СЕМЕН РУБЧИНСКИЙ: «МЫ БЫЛИ ВОЛЬНЫМИ ЛЮДЬМИ»

Михаил ФРЕНКЕЛЬ | Номер: Январь 2021
СЕМЕН РУБЧИНСКИЙ

(Беседа старых друзей)

«Как здорово, что все мы здесь сегодня собрались…»

Слова знаменитой песни Олега Митяева, быть может, как никогда берут за душу. Ведь в нынешние тревожные для мира коронавирусные времена «собраться всем» небезопасно. И тем не менее…

– Совсем недавно, – говорит пришедший ко мне в гости мой друг известный продюсер и зачинатель движения авторской песни Семен РУБЧИНСКИЙ, – я побывал в Днепре на фестивале памяти Александра Галича.

Приехало немало народа, и было очень интересно. И крайне важно вот что. Раньше на наших фестивалях преобладала русскоязычная песня. И поэтому мы устанавливали специальные призы и лауреатство за лучшие песни на украинском языке. А ныне на фестивале звучало много прекрасных песен на украинском. Украинская авторская песня уже встала в полный рост, и ее не имеет смысла отмечать специальными «языковыми» поощрениями. Она вполне в состоянии брать главные призы.

– Но авторская песня еще в советские времена была эдаким обособленным островком от официальной музыкальной культуры.

Я помню те времена. Но я не до конца понимаю, что власти, собственно, от вас хотели. Ведь подавляющее большинство песен КСП не носило антисоветского характера. «Милая моя, солнышко лесное» и все такое прочее. Может, «органам» нужно было просто показывать свою активность? Как ты считаешь спустя годы?

– Так же, как и тогда. Я точно тебе отвечу, потому что это выверено мною по жизни. Мы не диссидентствовали, но были вольными людьми, а они вдвойне опасны для системы, потому что вольных много, а диссидентов мало. Диссидентов можно ликвидировать, а с вольными трудно бороться. Вольный на вид такой же как все, а внутри совсем другой. Я никогда не говорил, что мы диссиденты. Мало того, потом, когда я оказался в верхушке КСП страны, я очень жалел об этом. У костра всегда пели Галича, и сами руководители московского КСП тоже были его любителями. Но официально на концертах они все «обрезали», боялись «комсомольцев» и КГБ.

– Официально пели о любви, о трудной дороге, о дымке костра.

– Мы пели, пусть и эзоповым языком, пели тогда, когда вообще никто ничего не пел, и это было достаточно лихо. Но все равно на площадь не выходили. Мы выходили в лес, к реке и пели там…

– Но ведь вольные, пусть и очень редкие люди, были и среди тех, кого знала вся страна. Ты мне как-то рассказывал замечательную историю, как ты сумел привезти в Киев самого Булата Окуджаву. Давай еще раз ее вспомним.

– Да, была история. Короче, так получилось, что Булат Шалвович 20 лет не приезжал в Киев…

– А в связи с чем? Ведь он не был неудобным сатириком вроде Жванецкого, Карцева и Ильченко, которым в Киеве тоже отменяли концерты.

– Он действительно был вольным человеком, а это чувствуется. И очень не приветствуется чиновниками, любой властью. Вольным человеком нельзя управлять, никто не знает, что он завтра сделает. Даже если он вслух ничего не говорит, его опасаются, его не любят. Не понимают его, боятся. Тем и отличался Окуджава – он имел свое мнение по любому поводу и мог его высказать. Так вот, Окуджаве два раза отменяли концерты в Киеве. И он обиделся. Не на киевлян – он обиделся на киевских чиновников.

– Я в 1995 году брал интервью у Леонида Кравчука, когда он буквально полгода как перестал быть президентом. Мы затрагивали политические и «еврейские» вопросы. Он меня уверял, что все это были «вказивки» из Москвы, что они сами по себе в украинском ЦК ничего не придумывали, только выполняли. Я в ответ возразил, что Киев был известен в СССР как цитадель самого махрового консерватизма… Он ничего не ответил, и в разговоре возникла пауза.

С Игорем Губерманом
С Игорем Губерманом

– Леонид Макарович, мягко говоря, был неискренен. Он опытный политик. А они очень часто говорят то, что им выгодно, а не то, что есть на самом деле.

