Имя

«БЫТЬ ДОБРЫМ ВЕСЕЛЕЕ, ЗАНЯТНЕЕ И ПРАКТИЧНЕЕ»

Давид ШИМАНОВСКИЙ | Номер: 12/300 Декабрь 2017

В этом году исполнилось 135 лет со дня рождения Корнея Чуковского

Четвертое поколение детей в моем роду увлекается его замечательными сказками и стихами. Мой правнук с удовольствием слушает «Мойдодыра» и «Доктора Айболита». В зрелом возрасте я многое узнал о Чуковском как о журналисте, литературном критике, ученом-филологе, переводчике, детском писателе, психологе, педагоге, мужественном борце за справедливость.
Не имеющий даже национальности
«Кто я? Еврей? Русский? Украинец?»

Эти вопросы Корней Чуковский задал себе в дневнике 3 февраля 1925 года. Вероятно, они волновали его на протяжении многих лет. Но в автобиографиях, анкетах и публично о своей национальной идентичности Чуковский не упоминал. После его смерти «Дневники» были изданы с большими купюрами, и его еврейские корни замалчиваются. Лишь в воспоминаниях близких и друзей писателя проблема прояснилась. Судя по метрике, у Екатерины Осиповны Корнейчуковой 31 марта 1882 года в Петербурге родился сын (сам он отмечал день рождения 1 апреля). Наречен Николаем, фамилия по матери, имя отца не названо, следовательно, ребенок незаконнорожденный. Позже в документах его отчество указывалось по-разному, а с началом литературной деятельности он выступал под псевдонимом Корней Иванович Чуковский.

Мать, неграмотную крестьянку с Полтавщины, он с нежностью описал в повести «Серебряный герб»: «Мама была чернобровая, осанистая, высокая. Лицо красивое и правильное… Держала себя с достоинством, никому не кланялась, никого ни о чем не просила. И походка у нее была величавая». Кате не было и 19 лет, когда в нее – горничную у зажиточного одессита Соломона Левинсона – влюбился его сын Эммануил, студент из Петербурга, и увез девушку в столицу. Там она родила Марусю и Колю, но дед не признал внуков и запретил сыну креститься, что не дало ему возможность венчаться с православной. Через три года молодая семья распалась. Екатерина с детьми вернулась в Одессу, сама растила их, работая прачкой. А Эммануил стал управляющим типографией в Баку, женился на иудейке, изредка посылал деньги на детей. Видимо, Екатерина продолжала его любить: в ее комнате висел его портрет, и замуж она не вышла.
Об этом Корней Иванович поведал своему секретарю Кларе Лозовской. То же подтвердила Ольга Наппельбаум, какое-то время жившая у Чуковских. Да он и сам признался в дневнике: «Я, как не имеющий даже национальности, был самым нецельным человеком на земле… Мне казалось, что все у меня за спиной перешептываются и, когда я показываю свои документы, внутренне начинают плевать на меня… Когда дети говорили о своих отцах и дедах, я краснел, мялся, лгал». Все же он и сестра, повзрослев, изредка встречались с отцом. Мария взяла его отчество, а Корней однажды привез в дом старика, которому хотелось познакомиться с внуками. Но в тот же день сын, вспылив, выгнал отца и запретил родным упоминать о нем – вероятно, не смог простить былого предательства. Однако Чуковский не стал юдофобом и обиду на родителя не перенес на других евреев и еврейство в целом.

«Жаботинский ввел  меня в литературу»

