ФЕЕРИЧЕСКИЙ ДАВИД ЯНОВИЧ
(фрагменты воспоминаний)
…Давида Яновича Черкасского часто приглашали на различные мероприятия. Вежливо соглашался, но не шел: «Зачем мне это нужно? Все будут подходить и рассказывать мне, какой я талантливый». Однажды он с улыбкой рассказал мне, что на улице к нему подошел какой-то подвыпивший мужичок и сказал: «Я ваш кумир!». Как ни странно, при всей своей любви к выпивке и хорошим компаниям, ненавидел фуршеты: «Не люблю шару». Поэтому на фуршетах после двух-трех обязательных тостов уводил близких друзей в другой ресторан и частенько расплачивался потом за всех сам. Пафос и «звериную серьезность» ненавидел. Однажды во время утреннего созвона он сказал: «Звонили из администрации президента. Обрадовали, что я награжден орденом». «Каким?» – спросил я. «Не помню. Какая-то херня третьей степени».
Скучно с ним определенно не было. Мало кто заметил, что Джон Сильвер в «Острове» начал говорить голосом Джигарханяна лишь во второй серии. До этого его озвучивали Валерий Чигляев и Виктор Андриенко. И вот Джигарханян приезжает в Киев, Давид устраивает ему «культурную программу» и через неделю понимает, что быстро оказался банкротом. Тогда он звонит мне: «Слушай, там тебе деньги за стихи положены, а мне Армена Борисовича не на что угощать. Приезжай на студию и получи». Я удивляюсь – как же я их получу, если гонорары выплачиваются только в последних числах месяца, да и то почтовым переводом? Он говорит: «Ты приезжай. Мы что-нибудь придумаем». Приезжаю. Давид бросает снимать сцену пиратской драки, и мы идем в бухгалтерию. За нами увязывается Валера Чигляев (бородатый пират) в полном пиратском облачении со здоровенной пиратской саблей в руках, что очень усложнило ситуацию – суровые бухгалтерши расценили появление Валеры с саблей как угрозу. И все же Давид их уговорил. Я получил очень неплохую по тем временам сумму и больше половины отдал ему, после чего шумной компанией во главе с Давидом и Джигарханяном мы погрузились в студийный автобус и поехали пировать домой к Жоре Кишко, который озвучивал Слепого Пью. По дороге вышли на Шота Руставели, чтобы отовариться. Старожилы помнят, что рядом с кинотеатром «Кинопанорама» много лет находился молочный магазин, а напротив через дорогу был подвальчик, в котором продавалось спиртное. На дворе стоял суровый 1987 год – год горбачевского сухого закона. Больше одной бутылки в руки не продавалось, поэтому все, за исключением нас с Давидом и Армена Борисовича, рванули в погребок, а наша троица зашла за закуской в «Молочный». «Ты развлекай Армена, – сказал Давид, – а я стану в очередь». Мы с Джигарханяном забились в дальний угол магазина – подальше от чужих глаз, я стал у стенки, а он, натянув на глаза шапку со спущенными ушами, повернулся лицом ко мне и спиной к очереди. Непонятно почему, но продавщица, отпускающая колбасу, стала Давиду хамить. И чем вежливей он с ней разговаривал, пытаясь успокоить, тем больше она хамила. «Совдеп – столица дзен-буддизма», – вдруг прокомментировал Джигарханян. Вот что значит хорошая дикция – можно сказать тихо, а слышно будет на галерке. Вся очередь разом повернулась в нашу сторону. У продавщицы отвалилась челюсть… Когда мы вышли из магазина, Давид озадаченно посмотрел на нас: «Вы не заметили – я с ней расплатился?»…
Заслуженным деятелем Черкасский стал только к 65 годам, а народным артистом вообще в 80 лет. Однажды я спросил его, отчего так поздно все пришло. Он ответил: «Ну, так меня же за аморальное поведение чуть из профессии не выгнали». Был такой эпизод в его жизни. По первой специальности Давид был инженером-строителем. Успел после окончания КИСИ потрудиться в институте «Проектстальконструкция», и, уже работая на киностудии, регулярно встречался со своими бывшими коллегами. Новый 1961 год он тоже отмечал в их тесной компании. Часам к четырем ночи, когда все подустали и, по меткому выражению Бабеля «контрабас не ладил со скрипкой», Давид, чтобы оживить компанию и придать празднику второе дыхание, разделся догола, влез на стол и начал танцевать. Кто-то настучал, его хотели уволить из киностудии, но потом просто перевели в осветители…
Об этом факте знают многие, но мало кто знает, как он вернулся в профессию. Киевская студия научно-популярных фильмов снимала тогда множество учебных материалов по заказам различных министерств и ведомств. Один из таких фильмов нужно было снимать на московском клеевом заводе. Там варили клей из собачьих костей и даже вокруг завода амбре стояло такое, что люди обходили его десятой дорогой, а уж в самих цехах… Работники студии наотрез отказывались ехать в Москву. Вплоть до увольнения. Давид вызвался добровольцем, после чего по ходатайству ветеранов студии и даже Московского райкома комсомола, с которым он сотрудничал, рисуя карикатуры для «Окна сатиры», был прощен.
