Искусство

Живописец иудейского мира:
искусство Вениамина Клецеля

Алек Д. Эпштейн | Номер: 12/276 Декабрь 2015

Словосочетание «еврейское изобразительное искусство» в какой-то мере вгоняет в ступор: хотя среди выдающихся живописцев вспоминается не так мало людей еврейского происхождения – от Камиля Писарро и Исаака Левитана до Макса Либермана и Марка Ротко – пытаться найти в их творчестве «еврейские мотивы», не только непосредственно этнографические, но и метафизические крайне сложно. Внеся значительный вклад в мировое изобразительное искусство, эти художники очевидно обогащали другие культуры, яркими представителями которых они являлись, будь то французская, русская, немецкая или американская. Не раз и не два все мы сталкивались с одной и той же проблемой: желая подарить кому-либо из близких альбом еврейского художника, мы раз за разом покупаем наборы репродукций Марка Шагала, поскольку больше купить почти что и нечего.

Так сложилось, что еврейские национальные мотивы и в израильском искусстве никогда не доминировали: в годы между Первой и Второй мировой войной определяющее влияние на эрец-исраэльских художников оказывали традиции французского и немецкого экспрессионизма и фовизма, окрашенные специфическим левантийским колоритом, а после 1948 года ведущее положение заняли художники группы «Новые горизонты», ориентировавшиеся на доминировавший в американском искусстве абстрактный экспрессионизм. В последние десятилетия работающие в разных жанрах израильские художники куда больше внимания уделяют реалиям арабо-израильского противостояния и социальным конфликтам в израильском обществе, чем отражению традиционных национальных мотивов. У Марка Шагала, Натана Альтмана, Мане-Каца и других художников, холсты которых, собственно, и составляют золотой фонд еврейского искусства, в современном Израиле практически нет духовных наследников.
Одним из очень немногочисленных исключений является живущий вот уже четверть века в Иерусалиме Вениамин Михайлович Клецель – пожалуй, наиболее иудейски ориентированный из всех работающих ныне в столице еврейского государства художников. Уроженец Одесской области В.М. Клецель, и поныне бережно хранящий память об украинском еврейском детстве, прошел значительный творческий путь и до эмиграции в Израиль, начиная от учебы в юношеские годы у мастера «Гранатовой чайханы» Александра Волкова и заканчивая положением признанного мастера портрета и пейзажа в Самаре, где в областном художественном музее и поныне хранится представительное собрание его работ. Однако, вне всякого сомнения, в Израиле у Клецеля открылось новое дыхание, расширившее и тематику его полотен, и их стилевое разнообразие. Сам Клецель не ведет образ жизни верующего иудея, на его автопортрете (илл. 1) голову не покрывает кипа, но именно на его полотнах этот образ жизни нашел наиболее эмоционально глубокое выражение.
Тема иудаизма – религии, которая веками сплачивала еврейский народ, давала ему утешение в изгнании, благодаря которой он сумел, несмотря на все тяготы, сохранить свою культуру, язык, память и самосознание – занимает в последние четверть века центральное место в творчестве Вениамина Клецеля. На полотнах художника значимое место занимают не только сцены молитв и ритуальных трапез, но и портреты людей, сохранивших верность вере своих предков.

