Некруглая дата, чудесный смех
Вот и настало лето. В Еврейском календаре на 5780 год, выпущенном ЕКУ, страница месяцев Сиван-Тамуз оформлена картиной «Солистка» нашего самобытного мастера живописи Зои Лерман
Из нашего досье:
Зоя Наумовна Лерман родилась 14 июня 1934 года в Киеве. Окончила в 1959 году Киевский художественный институт, где училась у С.А.Григорьева, В.Н.Костецкого и Г.С.Мелихова.
С 1960 года Зоя Лерман – член Национального союза художников Украины.
Участница городских, республиканских, всесоюзных и зарубежных выставок.
Зоя Лерман – яркий представитель нон-конформистского, андеграундного направления в живописи и графике наряду со своим мужем Юрием Луцкевичем, Иваном Марчуком, Юлием Шейнисом, Евгением Волобуевым и другими киевскими художниками.
В 2008 году была презентована книга «Мир Зои Лерман» (составитель Селим Ялкут, художник Павел Фишель).
«Мир Зои Лерман» – книга о личной жизни и творческой биографии художницы, составленная на основании ее собственных рассказов, а также воспоминаний и впечатлений ее друзей и коллег-художников.
Ее произведения хранятся в коллекциях Национального художественного музея Украины, Музея современного изобразительного искусства Украины, в Дирекции художественных выставок НСХУ, в частных коллекциях Европы, США, Израиля.
Зоя Лерман ушла из жизни в 2014 году.
… У нее не было наград и званий, которые художнику дает власть или министерство культуры. Она – художник «неофициальный», но зато в самом точном и единственном значении этого слова. 14 июня ей исполнилось бы 86 лет. Представляем вам Зою Лерман в двух воспоминаниях.
Галина Григорьева, коллега:
Зоя Наумовна пронеслась по истории искусств Украины яркой звездой. Человек необычайной доброты и невероятного таланта. Она входила в круг шестидесятников, вся наша группа — это ученики Сергея Алексеевича Григорьева.
Была Зоя, позже и по касательной к нам присоединился ее муж Юрий Луцкевич, а также Игорь Григорьев, Тоша Лимарев, Ким Левич. Григорьев очень любил Джотто, и показывал его нам. А показать Джотто — это значит показать Бойчука. Потому что это мощные основы художественного языка.
Мы, наш круг, были антитезой официального искусства. Объяснить, почему шестидесятые годы стали таким призывом к свободе творчества (в широком смысле), мне сейчас трудно. Конечно, нам было тяжело, мы были отщепенцами, мы долгие годы не могли и мечтать об официальных выставках. И поэтому выставлялись неофициально – у меня (у Сергея Алексеевича, конечно) в мастерской. Выставлялись, общались — это было поддержкой. Потом на наши выставки донесли. Казалось бы, в собственной мастерской проходят выставки, художники общаются — что тут плохого? Но дело развернулось так, что нас хотели исключить из Союза художников.
В сегодняшнее время представить себе подобное невозможно, да? Но с другой стороны — тогда мы были более значительным явлением, чем сейчас.
Удивительно – пришла свобода, делай что хочешь, но тебя как бы нет. А тогда тебя никуда не пускали – но ты есть, ты БЫЛ. Сейчас, в настоящее время наше становление было бы более трудным. Я с большой тревогой думаю о молодом поколении художников, сейчас все складывается таким образом, чтобы изобразительного искусства с его духовностью, с глубиной его чувствования — не было. А у Зоечки все это было.
