Ушел «атомный Исаак»
На 102-м году жизни скончался Исаак Халатников — последний из создателей первой советской атомной бомбы
Старейший член Российской академии наук, классик теоретической физики Исаак Маркович Халатников умер на 102-м году жизни в подмосковной Черноголовке. Он основал и 27 лет возглавлял Институт теоретической физики им.Л.Д.Ландау и был последним живым участником создания советского атомного проекта.
Исаак Маркович родился в Екатеринославе (сейчас Днепр) в 1919 году в еврейской семье. Родители — Марк Исаакович и Туба Давыдовна Халатниковы. Он с детства был трудолюбивым и старательным, побеждал на различных математических Олимпиадах, увлекался игрой в шашки. В 1941 году Исаак окончил физический факультет Днепропетровского государственного университета по специальности «Теоретическая физика», где являлся сталинским стипендиатом. Будучи студентом университета, Халатников сдавал экзамены по теоретическому минимуму Льву Ландау, который пригласил его стать своим аспирантом.
С началом Великой Отечественной войны Исаак был направлен на учебу в одну из военных академий Москвы, где окончил курс, и получил назначение в московский зенитный полк ПВО, а в конце войны в 1945 году демобилизовался.
В 1944 году Халатников был зачислен в аспирантуру Института физических проблем АН СССР – там он проработал до 1965 года. Свою научную карьеру начал в 1946-м с должности младшего научного сотрудника. В конце 1940-х-начале 1950-х годов принимал участие в разработке первой советской водородной бомбы, работая в составе группы теоретиков, выполнявших расчеты ядерного и термоядерного оружия, за что был награжден Сталинской премией (1953).
C 26 февраля 1965-го по 1992 год Исаак Маркович работал директором Института теоретической физики имени Л.Д.Ландау АН СССР (ныне в составе РАН), а затем стал почетным директором Института.
Халатников – доктор физико-математических наук (1952), член-корреспондент (1972), академик АН СССР (1984), иностранный член Лондонского королевского общества (1994). Он был профессором МФТИ, являлся также членом редколлегии журнала «Физика низких температур».
Исаак Маркович работал с академиками Сахаровым и Курчатовым, с лауреатами Нобелевской премии по физике Петром Капицей, Алексеем Абрикосовым и Львом Ландау. После смерти Льва Давидовича он стал одним из основателей Института имени Ландау, сохранившего его научную школу.
В связи со 100-летием со дня рождения И.М.Халатникова средней школе №75 в подмосковном наукограде Черноголовка, где находится Институт теоретической физики, присвоено его имя.
С 19 августа 2020 года Исаак Маркович являлся старейшим академиком РАН. Его женой была Валентина Николаевна Щорс (1920-2005), дочь Николая Александровича Щорса и Фрумы Ефимовны Хайкиной, врач по профессии. Супруги вырастили троих дочерей, пятерых внуков, правнуков.
Исаак Халатников был частым гостем эфиров «Радио Свобода». Одно из интервью с ним, записанное в 2008 году в честь столетия со дня рождения Льва Ландау, мы предлагаем вашему вниманию.
«ЛАНДАУ РАБОТАЛ БЕЗ ЧЕРНОВИКОВ»
Ольга ОРЛОВА
Ученик и соавтор Льва Ландау, основатель Института теоретической физики им.Ландау академик Исаак Халатников написал книгу воспоминаний «Дау, Кентавр и другие». Исаак Маркович рассказал о своей работе с Ландау и о деятельности советских физиков.
– Исаак Маркович, вы познакомились с Львом Ландау в 1940 году, но аспирантом вы стали уже после войны, после демобилизации в 1945-м. В тот момент Ландау возглавлял теоретический отдел, Петр Капица был директором Института физических проблем. Какая обстановка была в институте?
– Институт физических проблем был уникальным учреждением. Необыкновенный порядок, начало всех заседаний в точно установленное время. Ученые советы, которые проводил Петр Капица. И, конечно, семинары Ландау. На первые семинары собирался только близкий круг Ландау – его ближайшие ученики. Они все помещались за большим прямоугольным столом, который стоял на подиуме. На стене были доски, на которых писали докладчики. Так что все участники, которых было человек 10-12, сидели за одним столом. Можно было задавать вопросы, не дожидаясь, пока докладчик закончит рассказывать. Ландау внимательно слушал докладчика, иногда перебивал сам, задавал вопросы, добивался ясности. Часто сам выходил к доске и показывал, как следует делать. Потому что обычно на семинарах представлялись рефераты работ, которые публиковались в американском научном журнале «Физика Ревью» (Physical Review). Только теперь «Физика Ревью» выходит в объеме в несколько томов в месяц, а тогда это было тоненькое ежемесячное издание.
