непонятно зачем нужно было заполнять. Вдруг забегает женщина-методист с соседней кафедры и говорит: «Олег Николаевич! Какое счастье, что вы на месте! Берта Яковлевна не пришла принимать дифференцированный зачет по зарубежной литературе. Я вас умоляю: это заочники, сегодня последний день сессии, и меня уволят, если ведомость не будет закрыта». Я говорю, что не специалист, но она отвечает, что это неважно, завтра Берта перепишет эту ведомость, а сегодня я должен пойти и что-то у них принять. Я не могу отказать женщине даже сейчас, а тогда, в молодые годы, вообще не мог отказать, поэтому я поплелся в аудиторию. Была жара, и я вижу 12 бедных студентов-заочников, которые смотрят на меня, не зная, кто я такой. Я им раздал вопросы, сижу, продолжаю заполнять свой журнал и думаю: «Главное – не слушать, что они говорят, чтобы не придираться и не задавать вопросы». Один отвечает, второй… Я ставлю одному «троечку», другому – «четверочку». И вдруг сверху по лестнице спускается дама потрясающей красоты – в мини-юбке, с очень фактурным и открытым декольте, с очень выдающимся бюстом уверенного четвертого размера. Она садится напротив меня, волнуется. Я говорю: «Давайте первый вопрос». У нее первый вопрос – ирландские саги. Она не знает, кто такой Беовульф, путает его с Бонивуром – революционером из Киева. Я ее прошу переходить ко второму вопросу: «Творчество А. Мицкевича». Она начинает: «Мицкевич – великий польский поэт». Я говорю: «Правильно, все верно. Что писал Мицкевич?» – «Стихотворения, поэмы». Я говорю: «Молодец! Может, почитаете что-то из Мицкевича?» Она машет головой, грудь начинает покрываться красными пятнами, выдающийся бюст вздымается. Я хочу ее как-то успокоить и задаю последний вопрос: «Как звали великого польского поэта Мицкевича?» Она говорит: «Мицкевича звали, когда надо было почитать стихи». Я возражаю: «Нет, уважаемая, вы, пожалуйста, отвечайте точнее. Как звали великого польского поэта Мицкевича?» Студентка не отвечает. Тогда я, желая уже отправить ее домой, задаю наводящий вопрос: «Как звали первого мужчину?», намекая на Адама. Она отвечает: «Первого мужчину звали Виталик». Я ей поставил «троечку» и отправил восвояси. Вот такая педагогическая история.
– Перед защитой диссертации вам пришлось вступить в КПСС, потому что, как мы все хорошо помним, в советское время таковы были «правила игры». Но очень скоро, примерно через шесть лет, партия «приказала долго жить». Нет ли тут некой связи: пришел Филимонов и развалил КПСС?
– (Смеется.) Я думаю, здесь прямой связи нет, но косвенная, конечно, есть, поэтому нельзя сказать, что я стоял у истоков развала КПСС. Мне порекомендовали туда вступить, что я и сделал. Это был естественный процесс, но сначала становились кандидатами в члены Коммунистической партии, а уже после защиты я стал полноценным членом партии. Когда мы играли в КВН, то у нас была партячейка: Ян Левинзон, вступивший в партию раньше меня, я и еще один сэр – Игорь Лосинский. Слава Пелишенко, капитан нашей команды Одесского университета, нам говорил: «Пацаны, если в партии все такие, как вы, то я тоже туда хочу». Но его не взяли. Он тогда уже был кандидатом физико-математических наук, и его в партию не приняли.
– Кстати, раз уж мы коснулись этой темы, то почему капитаном вашей команды стал именно Пелишенко, а не представитель иной национальности? Это имело какое-то значение?
– Нет, не имело. В этой команде, где Слава Пелишенко был капитаном, 80–85% составляли евреи, а костяк команды – физики и математики. Физический и математический факультеты Одесского университета были единственными, куда реально принимали евреев: можно были прийти, сказать, что ты Померанс-Бойм, и поступить, если ты, конечно, знал математику и смог сдать экзамен. Поступить на иняз было сложнее, мы являлись «латентными» евреями, и практически не было шансов поступить с фамилией Шварцман, точно так же, как и на юридический факультет. А на мехмат и на физфак квоты для евреев не существовало. На этих факультетах были самые светлые ребята, составившие впоследствии костяк команды КВН: лучшие авторы, лучшие актеры и т. д.
– Так почему капитаном стал человек с украинской фамилией?