Так, на картине «Читающий Тору» (илл. 2) художник изобразил старца, погруженного в изучение священного текста. Его иссушенное годами, немного вытянутое, серьезное лицо кажется застывшим в торжественном молчании: глаза опущены к книге, словно прикрыты, поредевшие седые пряди, жесткие и непослушные, увенчанные белой кипой, спускаются к плечам. Бережно, обеими руками, почти прижимая к груди, держит он Писание, в котором – мудрость и память веков, духовное богатство и сила его народа.
Пронзительная черно-белая гамма картины подсвечена голубыми бликами. Если приглядеться к лицу старца, возникает ощущение, что он даже уже не читает, а каким-то сверхъестественным взором всматривается в одному ему видимые глубины вековой мудрости: его лик напоминает канонический образ, сакральную маску. Его взор будто направлен не к тексту книги, а к высшим сферам, к вечной истине – ведь именно эту истину иудеи видели на протяжении тысячелетий в трепетно почитаемой ими Торе. И старец, приобщаясь к ней, сам принимает облик пророка, стоящего над временем, непоколебимого и несломленного.
Размышления о вере предков вдохновили художника и на цикл полотен «Перед Судным днем». Судный день, на иврите – Йом-Кипур, это день искупления и скорби. В центре одной из картин (илл. 3), входящих в этот цикл, – пожилой иудей в шляпе и плаще, бредущий на ослике по пустыне, держа перед собой раскрытую книгу со священным текстом, а сбоку сжимая в руке жертвенного петуха. На лице путника – торжественная, выдержанная, возвышенная скорбь, его покрытый талитом стан ровно и прямо возвышается над песками пустыни. Во всей его фигуре чувствуется скромное, но непоколебимое достоинство. Серенький ослик, очевидно уставший от тяжелой ноши, напряженно собирает в себе последние силы, уверенно шагая вперед, вытягивая шею и не сгибая спины.
Но, присмотревшись внимательнее, мы увидим за всей внешней торжественностью и религиозным рвением глубоко скрытую, но не ускользающую от глаз художника горечь странника – ведь он почти не смотрит на раскрытую книгу в руке, вглядываясь вдаль, и в его взоре читаются не столько мысли о вере, сколько печаль одиночества и обреченность. И дело не только в скорбном значении Судного дня. Старик бредет по голой пустыне совсем один, никто больше не готов разделить с ним его путь, поэтому он вынужден готовиться к этому дню в одиночестве, и все необходимые верующему иудею атрибуты религиозного действа он везет на себе. Вера предков больше не нужна потомкам – по крайней мере, видимо, его внукам безразлично, чем живет сердце дедушки. И только понурый ослик готов разделить с ним молчаливое шествие по пустыне, бодрясь и призывая всю свою волю, чтобы продолжать долгий путь. И сами их фигуры, выписанные мимолетными белесыми пятнами, неровные, непрочные, кажется, вот-вот готовы исчезнуть среди этой бурой бесплодной земли и матового темно-синего неба, подобно тому, как исчезает память, бережно хранимая веками, как ветер заметает следы на песках пустыни. И лишь благодаря труду художника их силуэты останутся жить на холсте, напоминая о том, как важно беречь наследие, доставшееся нам от предков, и тех людей, которые несут в себе эту бесценную память.
Еще одна яркая работа Вениамина Клецеля на религиозную тему – «Лехаим» (илл. 4) – светлое, почти радостное полотно, созданное в 2002 году. «Лехаим» означает «За жизнь!», с этими словами иудеи пьют ритуальное вино за праздничным столом, напоминая о «пьянящем вине Торы» и думая о жизни – не только нынешней, но и будущей. В этих словах, в этом коротком воззвании – вся сила несломленного духа еврейского народа, вся его надежда на лучшее «завтра», которая давала ему силы на протяжении тысячелетий изгнания. И даже теперь, когда евреи уже давно обрели свое государство, эти слова не теряют своего значения и продолжают напоминать о непреходящей вере в будущее и о духовной силе еврейского народа. На картине – несколько мужчин в строгих религиозных одеяниях, в черных шляпах, собравшиеся вокруг стола, накрытого к празднику, на котором стоит зажженная менора, тарелка с традиционной фаршированной рыбой и наполненные бокалы с вином. Кто-то из участников застолья держит в руках шофар, кто-то внимательно читает текст молитв или допивает тост, а некоторые зачарованно