Ирина Климова: «В моей жизни,
как на работах Шагала – все вдруг»
Директор киевского Музея Шолом-Алейхема, известный художник и искусствовед Ирина Климова рассказала «Еврейскому Обозревателю» об истории и сегодняшнем дне музея, о своем пути в еврейскую культуру и поделилась мыслями о том, почему в Киеве до сих пор нет музея истории украинских евреев и музея истории Холокоста.
– Ирина, расскажите, пожалуйста, каким был ваш путь к Музею Шолом-Алейхема. Как и почему советская художница стала одним из ведущих еврейских культуртрегеров независимой Украины?
– С детства, с детского сада, с пионерского лагеря мне никогда не давали забыть, что я еврейка. В конце концов у меня возник вопрос: кто такие евреи, чем они знамениты, чем отличаются от остальных? А спросить было не у кого – семья советская, ассимилированная. Правда, дедушка втайне от мамы рассказал мне, что в детстве его готовили в раввины, и звали его не Борис Вениаминович, а Борух Бен-Цион. Мама никогда не отказывалась от того, что ее папа – еврей, но никакого интереса к еврейской жизни не проявляла. А мне почему-то это было безумно интересно. И Б-г мне постоянно что-то в этом плане посылал.
Сперва он послал мне близкого друга, замечательного художника Михаила Глейзера. Сейчас он живет в Америке, а в советские времена он здесь упорно работал над еврейской темой. Причем с полным знанием и пониманием того, что он делает. А это, конечно, тогда не приветствовалось. Он делал живопись и графику на еврейские темы, пытался все это выставлять, а его не выставляли. А если и выставляли, то вешали его работы, выполненные в тонкой черно-коричнево-серой гамме, в темных углах. Он очень долго вступал в Союз художников – еврейская тема была никому не нужна. Но это принесло и определенные результаты: Михаил много лет работал художником в театре им.Ивана Франко, работал с Даниилом Лидером и был художником спектакля «Тевье-Тевель». И я думаю, что на еврейскую составляющую этого спектакля повлиял именно Глейзер.
Он помогал мне реализовывать мой интерес к еврейству. И я многим ему обязана как художник. В частности, он подарил мне технику цветной линогравюры, которая резалась с одной доски. В плане еврейства в его мастерской, находившейся в мансарде ресторана «Лейпциг» на углу Владимирской и Прорезной, была особая аура. Мастерская постоянно была заполнена художниками-евреями. Не вести еврейскую тему там было просто невозможно. Под влиянием Миши я тоже начала делать работы в серо-коричневой гамме, и он однажды сказал: «К какому мрачному миру я тебя приучил». А когда я начала делать живопись, у меня графика оказалась более цветная, чем живопись.
Понимаете, есть люди, которые что-то сами планируют и предпринимают, а есть люди, которых Б-г тянет за волосы к какой-то цели. В моей истории это было именно так. Честно говоря, я не знаю, как получилось, что я стала деятелем еврейской культуры. Сработал и антисемитизм, побуждавший добиваться чего-то вопреки препятствиям. И сильно влияло еврейское окружение, и мотивировал интерес к истокам, которые я нашла в иудаизме.
Б-г посылал интересные книги, которые я читала. А потом, уже не помню каким образом, я попала в общину прогрессивного иудаизма к замечательному раввину Дэвиду Вильфанду. А еще позже Леонид Финберг, у которого я работала в Институте иудаики и вела образовательную программу в Галицкой синагоге, отправил меня на несколько семинаров для художников, в том числе – в Израиль. На одном из таких семинаров Мира Кайданова так же за волосы потянула меня в программу «Мелтон». Дело было в 1999- 2001 годах.