– Слава Пелишенко – продвинутый парень, с очень быстрой и хорошей реакцией, который выигрывал конкурсы капитанов, хотя в нашей команде были не менее продвинутые ребята. Но Слава вполне заслуженно стал капитаном, и это было наше коллективное решение, так что не надо тут усматривать какие-то происки.
– А как вообще появилась ваша легендарная команда? Насколько я помню, без влияния Компартии и тут не обошлось.
– Александр Масляков позвонил в Одессу Валерию Исааковичу Хаиту – легендарному капитану одесской команды конца 1960-х – и спросил, есть ли в Одессе кому играть. Он ответил, что в университете играют физики с математиками, филологи – с юристами, и можно набрать команду. А я в это время заведовал самодеятельностью на факультете романо-германской филологии, у меня был хор девочек, я как автор писал пьесы и ставил по ним спектакли, мы делали веселые мюзиклы. И тут меня вызвали в партком. Парторгом был армянин Левон Хачикович Галустян – нормальный, но суровый дядька. Он мне с акцентом говорит: «Филимонов, сышишь, у тибя самодеятельност. Давай, поедь поиграй в КаВиеН». Я спрашиваю: «А зачем?» – «Присмотришь за ними, чтоби глупост не сказали». Я ответил, что «стучать» не буду. «Зачем „стучать“? Просто посмотри как партийный человек. Ты – хароший преподавател, тебя уважают студенты. Скажешь: не надо это плохо гаварит». Примерно такой разговор у нас состоялся. А в то время меня хотели назначить заведующим кафедрой, но я этого не хотел, потому что кафедра – женская, дамы занимали 24 из 28 штатных единиц. Это, конечно, страшный «геморрой»: от одной ушел муж, у второй – проблемы со здоровьем, у третьей – дети и т. д. Заведовать кафедрой – это ужасный кошмар, а всего 70 руб. доплаты. Я в то время получал 340 руб., а еще давал уроки отъезжающим на ПМЖ в разные страны и зарабатывал приличные деньги помимо зарплаты. Еще я подрабатывал музыкантом: играл на свадьбах. Так что мне от этих 70 руб. было ни холодно ни жарко, а дополнительной ответственности – много. Я с этого хотел «слинять» и поэтому решил поехать поиграть в КВН с условием, что вопрос о моем назначении будет пока отложен. Парторг согласился, я поехал играть и «присматривать», а первый раз вышел на сцену как тапер. А уже потом меня попробовали в качестве артиста, и так получилось, что я стал одним из основных актеров нашей команды.
– Вторая ассоциация с вами – это телепрограмма «Джентльмен-шоу», где возник тандем двух Олегов: Филимонова и Школьника. Как появилась эта передача и рубрика «Одесская коммунальная квартира»?
– Эту передачу придумали два человека: Александр Тарасуль и Эдуард Каменецкий. Каменецкий участвовал в пилотном выпуске программы, после чего уехал в Америку, а Алик Тарасуль остался. Он, собственно, был главным продюсером и «двигателем» этой программы. Мы вместе с ним отвозили «Джентльмен-шоу» в Москву, на Российское телевидение, и вышли там в первый же день его работы. Каналом тогда руководили О. Попцов и А. Лысенко. Они взяли нашу программу, посмотрели и сказали, что она им очень хорошо подходит. Но у нас было единственное требование – чтобы они ничего не резали, и Попцов с Лысенко сдержали слово: на протяжении семи с половиной лет мы выходили на Российском телевидении, а потом на ОРТ, и из нашей передачи не вырезали ни одного слова. В этой передаче, как вы верно подметили, и возник наш тендем двух Олегов. Олег Школьник – потрясающий профессиональный актер, он тогда был заслуженным артистом Украины, а сейчас – народный артист Украины. У нас с ним как-то очень хорошо получалось вместе работать. Сначала он вошел как Вован, у нас тогда была рубрика «Вованиада». А уже через год или полтора появилась рубрика «Одесская коммунальная квартира», он стал одним из соседей – Семеном Марковичем – и в этой роли стал очень известен всему населению бывшего СССР, поскольку программа около 10 лет шла по центральным российским каналам и потом, когда нас в России закрыли, продолжала идти по украинским каналам. А всего программа просуществовала 16 лет, что для телепроекта – колоссальный срок.
– Вы связаны еще с одним телепроектом – шоу розыгрышей с использованием скрытой камеры.