Так вот, Окуджава поклялся в Киев не приезжать, даже когда власти уже изменили к нему отношение и звали в Украину. Он был знаменитым и при этом открыто ничего плохого о советской власти не писал. А вспомним такую песню как «Комсомольская богиня» – они же в жизни не нашли бы таких слов, чтобы так романтизировать революцию. А его песни о войне? В общем, они его уже звали, а он когда слышал, что из Киева – просто бросал трубку.

А мы в то время создали «Контакт» – первый в Союзе хозрасчетный клуб авторской песни. И музыкальный театр-студия «Академия» тоже первый был. И уже пошли большие концерты, и тогда у меня возникла идея. Мы организовали два больших концерта Никитиных в КИИГА. На каждом присутствовали по полторы тысячи человек, полный аншлаг. И я говорю: ребята, давайте сделаем вот что – напишем, что театр «Академия» и киевляне просят Окуджаву приехать. И к этой «шапке» приложим листы бумаги, разложим их в фойе, я со сцены расскажу, почему он не приезжает, и предложу киевлянам написать ему. Может быть, он прислушается к гласу народа и приедет. Казалось бы, совершенно бредовая идея. И мы не знали, как люди отзовутся. Но они так отозвались – ты себе представить не можешь! Получилась папка – листов 120-130, с двух сторон исписанных всеми видами почерков, там были детские рисунки, стихи. Мы читали и рыдали.

Я взял эту папку и поехал в Москву на сессию в ГИТИСе, где тогда учился. Звоню Окуджаве, хочу встретиться, папку вручить. Он слышит «Киев» и не хочет говорить со мной вообще. Сессия заканчивается, папку вручить не могу. Тогда узнаю у ребят из московского КСП его адрес, делаю бандероль и отсылаю. Буквально за день до отъезда я звоню. Его жена берет трубку, я говорю – это Семен Рубчинский, я бандероль посылал, не получали ли вы? Она в ответ – не бросайте трубку, вы же не дали обратного адреса. Булат не расстается с вашей папкой, всем показывает, смеется и плачет. Подходит Окуджава, говорит – у меня были гастроли в Польше, я их отменяю, и любое время назначайте, но два условия: я отказываюсь от гонорара, и пусть будет небольшой зал. Я говорю – тогда и мы выручку перечислим детям в интернат.

Мы взяли Дом художника.

– Это не такой уж маленький зал.

– Для Окуджавы – небольшой. «Украину» мы бы точно собрали, как, собственно, и сделали в следующий раз. И начался такой ажиотаж, ты себе представить не можешь! Я тогда еще вообще не знал про еврейские дела, а тут какой-то раввин пришел, я ему отказал, не дал ни одного билета, послу США дал два билета. Я помню, что это был тихий ужас, просто рвали на части.

– Пришли из ГБ и сказали: нам нужно 10 билетов…

– Никогда ни ГБ, ни Кабинету министров, никакой власти не давал контрамарок тогда и сейчас не даю. Если мне начинают угрожать – а мы типа «оттуда» – я посылаю сразу.

И вот мы с Окуджавой вышли на сцену, и весь зал встал как один человек. В общем, идет концерт, это была зима, через час после начала в зал поступает записка – «Нас 13 человек, мы тут мерзнем, пустите нас хоть посмотреть». Пустили. И я счастлив, что в моей жизни была эта история. И после этого Булат еще два раза к нам приезжал…

– А как ты относишься к нынешней шумной кампании против «русского мира»?

– Давай здесь отделим котлеты от мух. Я считаю, что Украина самодостаточная страна. Она не должна находиться ни под чьим патронатом. В том числе и российским. Но политику и культуру мы должны различать. Не буду говорить о Пушкине и Толстом. Но ведь и Галич, и Аксенов, и со страшной силой описавший ГУЛАГ Шаламов, и Высоцкий, и мой друг Губерман, всегда презиравший советскую власть – это тоже русская культура.

Я признаю, что необходимо противостоять российским пропагандистам. Но я не понимаю, почему наши власти не пустили на Евровидение российскую певицу, девушку в инвалидной коляске только из-за того, что она что-то спела в Крыму.