«Мелтон» дал мне большой багаж. Но в моей жизни, как на работах Шагала – все вдруг. Однажды мой друг Виталий Нахманович пригласил меня работать на полставки в только создававшийся Музей Шолом-Алейхема. Мы проработали несколько месяцев, не сошлись характерами, и я ушла. Но спустя четыре года, в течение которых мы с Виталием дружили, но не сотрудничали, он опять меня позвал. Он тогда был директором музея. Я пришла в августе, а где-то в октябре Виталий сказал: «Я ухожу». Меня вызвала директор Музея истории Киева, одним из филиалов которого является Музей Шолом-Алейхема, Инна Ивецкая и сказала, что уже есть приказ о моем назначении его директором. Я была шокирована – я же художник, асоциальная личность, я не могу руководить людьми, я никогда не ходила на работу. Я редко плачу, но тогда бывало. Я жаловалась Виталию: не могу посчитать ставки персонала, кто целый, кто половина. Но со временем, пережив эту драму, я привыкла и заматерела.
Главной проблемой было – где брать сотрудников на мизерные ставки. Где взять идишистов, без которых невозможно заниматься творчеством Шолом-Алейхема. Где найти сотрудников, которым была бы хоть чуточку интересна еврейская культура. А вне контекста нельзя вести экскурсии и разговоры о Шолом-Алейхеме. Нельзя исчерпать тему рассказом о биографии совсем недолгой жизни писателя. А вот если рассказать о двух шкафах обрядовой атрибутики, о древних синагогах Израиля и старых синагогах Украины, о росписях синагог, о мацевах – то это совсем иное дело.
Как правильно, «по науке», происходит рождение музея? Формируются, долго собираются фонды и создается экспозиция. А фондов-то и не было. Зато сейчас у нас есть мощные фонды, есть несколько редчайших архивов, и при наличии денег я бы сделала реэкспозицию. Причем штат музея – всего шесть человек. Четыре научника и два технических работника. И еще охрана.
– Насколько вы были на тот момент знакомы с творчеством Шолом-Алейхема? Всегда ли интересовались этим писателем? Как со временем менялось ваше отношение к нему?
– Как честный человек скажу: конечно, я читала Шолом-Алейхема на тот момент, когда Всевышний притянул меня за волосы в этот музей. Моя нееврейская бабушка заставляла. Она окончила институт благородных девиц, была интеллигентным человеком, читала Шолом-Алейхема и меня заставляла. И еще один человек сказал мне однажды, что это Шолом-Алейхем меня выбрал, а не я его. Такая вот мистика.
Много раз у меня были порывы уйти, мне казалось, что я не соответствую должности. Но мне говорили – совершенствуйся, и будешь соответствовать. И теперь я понимаю, что Шолом-Алейхем определенно неординарен, что недаром над разгадкой его феномена литературоведы бьются по сей день. Что это очень непросто – писать для простого народа, чтобы люди, не очень искушенные в литературе, хохотали и плакали. А потом подниматься до высот, которые поражают интеллектуальную публику. И это при минимальном образовании – Переяславское уездное училище. Откуда все взялось?
Из любимых текстов для меня – «Менахем Мендл». Шолом-Алейхем был тот еще мифотворец. Он проливал слезы над своими необразованными, гонимыми, притесняемыми героями. А при этом его Шейне-Шейндл писала своему мужу такие письма, какие дай Б-г чтобы сегодня писали нынешние интеллектуалы. Это как если взглянуть на синагоги XVI-XVII веков с архитектурой оборонного типа. Это что – гонимые и угнетаемые неучи строили такие форты, которые были защитой для всего местечка? А росписи кто выполнял? И мастера, которые делали рельефы мацев, прекрасно знали тексты каббалы.
– Ваш музей является государственным?
– Конечно. И я хотела бы похвастаться, что в системе Музея истории Киева сегодня находится семь филиалов, и при этом по отчетам за 2016 год мы дали самый большой план. Больше, чем Музей Булгакова или Музей Грушевского. И мероприятий мы провели больше. И это при том, что Музей Грушевского – это государственная программа, Музей Булгакова – это бренд. И публика читала и знает Булгакова, в том числе по фильмам, куда лучше, чем Шолом-Алейхема. И нужно было приложить немало усилий, чтобы добиться таких показателей.