– Да, это шоу называется «Камера смеха», оно сейчас идет в России по каналу «Сарафан», а в Украине – по «Гумор-ТВ». Я был ведущим этой программы и участвовал в телефонных розыгрышах. Это наше абсолютное ноу-хау: мы по телефону очень смешно разыгрывали людей.
– А это правда, что некоторые участники программы знают о том, что их снимают?
– Да, абсолютная правда. Вы понимаете, когда мы начали делать эту программу, то столкнулись с тем, что по-настоящему разыграть человека можно в трех из десяти случаев: не все люди реагируют или реагируют по-разному, поэтому не весь материал потом можно использовать. Чтобы снять один эпизод, нужно потратить целый съемочный день. Чтобы таким образом делать еженедельную программу, в каждом выпуске которой 10–12 эпизодов, не хватит никаких денег. Поэтому что-то делалось «с колес», то есть реальные розыгрыши, а там, где не получалось, у нас, конечно, были подставные люди. Сказать, что программа полностью снимается скрытой камерой, нельзя, это псевдоскрытая камера.
– Как вы считаете: чувство юмора врожденное или его можно в себе развить?
– Его развивать очень сложно: либо это чувство у тебя есть, либо его нет. Я приведу пример, хотя не знаю, насколько он показателен, поскольку все в значительной степени зависит и от воспитания, и от окружения. У меня, например, в семье всегда все шутили и «прикалывались»: мама, папа, бабушка, дедушка, мои двоюродные братья. Мы всегда очень весело проводили время. А я как-то был на гастролях в Йошкар-Оле, где живут очень хорошие люди – гостеприимные и замечательные. У нас там было по два концерта в день, мы выступали четыре дня, так что получилось восемь концертов при полных аншлагах. Вы себе даже не может представить: в филармонии каждый день «биток», ни одного свободного места. Монологи – смешнючие, на тот момент очень острые. Я читал монолог «Новые песни» в образе старого партийного деятеля – в шляпе и с гармошкой. Когда этот монолог слышали в Киеве или в Одессе, то люди просто падали в обморок от смеха. В Йошкар-Оле все слушают, при этом никто не смеется, а после номера – овации, несут цветы. На следующем концерте у меня уже начинается некий мандраж, и я думаю: неужели не смешно? Оказывается, что там не принято смеяться: как это ты будешь смеяться, когда человек что-то рассказывает? Вот такая история произошла в городе Йошкар-Ола…
– На эту тему есть анекдот, который я рискну рассказать в вашем присутствии. У одного мужчины не было чувства юмора, и он из-за этого очень страдал, хотя всегда смеялся за компанию, но при этом постоянно испытывал дискомфорт. Он решил проверить свое чувство юмора у остряка. Тот сказал: «Я тебе сейчас расскажу анекдот, и, если ты засмеешься, значит, у тебя есть чувство юмора. В провинциальном театре идет историческая пьеса. Главный герой кричит: „Полцарства за коня!“ Тут какой-то шутник с галерки спрашивает: „А осел подойдет?“ Артист не растерялся и говорит: „Да, подойдет, спускайтесь!“» Этот человек начинает судорожно смеяться, и остряк ему говорит: «Вы напрасно волновались, у вас есть чувство юмора». А тот ему отвечает: «Да, я представляю, как со второго яруса тащить осла на сцену». А теперь я вас не отпущу без ответного анекдота. Расскажите, пожалуйста, «на посошок» какой-нибудь еврейский анекдот.
– Я вам расскажу любимый анекдот, который я услышал от Яна Левинзона – поставщика еврейских анекдотов к одесскому двору.
В Израиле идет медицинская комиссия по отбору в армию. В комиссии сидят генералы и врачи и спрашивают новобранцев, в какие войска они бы хотели пойти. Тут заходит высоченный – метра два с хвостиком, но абсолютно худющий – 47 кг веса – солдат, в очках с диоптриями минус 8 (вообще-то у него минус 12, но он носит минус восемь, чтобы не казалось, что он слишком плохо видит). Генерал его спрашивает:
– Хаим, в какие войска ты бы хотел пойти?
– Я бы хотел в авиацию.
– Да ты посмотри на себя! Во-первых, ты не поместишься в кабине самолета. Во-вторых, если тебя собьют и ты выпрыгнешь, то тебя при твоем весе отнесет на парашюте на сопредельные вражеские территории. Кроме того, у тебя плохое зрение. Как ты можешь идти в авиацию? Выбирай какие-то другие войска.
– Тогда в зенитчики.
– Почему в зенитчики?
– Если я не буду летать – никто не будет летать!
Беседовал Евгений КУДРЯЦ