– Наверное боялись, что у нее в коляску встроена ракетная установка. А если серьезно, то, мягко говоря, вызывают недоумение официальные объяснения случившегося. Ну, заявили бы, что въезд в Украину певице запрещен в связи с тем, что она нарушила украинское законодательство. Коротко и понятно. Так нет же, в ход пошла формулировка «как представляющая угрозу для безопасности Украины» – ну это уже Бог знает что.

– Мне представляется, что все это исходит от людей, не умеющих вести контрпропаганду и уступающих в профессиональном уровне противнику в информационной войне.

– Не умеют возразить, вот и запрещают. И при этом клеймят в отсутствии патриотизма каждого, кто вместе с ними не впадает в идеологическую истерику. Получается, если я считаю, что Анна Нетребко поет лучше, чем Тина Кароль – так я не патриот? Ребята, это не у нас, а у вас проблемы с пониманием того, что происходит в стране и мире.

Однако, давай перейдем ближе к «еврейскому вопросу». Как у тебя по жизни с ним сложилось?

– Евреем я ощущал себя с детства. И у отца, и у мамы в роду были раввины. Дед мамы был казенный раввин, то есть тот, кто имел от власти разрешение на запись рождения, смерти, браков и прочего. А вот мамин отец был первым председателем комбеда в своем городке. Вот так и получилось: с одной стороны – евреи, с другой – революционеры. И мы все звали маму «красная косынка». Она была комсомолка, студентка, активная изо всех сил. А с другой стороны, она не побоялась в 1951 году в разгар борьбы с «космополитами» вызвать подпольного моэля, и мне сделали брит-милу. В результате я получил заражение крови и «немножечко» чуть не умер, но выжил.

– Рекламаций от женщин не поступало?

– В общем-то нет (смеется). Да и по количеству детей, а у меня их пятеро, можно сказать, что все закончилось нормально.

А дед по отцу был старостой синагоги, и в том роду тоже были раввины. И вообще фамилию Рубчинский дед после революции взял. А до этого он был Равченко – от слова «рав». Не знаю, почему ему больше понравился Рубчинский, но дед взял эту фамилию, и я с гордостью «качу» ее дальше по жизни.

В войну мама уцелела чудом. Сначала она попыталась эвакуироваться, но все выезды из Киева были забиты. Тогда она решила вернуться в свой Фастов. Но по дороге ей встретился знакомый украинец. Я думаю, это был хороший человек, потому что он сказал маме: «Мадам Шустер, зачем вы возвращаетесь? Таких, как вы, немцы убивают». И мама все же успела попасть в один из последних эшелонов, уходивших на восток…

С Вероникой Долиной и Диной Рубиной
С Вероникой Долиной и Диной Рубиной

Когда мама вернулась в Киев, то купила с помощью родственников полквартиры, а вторую половину купил мой будущий папа. Отец был со своей первой женой тетей Кларой, но она умерла от рака буквально через год или два. Маме тогда было 38, отцу 43. И несмотря на то, что старшие дети все время пытались их поженить с совсем другими людьми, они сошлись. Мама хотела ребенка, отец не очень. Но мать как любая женщина понимала – есть ребенок, есть семья, и она родила меня. И потом так получилось по жизни, что все старшие разъехались, а я остался с родителями. И отец у меня на руках умер, и мать.

Они говорили на идиш, но меня не учили.

– Меня тоже. Наши родители считали, что так будет лучше, если мы не будем знать. Я впервые услышал слово «жид» в шесть лет. А ты с этим сталкивался во дворе, в школе?

– Конечно, у нас мальчишки кидались друг в друга камнями. И кому-то я попал в голову, и тут же получил свое «жид» в пять лет. В школе тоже бывало обзывали. Когда мог – лез в драку, когда не мог – убегал. Бытовой антисемитизм остался и до сих пор. Но дай-то Бог, чтобы наши дети не слышали этого слова в нынешней Украине.

– Ты – еврей, никогда этого не скрывал. Но ты – еврей-интеллигент, вращаешься в культурных кругах, встречаешься с известными людьми. Что ты думаешь вообще о еврейском движении? Оно затрагивает тебя в частности и евреев-интеллигентов в целом?