Вообще, наводить на личность Давида Черкасского хрестоматийный глянец – это говорить о совсем другом человеке. Да и сам бы он этого явно не одобрил. Не зря одной из его любимых книг была «Гаргантюа и Пантагрюэль»…
Название темы «Черкасский и женщины» может стать заглавием для большой книги. Не секрет, что Давид был большим женолюбом, как не секрет и то, что женщины массово в него влюблялись, а те, кто не влюблялся, проникались большой симпатией. «Он так красиво умеет ухаживать!» – не раз слышал я от дам, с которыми у него когда-то «было». Надо отдать ему должное, он не любил распространяться о своих похождениях, но кое-что все равно доходило – иногда только до близких друзей, иногда – до широких кинематографических масс.
Конец семидесятых. Сочи. Знаменитая гостиница «Жемчужина». В одном из корпусов поселяется партийная делегация из братской ГДР. К несчастью для делегации, в том же корпусе поселяется и Давид. И, конечно же, у одной молодой немки тут же завязывается с ним бурный роман. И, конечно же, кто-то донес куда надо, и буквально минут через десять после того, как парочка в очередной раз уединилась у немки в номере, в двери начали ломиться члены делегации во главе с пожилой руководительницей. Через пару минут дверь распахнулась, из номера вышел завернутый, как римский патриций, в белую простыню Давид и, невозмутимо сказав «Хенде хох!», c достоинством прошествовал мимо оцепеневших от такой наглости немецких партайгеноссе.
Он любил женщин с рубенсовскими формами. Поздним летним вечером гуляем с ним по Одессе. Впереди – колоритная парочка. Щуплый паренек держит за руку девицу с необъятным задом, упакованным в туго облегающие брюки. Каждая ягодица при ходьбе живет своей жизнью, ритмично поднимаясь и опускаясь. Когда парочка скрывается за поворотом, Давид поворачивается ко мне и восхищенно говорит: «Это же счастье!»…
Одна моя знакомая киноредакторша – обладательница пышных форм – рассказывала, что Давид едва не расстроил ее свадьбу: она сидела с будущим мужем за столиком в кафе Дома кино, когда вошел Давид, уже слегка навеселе, остановился у их столика, оценил неторопливым долгим взглядом ее фигуру, одобрительно сказал жениху «Рекомендую!» и пошел дальше.
Разных смешных или нелепых случаев в его жизни было немеряно, и что характерно все они тоже были связаны с кино, женщинами и выпивкой, причем довольно часто – одновременно.
Время от времени он звонил: «Слушай, у меня сегодня интервью будут брать. Напомни какой-нибудь случай из моей жизни». И я напоминал. Да вот хотя бы эту историю.