– А вы могли свободно выписывать, получать, читать этот американский журнал?
– Институт выписывал, библиотека была хорошо оборудована, снабжалась всеми журналами. Так что в этом отношении все было хорошо. В послевоенные годы, после ухода Капицы, мы вместе с Ландау были переключены на атомные дела полностью. Я до этого был аспирантом, а в декабре 1946 года Ландау мне сообщил – а теперь вы будете не аспирантом, а младшим научным сотрудником. На этом кончилась моя аспирантура. Мы начали создавать отдел совсем другого типа – с вычислительным бюро. Сначала наш теоротдел состоял из Ландау, Евгения Лившица и меня. К нам присоединился еще Сергей Дьяков, который работал с учеником Ландау Компанейцем. Сергей Дьяков был в некотором смысле моим дублером. Дело в том, что ответственные расчеты нужно было проводить, как это называлось, в две руки. Поэтому они делались двумя сотрудниками, независимо. Иногда мы с Евгением Михайловичем Лившицем основные формулы писали. В дальнейшем мы были с Сергеем Дьяковым дублерами, большие расчеты проводили вместе. Нам с ним даже выделили страшно изолированную комнату в другом месте, отдельно от тех комнат, где сидели наши теоретики и наши девушки-вычислительницы. Дело в том, что мы занимались не только закрытыми работами, но и физикой. Каждый из нас имел свой «приусадебный участок». Сложности состояли в том, что мы все были обязаны печататься только в советских физических журналах.
– Вы могли печататься в иностранных журналах?
– Такой вопрос даже не возникал. До войны основной советский журнал «Журнал экспериментальной и теоретической физики» издавался еще и на английском языке. Затем это кончилось. Сейчас мы понимаем, что наша наука, в частности, теоретическая физика терпела большой ущерб. Потому что даже сейчас, если вы напечатаете свою работу в не очень престижном журнале это будет означать, что вы ее практически выбросили – ее никто не прочтет. А вообще сейчас журналы читают очень плохо. Поэтому, если вы хотите быть уверенным, что ваш научный приоритет будет признан, то надо ехать и рассказывать. Тех, кого коллеги-ученые видели и читали – тех они будут цитировать и на тех будут ссылаться.
– Капица долго работал в Англии, Ландау работал в лаборатории Нильса Бора. У вас в те годы, когда вы стали аспирантом, в 1940-50-х не было возможности выезжать за границу, делать доклады?
– Я кроме того, что занимался «бомбой», продолжал заниматься и тем, что начал в 1946-1948 годах, когда защитил кандидатскую диссертацию – занимался все той же теорией сверхтекучести, которую Капица открыл как явление, Ландау первый теоретически объяснил, а я развивал теорию сверхтекучести на более высоком, технически более сложном уровне. Мое имя на Западе было известно. Дело в том, что центром научного мира по низким температурам и по сверхтекучести оставалась Англия, где Капица начинал работать. Кстати, Капица в 1938 году в Москве независимо открыл сверхтекучесть, когда вернулся из Англии. Но в Англии продолжали работать Алан и Майзнер, и они тоже открыли сверхтекучесть, но при этом не все поняли. Меня знали в Англии. Как это объяснить? Вот, например, английский физик Давид Шембер, позже член Королевского общества, работал некоторое время в Москве. И поэтому он познакомился с нами. Наши работы становились известны, на английский язык частично переводились. Поэтому изоляция не была полной. Когда я позже приехал в Англию, то меня там все знали и по физике низких температур, и по теории относительности, космологии. Поэтому информация все-таки доходила.
– В книге ваших воспоминаний первое, что бросается в глаза – это название «Дау, Кентавр и другие». Дау – так в институте называли Ландау, Кентавром называли Капицу. Почему сначала Ландау, а потом Капица?
– Для меня это много значит, потому что Ландау был моим учителем, и я работал с Ландау. Капица оказал мне содействие в том, что меня из армии забрали пораньше. Получилось так, что я – совершенно гражданский человек, студент днепропетровского университета, не проходивший никакой военной кафедры – сразу попал в военную академию. Когда нас уже распределили, то так получилось, что начальство обратило на меня внимание, и я по военной карьере шел быстрее, чем мои коллеги, и занимал положение, которое вообще в армии в то время занимали кадровые офицеры.
– Но вам хотелось вернуться в науку?
– Конечно, мне хотелось вернуться в науку. В этом для меня никаких вопросов не было. Я бы все равно вернулся, но помощь Капицы ускорила мое возвращение. Трудно сравнивать Ландау и Капицу. Ландау был физиком-теоретиком, Капица был экспериментатором, то есть он наблюдал явления, но дать им объяснения не всегда мог — это уже дело теоретиков. Но ясно, что мне Ландау-теоретик и Ландау как личность всегда был ближе.