– Я несколько раз сталкивался с организованным еврейством. У меня был пропуск в Верховную Раду как у журналиста. Там я однажды пытался найти помощь в организации спектакля, посвященного памяти жертв Бабьего Яра. Я знал, что там есть депутаты-евреи, состоятельные люди. Мне казалось, что если я приду… я ведь совсем небольшие деньги просил. И получил от всех отказ. В разных видах, в разных формах, но отказ от всех – от грубого ответа одного из в те времена особо приближенных к президенту людей до мягкого и интеллигентного, но аналогичного по смыслу. А ведь речь, повторю, шла о спектакле в память о трагедии Бабьего Яра, который, что интересно, создали два поэта-украинца. Ну что же я могу сказать о наших депутатах и еврейских деятелях?

– Как ты думаешь, почему именно интеллигенция плохо идет в еврейское движение? Вот, скажем, твои друзья – художники, артисты, каэспэшники и другие?

– Может быть, потому что там слишком большой акцент на обряды, на «чистоту» еврейства?

– Есть такое дело. В США основную силу еврейства составляют так называемые прогрессисты – это люди очень свободные, не ортодоксальные, зачастую женатые не на еврейках. Однако они борются за сознание своих детей и зовут их в еврейство. А у нас так сложилось, что после развала Союза приехали раввины-ортодоксы, которые больше всего озабочены галахическими установками. И это отталкивает именно творческую интеллигенцию.

– Это несомненно. Наташа, с которой я состоял в браке много лет – белоруска, у нас пятеро детей. И таких, как я, здесь очень много. Я говорил и говорю все время одно и то же. Для того, чтобы евреи почувствовали себя более уверенно на этом свете, надо не отталкивать всех, кто хочет прибиться к нашему народу, а наоборот, привлекать всех, кто хочет быть евреем, дать возможность «негалахическим» детям изучать традиции и культуру евреев.

– Но вот «Сохнут» и «Джойнт» вроде бы так себя и ведут. Я понял, что ты хотел сказать. Гитлер ведь и в третьем-четвертом поколении искал евреев.

– На мой взгляд, еврей – это тот, кого антисемит считает евреем. Я был в Израиле и видел черных евреев, желтых, белых, каких угодно. Если мы считаем еврейство по матери, то явно наши далекие предки имели интим с теми, кто жил вокруг них. И пусть мне докажут, каким был первый еврей – белым или черным. Потому что если он был черным – то я не еврей, если белым – то в Израиле половина не евреи. Но мне кажется, что в еврействе дух играет большую роль, чем кровь.

– Но дух – это еврейская религия.

– Когда у меня родился старший сын Антон, ныне живущий в Израиле, и я хотел ему сделать брит-милу, я пошел в синагогу. Раввина не было, был какой-то староста. Меня встретили очень приветливо, но сказали – давайте паспорта. Меня это немножко насторожило. Они посмотрели и говорят – у вас жена белоруска, мы не можем обрезать вашего ребенка. Я говорю – почему? Она же согласна. И тут мне говорят – куда же ты смотрел, когда женился? Сказал мне это мужчина с какой-то кривой физиономией, очень некрасивый. Я начал свирепеть, отвечаю ему – конечно, не на твою рожу смотрел, а на красивое лицо моей жены, куда и должен смотреть нормальный мужчина, а не в паспорт.

– Я думаю, правильно ты ему сказал. Ведь вот какое дело. Служить в ЦАХАЛе твой сын был призван. Здесь он еврей евреем. А стать под хупу не сможет – не еврей по Галахе. Кому из неевреев про это рассказываешь – все очень удивляются.

С Константином Райкиным
С Константином Райкиным

– Мне кажется, что иудаизм за тысячи лет не может не меняться. Недаром же прогрессисты, имеющие сегодня серьезное влияние в еврейском мире, стараются идти в ногу с быстро меняющимися временами.

– Но кто такой еврей? В Советском Союзе для определения этого существовала печально знаменитая графа в анкете, определяющая национальность человека по этническому происхождению. Ныне же в демократическом мире еврея принято определять по вере.