В середине восьмидесятых к нему домой заявился некий деловой человек из Уренгоя. Предложил выгодный гешефт: Давид привозит в Уренгой пленку с «Приключениями капитана Врунгеля», билеты на киносеанс будут продаваться по три рубля, и с каждого проданного билета он будет иметь рубль. Давид не возражал. Сказал, что через неделю сможет прилететь. Деловой человек тут же подсуетился, вручил билеты на самолет в оба конца и улетел ждать Давида в родном Уренгое. Когда через неделю Черкасский появился на трапе самолета, встречающие впали в ступор – в сорокаградусный мороз он вышел из самолета в летних брюках, тенниске и сандалиях. Дело в том, что в те годы в газетах, по радио и телевидению много и часто говорилось о строительстве газопровода Уренгой–Помары–Ужгород. Вот он и решил, что Уренгой – это где-то недалеко от Ужгорода. И это было еще ничего – Давида сразу же укутали в теплый полушубок, но когда он увидел афишу, в ступор впал уже сам. Афиша приглашала зрителей на замечательный фильм «Приключения барона Врангеля». И даже это, хотя и с трудом, можно было бы пережить, но… В день прилета Черкасского в Уренгой на страну в очередной раз обрушилось большое горе – почил в бозе очередной генсек. Был объявлен недельный траур, повлекший за собой закрытие всех кинотеатров. Обратный самолет улетал как раз через неделю. Всю эту неделю Давид и компания прогоревших тюменских предпринимателей провели за столом, а потом его тепленького посадили в самолет и отправили в Киев.
…1986 год. На революционном пятом съезде кинематографистов Украины, так же, как и на историческом московском, кипели нешуточные страсти. Новое боролось со старым. Выступающие пытались перекричать друг друга, взаимные претензии и оскорбления сыпались как из рога изобилия. Вдруг слова попросил Черкасский. В зале неожиданно возникла изумленная тишина: все знали, что он был от всего этого далек. Давид не торопясь вышел на трибуну, так же неторопливо обвел взглядом притихший зал и сказал: «Я только что из нашего ресторана. Коньяк подорожал на семь копеек. Нехорошо это…». Подумал и добавил: «Нет, не хорошо». И спокойненько, вальяжной походкой сошел со сцены. Страсти в зале угасли сами собой.
В годы хаоса, последовавшие за развалом Союза, Давиду как-то удалось пробить на недавно возникшей киностудии «Славутич» решение о съемках нового фильма.
Снимали его мы в Крыму, что было приятно. Однако вскоре оказалось, что средств на постановку катастрофически не хватает. И тогда Давид решил спасти хоть часть финансирования. Он послал меня в Киев получить гонорар. Но Давид был так разозлен, что при написании резолюции для получения денег ругался очень-очень.
При этом я должен был, помимо резолюции режиссера, получить положительную резолюцию главного литературного редактора, а потом – непосредственно директора. Главный литературный редактор встретила меня приветливо, расспросила, как продвигаются съемки, поинтересовалась погодой в Ялте и ценами на персики, потом взяла мою стопку с текстами и начала покрываться бурыми пятнами: «Вы хоть читали, что он написал?». Я начал читать резолюцию и понял, почему Давид писал ее так долго. Начиналось она словами: «Директору киностудии: пошел ты к…». Не были забыты ни главный экономист с главным бухгалтером, ни начальник цеха обработки пленки. Каждому из них было подробно предписано, куда и в каком направлении им двигаться.
Исполненный легкой печали, я шел по студийному коридору. Конечно же, как любой нормальный человек, я на эти деньги рассчитывал. С другой стороны – успокаивал себя я – провести полтора месяца летом в Ялте в такой прекрасной компании… За такое счастье многие бы сами заплатили. Пребывая в раздумьях, я поравнялся с табличкой «Директор киностудии» и хотел было пройти дальше, но дверь, ведущая в приемную, открылась и из нее выпорхнула милая женщина, которой тоже адресовался один из пунктов резолюции – главный экономист: «Здравствуйте, Аркадий. Рада вас видеть. Почему вы такой хмурый?». Я молча показал листки с резолюцией. Она прочитала, радостно хохотнула, забрала у меня листки: «Ждите меня здесь» и через несколько минут вернулась с резолюцией директора: «Бухгалтерия. Оплатить». Так я стал, скорее всего, единственным человеком в советском и постсоветском кинематографе, получившим гонорар по матерной резолюции…
Однажды в то время, когда везде и всюду по бывшему СССР лопались трасты и люди теряли свои деньги, я ехал в метро и увидел в вагоне объявление, что некий «Кий-траст» принимает взносы под хорошие проценты. Я еще подумал, каким идиотом нужно быть, чтобы в такой ситуации вкладывать в траст деньги. Едва вошел в квартиру, звонит Давид: «Значит так. Был только что в офисе «Кий-траста» в Доме профсоюзов. Ты бы видел кабинет председателя! Иранский шах позавидует! И сам председатель такой симпатяга! Ему всего 29 лет. Заказал рекламу. Несколько разных роликов, начиная с 45 секунд и до 10. Дает хорошие деньги». Сейчас помню только, что сценарий десятисекундного ролика у меня получился таким: стоят в фойе Дома профсоюзов муж и жена, и – на выбор заказчика – то ли в форме диалога, то ли в форме монолога идет текст «Обманут? Здрасьте! Мы ж в «Кий-трасте!».