Есть история, которую можно было бы вспомнить как анекдот. Началось более свободное время, нас выставили. Дают советы бесконечные, один совет, потом другой. Каждую работу осматривают и принимают отдельно. У Зои была интересная работа. Помните у Лиотара «Шоколадница» – идет хорошенькая девушка, несет поднос. Зоя сделала ее украинкой, замечательно. С курносым носиком, груди такие. Сергей Алексеевич очень защищал эту работу. Он вообще очень любил Зою. Так вот, защита «Шоколадницы». Сейчас трудно себе представить, до какой низости опускалось чиновничество в Украине — был такой отвечающий за качество картин Шаталин, в ответ на аргументы Григорьева он отвечал: «Работа пройдет, если Зоя уменьшит размер груди. И укоротит носик». И Сергей Алексеевич звонил Зое: «Я тебя умоляю, немножко уменьши груди, на нос приклей бумажечку, а потом снимешь. Даже Микеланджело так делал, что делать?».
Зоя Лерман не умела делать халтуры, для заработка, она не умела уменьшить свой талант и оригинальный язык и встроиться, что-то с этими ее работами всегда происходило.
Она была замечательным педагогом. Лишенные своего видения под ее руководством начинали делать художественные вещи.
«Солистка», 1973 год
Павел Фишель, ученик:
Когда говорят «Зоя Лерман», я вспоминаю, как она смеялась. Это был смех талантливого человека. Она сразу обращала на себя внимание, сразу было понятно, что перед тобой удивительный, открытый, сумасшедший, талантливый человек.
Она была весела и радостна с теми, к кому хорошо относилась.
Для меня она человек, который соединил меня с главными профессиональными событиями моей жизни. Поясню – моя мама и Зоя были соседями по двору, а еще и родственницами. И когда встал вопрос о моем поступлении в Республиканскую художественную среднюю школу, мама пошла к Зое. Зоя взяла мои рисунки и пошла с ними к учителям. О ней как о преподавателе говорили все примерно одно и то же – она может очень много дать, но только тому, кто это может взять. Она могла подолгу не приходить на свои занятия, потом появиться и сказать какие-то удивительные вещи, и опять исчезнуть. Как преподаватель она у меня появилась в 10 классе. Была создана группа графики, которую вели Олег Александрович Животков и Зоя Наумовна Лерман. Она очень интересно показывала – КАК рисовать.
Нарисованные ею фигуры были не натуральны, но с другой стороны – здорово похожи. То есть рисунки были в контексте мирового искусства, а не академической программы. Она замечательно чувствовала пластичность, объемность фигуры.
Еще она замечательно комментировала работы учеников. Ты мог принести ей работу и услышать: «Про эту работу ничего не могу сказать, она слишком на все похожа». И говорила это так легко и весело, что было и не обидно, становилось как-то сразу все понятно про эту работу.
Она любила рассказывать, как подружилась с бомжами, цыганами, с теми, кто за ней увязывался. А ее легендарные походы за пенсией, когда по дороге домой она все раздавала?
Помню еще историю. Она пришла на концерт, а пригласивших ее друзей еще не было. Зоя присела порисовать. К ней подошли и спросили: «Представьтесь, давно ли вы пьете?» — она попала на встречу анонимных алкоголиков. На них она тоже произвела впечатление.
С ней все время что-то случалось. Рисовала всегда и везде, на всем, что попадало под руку. Зоя говорила: «Если художник рассказывает о чем-то без карандаша – это не настоящий художник».
В профессиональном смысле она была очень четким человеком, она всегда говорила то, что думает, искусство для нее — это была очень принципиальная вещь.
Мне нравились ее работы белые на белом. По белому холсту легким контуром, белой краской.
Когда я попал в 5 класс художественной школы, там были свои специфические требования к оформлению работ.
Родители спросили Зою, как она оформляет свои, и нам попала одна из ее акварелей. И я помню свое впечатление – сначала, когда я это увидел, мне казалось, что это абсолютные каляки-маляки, и прошло много времени, пока я наконец понял, что там была написана только теневая часть фигур и предметов в яркий солнечный день.
Зоя Наумовна познакомила меня с главным учителем в моей жизни – ее другом, большим художником Александром Агафоновым.
Свою любовь к Зое я попытался выразить в оформленной мною книжке Селима Ялкута «Мир Зои Лерман», выпущенной еще при ее жизни.