– В какой момент Музей Шолом-Алейхема вышел за рамки собственно персоны писателя, а превратился по сути в общинный центр с разными программами, выставками и мероприятиями?
– Фактически это произошло с первых дней. Говорить о Шолом-Алейхеме, не обозначая контекста, невозможно. И читать его тоже надо с пониманием. Я сразу поставила условие, что работа музея не будет замыкаться исключительно на жизни и творчестве Шолом-Алейхема и памяти о нем.
Мы проводим не менее двух мероприятий в неделю, не связанных напрямую с Шолом-Алейхемом. Например, недавно проходил концерт музыкального коллектива из университета Гринченко под руководством Светланы Гмыриной. Студенты пели на прекрасном иврите и на потрясающем идиш редкие песни, был полный зал. Концерт, который я не могу забыть и мечтаю повторить.
– Кто помогал и помогает музею? Какую роль в работе музея играют те или иные еврейские организации?
– Нам много помогали на всех этапах развития музея конкретные люди. Первые значительные экспонаты, еще когда музей только создавался, дал Леонид Финберг. Потом приходили разные дарители. Сегодня мы можем устраивать потрясающие выставки из собственного фонда графики и живописи. У нас есть настоящие работы Меира Аксельрода, которые подарил его внук Миша Иохилевич. Есть предоставленные главным музеем литографии Зиновия Толкачева. Есть очень много старопечатных книг. Михаил Кальницкий подарил нам прижизненное издание Шолом-Алейхема. Очень активно нам всегда помогал раввин реформистской общины Александр Духовный.
Что касается еврейских структур, то от них мы не имели и не имеем никакой помощи.
– Ваш музей во многом вынужденно заполняет определенную нишу – ведь в Украине до сих пор нет музея истории евреев нашей страны, подобного, например, музеям в Берлине или Кракове. Как вы думаете почему?
– Да, у нас нет такого музея. Хотя Киев очень еврейский город. В его истории было немало людей, которых можно назвать скорее не меценатами, а благотворителями. Они делали для Киева очень много – Бродские, Марголины, Зайцевы и другие. Это просто неблагодарно по отношению к их памяти. Украина дала миру множество евреев, которые вошли в историю литературы, культуры, науки. Евреи на этой территории живут уже более двух тысяч лет.
Отсутствие такого музея – глобальное явление, у которого много причин. И нежелание, и отсутствие денег, и другое. Зачем далеко ходить за примерами – наш музей существует с 2009 года, а Бейт Шолом-Алейхем в Тель-Авиве, где сам писатель никогда не бывал, работает уже более полувека. Музей в Берлине очень долго готовился и потом выстрелил буквально за один год – музей с колоссальной территорией.
Но у нас в стране вообще нет культуры посещения музеев. Это отдельная печальная история. У нас самые лучшие музеи пустуют. А Еврейский музей в Берлине с утра до вечера заполнен людьми. Более того, постоянно заполнен людьми музей «Топография террора» – вот это парадокс!
– Как вы оцениваете ситуацию вокруг увековечивания памяти жертв Бабьего Яра?
– Я только хочу пожелать всем, чтобы наконец возникла какая-то одна идея, которая объединит всех и удовлетворит всех. Пока этого нет. Не я этого не вижу, а этого объективно нет. Пока это точка раздора и повод для невероятно ожесточенных дискуссий. Я вижу даже не дискуссии и полемику, а каннибализм – люди просто пожирают друг друга. А я думаю по этому поводу, что в этом месте должна быть зона отчуждения, где не может кто-то поставить свой крест, кто-то – свой памятник, кто-то – свой камень, кто-то – менору, кто-то будет строить центр. Это чудовищное безобразие. Должна быть единая концепция, должны собраться все заинтересованные стороны и найти решение, которое удовлетворит всех. Пока к этому месту не будет уважения у заинтересованных людей, там будет продолжаться выгул собак.
Беседовал Иосиф Туровский