– Но ведь довольно много крещеных евреев, особенно среди творческой интеллигенции в России. Недавно умерший Валентин Гафт, Константин Райкин, Лариса Долина… Этот список можно продолжать. Есть такие и в Украине. Пусть бы они сто раз крестились, окружающие их все равно считают евреями.

– С другой стороны, например, в Германии в городе, где я бываю у близких друзей, вот уже второй подряд председатель еврейской общины – этнический немец, принявший иудаизм. Там их называют конвертиты. Их достаточно много. И все они считают себя евреями.

– И пусть считают. Нашего полку прибыло.

– Кстати, о полках. Вот почему Моссад – одна из самых успешных разведок в мире? Не в последнюю очередь, потому что практически в любую страну можно заслать агента, внешне не отличающегося от местных жителей. Евреи, евреи, кругом одни евреи…

– Но лучше бы их наверху было поменьше.

– Ты имеешь ввиду Зеленского?

– Его в первую очередь.

– Для всего мира было неожиданностью, что в стране, долгие годы считавшейся антисемитской, президентом стал еврей. Причем его не кто-то назначил сверху. Его избрали люди. Те самые, среди которых вроде бы было немало антисемитов.

– Да, парадокс.

– А я особого парадокса, представь, не вижу. У нас же кого только не «назначали» евреем – и Тимошенко, и Яценюка, и Порошенко. Народ привык. И взял да и выбрал-таки еврея. Все мы понимаем – у людей была надежда, что если избрать кого-то, кто не был в политике раньше, то это шанс на то, что все изменится к лучшему.

– Плюс светлый образ киношного Голобородько. Что ни говори, а многих он зачаровал.

– Да, лихо поставленная презабавнейшая киношка. Я не все серии смотрел, но мне особенно понравился момент, когда справедливый Голобородько отправляет в тюрьму собственную любовницу. Совершеннейшая фантастика в украинских реалиях! У нас ведь власть имущие засылают подружек намного дальше – на Бали или Мальдивы.

– А если серьезно, то вспомним слова раввина о том, что «революцию делают Троцкие, а расплачиваются за нее Бронштейны».

– Мудрый рав Мазе был прав. Он опасался, что «революции» могут привести к новому всплеску антисемитизма.

– Как оказалось, небезосновательно.

– Но то, как сказал поэт, дела давно минувших дней. А как с антисемитизмом в Украине сегодня?

– Я полагаю, по мере того как при президенте-еврее ни в экономике, ни в политике подъема не видно, антисемитизм растет.

– И откуда у тебя такое мнение?

– Да люди говорят.

– Это, конечно, аргумент. Но не самый весомый. Мне вот уже много лет время от времени тот или иной знакомый украинский интеллигент говорит: «Миша, если бы вы знали, что люди опять говорят о евреях…».

И я верю, что говорят. Но в подавляющем большинстве случаев – не в открытую, понимая, что далеко не все с ними солидарны. Во всяком случае понятно, что в стране с высоким уровнем антисемитизма еврей избраться президентом не смог бы.

Впрочем, антисемитизм, как и расизм – он, словно инфекция, глубоко затаивается в здоровом организме, но когда наступает кризис, проявляет себя в зловещей силе.

– Вот потому я и считаю, что президентом все же должен быть представитель титульной национальности.

– Ого, так это какое-то реакционное мнение! В открытую его ныне можно услышать только из уст радикальных националистов, которые регулярно набирают на выборах всего лишь 1,5-2% голосов.

– А я и не говорю, что это демократическое мнение. Но мне кажется, так для нас было бы лучше.

– Все предыдущие президенты были украинцами. Но при них народу жилось и не лучше, и не хуже, чем сейчас. Хотя многие уже считают иначе. Вероятно потому что имеющее несколько ироничный оттенок в Европе утверждение «мафия бессмертна» в Украине из-за высочайшего уровня коррупции по-прежнему звучит откровенно зловеще.

Однако, если ты опасаешься наступления совсем плохих времен, почему же никуда не уехал?

– Не хочу выглядеть пафосным, но здесь моя родина, я в Украине родился и прожил жизнь. Я не уехал в Штаты, имея шесть лет статус беженца, не отправился в Израиль, мог и в Германию. Я остался, потому что считаю, что здесь мое место, здесь я ощущаю себя полезным и нужным…