Давид вскоре опять звонит: «Ему очень понравилось. Особенно десятисекундный. Он так смеялся! Послезавтра иду за деньгами». Наступило то самое послезавтра: «Теперь я понял, почему он смеялся. Из офиса уже успели всю мебель вынести». Тут уж я, не выбирая слов, высказал все, что по этому поводу думаю и в той же грубой нелитературной форме пожелал лично председателю и всему правлению «Кий-траста» всего, что подсказало мне в этот момент мое воспаленное воображение. «А вот этого не надо, – остановил меня Давид. – Пусть они все будут здоровы». И в этом был весь Черкасский. Я этот эпизод запомнил на всю жизнь и до сих пор никому и никогда ничего плохого не желаю. Но мы часто потом, если сомневались в чьей-то порядочности, произносили заветное: «Обманут? Здрасьте! Мы ж в «Кий-трасте!».
…Больше он ничего так и не снял. Получал звания, ордена, стал академиком, но денег на кино не давали. Правда, без работы он не сидел – реклама, клипы, оформление книг, до последнего дня работал с Радной Сахалтуевым над компьютерной игрой. И все время пытался хоть кого-то заинтересовать новыми проектами.
«Он всех нас держит», – сказал однажды Володя Быстряков…
До последнего дня Давид радовался жизни и в последний свой 86-й по паспорту, а на самом деле 87-й день рождения лихо танцевал и пел под аккомпанемент Владимира Быстрякова (клавишные) и Игоря Шуба (ударные) не совсем приличную песню раннего Высоцкого со словами: «Что ж ты, б..дь, зараза, бровь себе подбрила».
…Дней через десять его сразил инсульт. Такой диагноз требует немедленного реагирования. Увы, при всех своих регалиях и всенародной любви он весь день пролежал сначала в приемном покое, потом в коридоре больницы, и никто никакой врачебной помощи ему не оказал, несмотря на все хлопоты узнаваемых и популярных в народе Валеры Чигляева и Володи Быстрякова. И даже один богатый меценат при всех своих деньгах ничего не смог добиться, разве что (спасибо ему!) ежедневно оплачивал потом многотысячные счета, которые в течение месяца до самой смерти Давида щедро выставляли врачи реанимации, где он лежал, не приходя в сознание. Правда, это было уже в другой больнице, куда его перевезли, но время было потеряно. Как на такую ситуацию можно реагировать? Только «добрыми пожеланиями» тем, кто проявил такое убийственное безразличие. Но в ушах звучит Давида голос: «А вот этого не надо. Пусть они все будут здоровы» …
Однажды мы шли с ним по Институтской мимо верхней станции метро «Крещатик». На другой стороне улицы гид вел какую-то делегацию, объясняя что-то на английском языке. Завидев нас, гид провел своих подопечных по «зебре» к нам, извинился, показывая ладонью на Давида, произнес какую-то длинную фразу, которую сам же нам и перевел: «Я сказал, что перед ними живой классик мировой анимации». Когда делегация удалилась, Давид, глядя им вслед, характерным жестом ударил ребром ладони по локтевому сгибу: «Вот я вам буду классиком!».
Банальная истина – мы живем столько, сколько нас помнят. Думаю, не погрешу душой, если скажу, что все, кто его знал, помнят его в первую очередь не как классика, хоть он и был им еще при жизни, а как прекрасного и ни на кого не похожего феерического Давида Яновича Черкасского.