смотрят на небо и любуются полумесяцем, который висит над всей сценой. Вокруг стола не видно ни стен, ни мебели – такое ощущение, что он находится где-то прямо на небе, осененный лишь его золотисто-бурыми сводами, отражающими свет праздничных свечей, и тонким серпом луны, повисшим над празднующими. Возникает ощущение, что участники трапезы, отвлекшись от своих будничных дел и собравшись за торжественным столом, словно оставили позади земные заботы и приблизились к чему-то самому главному, важному, вечному – и оттого их больше не ограничивают потолки и своды комнат, и так близки от них небесные просторы. И, может быть, в этом есть еще и напоминание о той самой будущей жизни, когда все тревоги останутся в прошлом, и люди смогут жить в согласии под мирным и безмятежным небом.
Особое место среди работ В.М. Клецеля занимает картина «К молитве» (илл. 5), на которой изображены люди, идущие в ненастье в синагогу. На улице завывает непогода, и почти все жители попрятались от ветра и проливного дождя за стенами своих домов. И только трое верующих, завернувшись в талиты, защищаясь от шквалистых порывов, медленно, но уверенно идут к молитве. Небо полыхает красными, желтыми зарницами, исходит синими клубами облаков и бурыми клочьями тяжело нависших туч. В потоках низвергающейся с высот воды дома теряют свои очертания, и ливень почти готов смыть и смешать в уличной грязи их красные и коричнево-охристые стены. А сама мостовая стала почти непроходимой от наполнившихся водой канав и трещин, и черные ручьи текут по земле, преграждая путь молящимся. Но даже буря не способна сломить их волю. Они сгибаются, опираются на посохи, склоняются навстречу ветру – но продолжают идти. От непогоды их защищают только талиты – словно напоминание о том, что вера и память были главными и подчас единственными поддерживающими факторами для евреев, гонимых со всех сторон. И как бы ни неистовствовала стихия, какими бы глубокими ни были потоки грязи на непроходимой улице, их белые, словно светящиеся изнутри фигуры будут продолжать движение. А откуда-то сверху, слева, на стену высокого дома уже слабо падает отражение далекого луча – конец ненастья ближе, чем кажется на первый взгляд, и ясное небо уже начинает прорываться сквозь плотный слой бурых и зеленых туч. И именно навстречу этому свету идут молящиеся, подобно тому, как их далекие предки веками шли к своей древней родине и возрожденной вере, и, в конечном итоге, сумели заново обрести свою Землю обетованную. А значит, и нелегкая дорога этих самоотверженных путников приближается к завершению – ведь уже проступают белесые блики еще невидимого солнца на каменной стене, похожие на искры живой надежды, дающие силы в самых тяжких испытаниях.
Уникальное место в творчестве В.М. Клецеля занимает цикл работ «Единение» – в 2006–2013 годах мастером были созданы, как минимум, шесть одноименных произведений (см., в частности, илл. 6). На всех шести полотнах изображены три мужские фигуры, словно сливающиеся в одну – три иудея в традиционных черных одеждах, символически объединенные под одной шляпой; на трех из этих работ они идут с улыбкой, держа в руках книгу со священными текстами. За ними – круглый холм, словно олицетворяющий весь земной шар, по которому рассеяны дома и пасущийся на полях скот. Над их соединенными, словно сросшимися головами – синее, безоблачное небо. Вокруг них – безмятежность мирных зеленых полей, далеких белых домиков с красными крышами и бирюзовых небесных сводов с редкими облачками. Крошечные фигурки коров ярко белеют на фоне охристо-желтых и золотистых трав, аккуратные домики приветливо открыли свои едва различимые окошки навстречу солнцу, и жемчужные облака звонко искрятся в синей вышине. И вместе с миром преображаются и люди – возвышаясь над полями, объединяясь и словно срастаясь в едином созерцании природы и неба, бережно держа перед собой священную книгу и уверенным, чистым взором смотря вперед – они шествуют навстречу новому дню, навстречу надежде, духовному преображению и всему тому, во что они верят и на что уповают, произнося мысленно слова молитв, которые в этот день звучат особенно ярко и уверенно.
В своем искусстве Вениамин Клецель обращается не только к праздничным сценам, к групповым образам, но и к судьбам отдельных персонажей еврейского мира, стараясь передать их внутреннее состояние, чаяния и переживания. Его герои – простые люди, чаще всего – ремесленники, рыбаки, вся бедная жизнь которых наполнена тяжелым трудом, но которые при этом берегут язык и культуру своего народа и помнят о его духовном наследии.
Один из таких портретов – «Еврей с козленком» (илл. 7), где в центре полотна изображен убеленный сединами старик у своего дома. Лицо пожилого мужчины, представленное крупным планом, – выразительное, с огромными синими глазами, излучает доброту, но полно тревоги. Он немного исподлобья, слегка косясь, будто с некоторыми недоверием, смотрит куда-то в сторону, мимо зрителей – что он видит там? Что так настораживает и беспокоит его? На его добром и открытом лице явственно видна тревога. К груди он бережно прижимает козленка – важного ритуального животного для иудеев, и здесь оно становится метафорой всего, что так дорого этому жителю местечка: оно символизирует не только принадлежность к еврейскому народу, в нем – не только один из символов еврейской традиции, но и просто тепло домашнего очага, полной чаши хозяина. В конце концов, маленький козленок – это живая душа, которая неразлучно сопровождает своего уже немолодого и нездорового хозяина, это его друг и помощник. И поэтому старик еще крепче прижимает козленка, настороженно вглядываясь своими искренними глазами в сторону неизвестной опасности.
За спиной человека – его старый дом, с багровой крышей, покосившийся от тяжести лет, но крепко стоящий на земле, одинокий, но не сломленный, как и сам его хозяин. Мы, зрители, не знаем, что пришлось пережить этому человеку, но понимаем, что его доля не была легкой, и даже сейчас он чувствует что-то недоброе. Лимонно-желтый неровный свет неба, переходящий в нездоровую зелень и в резкие оранжевые облака, отражающийся на обветренном лице пожилого человека и на его скромной потертой одежде, усиливает охватившее его чувство напряжения. Мастерство живописца позволило нам едва ли не осязать то, что изображенный им пожилой человек почти не чувствует солнечного света, не слышит голосов проходящих мимо людей, а только прижимает к груди самое дорогое живое существо, которое у него есть…
Другой тонкий психологический портрет, выполненный Вениамином Клецелем – «Еврей с Торой» (илл. 8), где перед нами предстает седовласый старик со свитком Писания на руках. Он прямо стоит во всю высоту картины, как будто внимательно всматриваясь в зрителей своими большими черными глазами, полными доброжелательности и спокойного интереса. Он один, но в его уединении нет тоски одиночества – это не забытый бедняк, оставшийся без родных и близких, а умудренный годами старец, который уединяется для того, чтобы сосредоточенно и глубоко изучать священные тексты, а потом передавать людям их скрытые смыслы. Его фигура осенена открытым небом, пылающим красными, желтыми, багрово-зелеными красками, на котором горит тонкий полумесяц. Пурпурный пергамент священного свитка отражает цвета неба. В самой фигуре человека, в его взгляде, позе и «молчаливых словах», обращенных к зрителям, есть что-то возвышенное, словно он, исполнившись священного духа бессмертной Книги, взирает на нас с поднебесных высот. Держа свиток Торы, он напоминает о том, как важно хранить и беречь в своем сердце веру среди тьмы, поскольку не сомневается, что древние заповеди будут надежной опорой для угнетаемого и гонимого народа. То, что благодаря усилиям искусствоведа Галины Подольской эта картина Вениамина Клецеля попала в собрание Уманского художественного музея – глубоко символично. Хочется верить, что и в Израиле работы Вениамина Клецеля, неоднократно представлявшиеся на многих персональных и групповых выставках, попадут и в музейные собрания. Художник продолжает вдохновенно творить, его работа «Еврей с петухом» создана буквально считанные недели назад (илл. 9). Лучшие произведения еврейского искусства достойны в еврейском государстве лучшей судьбы.

Сокращенная версия статьи была подготовлена в рамках проекта «Я –Тора. Еврейская Библия и мир». Полный вариант публикуется впервые. Автор благодарит художника Андрея Кожевникова за большую помощь в работе над этой статьей.

Автор: Алек Д. Эпштейн, специально для «Еврейского обозревателя»