Мать старалась дать сыну приличное воспитание и образование. Пятилетнего Колю она определила в частный детсад, где малыши маршировали под музыку и рисовали картинки.
«Самым старшим среди нас был курчавый, с негритянскими губами мальчишка, которого звали Володя Жаботинский. Вот когда я познакомился с будущим национальным героем Израиля», – вспоминал Чуковский. Оба учились в гимназии, откуда Николая отчислили из-за памфлета на директора, воспользовавшись циркуляром о «кухаркиных детях». Владимир, на два года старше, сам бросил учебу и стал зарабатывать на жизнь журналистикой. А долговязый нескладный Николай, в 16 лет покинув семью, расклеивал афиши, красил крыши, давал частные уроки, запоем читал книги, изучал английский язык, сочинял стихи, начал писать целый трактат. «И вдруг я встретил Жаботинского. Он выслушал мои философские бредни, повел меня к Хейфецу, редактору «Одесских новостей», и убедил напечатать отрывок из моей рукописи. К моей радости, статья вышла 6 октября 1901 года». За этой публикацией с подачи Жаботинского в газете появились следующие. «Получив первый гонорар, я купил себе новые брюки и стал из оборванца писателем. А главное – получил возможность часто встречаться с Владимиром. От всей его личности шла духовная радиация… Меня восхищало в нем все: голос, смех, густые черные волосы, широкие пушистые брови и выдающийся подбородок, придававший ему вид задиры».
Жаботинский поощрял пробы пера коллеги, не упуская случая подшутить над ним:
Чуковский Корней,
Таланта хваленого,
В два раза длинней
Столба телефонного.
Их волновали одни и те же темы, и в газете «Южные записки» появились статья Жаботинского о патриотизме и Чуковского – о национализме и космополитизме. Владимир привил другу любовь к европейской культуре, привлек его к оказанию помощи бедным одесским евреям, приглашал в гости вместе с Машей, дочерью бухгалтера Арона-Бера Гольдфельда, в которую юноша влюбился. Именно Жаботинского Чуковский выбрал поручителем при оформлении своего брака. А тот уговорил редакцию «Одесских новостей» послать Корнея спецкором в Лондон вместе с женой. Деньги на билеты молодоженам собрали на свадьбе приятели-журналисты.
За полтора года голодного пребывания в Англии Чуковский полюбил страну и ее культуру, основательно пополнил образование в Британской библиотеке, читал в оригинале английских классиков, встречался с Конан Дойлем и Уэллсом. Он спешил поделиться с читателем новыми впечатлениями, в частности послал заметки о еврейской бедноте в Лондоне.
Вернувшись в Одессу, Николай и Мария в 1905 году связались с восставшими матросами броненосца «Потемкин» и поддерживали их семьи. Вскоре супруги переехали в Питер, где Жаботинский помог Корнею опубликовать в сионистском ежемесячнике «Еврейская жизнь» статью, в которой тот выразил озабоченность тем, что часть еврейской молодежи оторвана от собственной национальной культуры.
Самостоятельным шагом Чуковского в столичную журналистику стало издание им сатирического журнала «Сигнал», в который ему удалось привлечь Куприна, Сологуба, Тэффи. Вскоре журнал конфисковали, редактора арестовали за «оскорбление его Величества», но адвокат О. Грузенберг добился оправдания Чуковского.
Имя нового критика было у всех на слуху, его охотно печатал Брюсов в журнале «Весы». А затем Чуковский прославился скандальной статьей «Евреи и русская литература» (1908 г.), в которой резко осудил молодых писателей-евреев за потуги утвердиться в русской литературе, чуждой им по языку и эстетике, вместо того чтобы следовать примеру Шолома Аша, Шолом-Алейхема, Хаима Бялика, творивших на родном языке. В запальчивости Чуковский заявил: «Пропеть на весь мир «Песнь песней», а потом пойти в хористы чужой литературы, чтобы подхватывать чужие мотивы и подпевать неслышными голосами по чужим нотам, – это ли не рабство духовное, не унижение». Публикация спровоцировала бурную полемику. Чуковского винили в том, что он хочет создать черту оседлости в литературном творчестве: «Статья истинно сионистская, автор – переодетый еврей, а посему берегитесь, господа, у этого «гоя» шекель за пазухой!»
А Тэффи разразилась сатирой:
Где же корни у Корнея?
Ну, постой, Корней Чуковский!
Коли смел ты всему свету
Написать пасквиль таковский…
В.Тан (Натан Богораз) упрекнул автора в намерении оторвать еврейскую интеллигенцию от русской культуры. Ему возразил Жаботинский: «Я с Чуковским совершенно согласен. Наш народ остается без интеллигенции, и некому направлять его жизнь». Ярый противник ассимиляции, он заклеймил обрусевших евреев как дезертиров.
В последний раз они встретились в 1916 году в Лондоне, где Жаботинский формировал Еврейский легион для борьбы с турками в Палестине, а Чуковский вместе с А. Толстым, В. Немировичем-Данченко и В. Набоковым прибыл в составе делегации союзной России. Друзья провели вечер вместе, беседуя на разные темы. Позже Чуковский первым сообщил читателям о книге полковника Дж. Паттерсона «С еврейским отрядом в Галлиполи», а затем издал ее в русском переводе.

«Я не знаю за собой талантов, кроме беззаветного труженичества»

Чуковский был предельно скромен и требователен к себе. Зато другие видели, как растет и крепнет в нем многогранный дар русского литератора. Прежде всего он обнаружился в блестящих эссе, хлестких фельетонах и аналитических статьях, неизменно порождавших острые дискуссии. Критик стремился рассматривать культурные явления под непривычным углом зрения, громил бульварные опусы Арцыбашева, Вербицкой, Чарской и смело защищал от нападок футуристов Маяковского, Пастернака, Хлебникова. А. Блок отмечал: «Чуковский занимает видное место среди петербургских критиков. Его чуткости и талантливости, едкости его пера отрицать нельзя». В. Иванов характеризовал Чуковского в эпиграмме:
Полуцинизм, полулиризм,
Очей притворчивых лукавость,
Речей сговорчивых картавость
И молодой авантюризм.
А журналист С.Либрович увидел в нем не легковесного критикана, а «талантливого и остроумного портретиста-карикатуриста, не признающего никаких условностей и трафаретов», назвав его новаторский подход «чуковщиной» в добром смысле.
Очерки Чуковского о Бальмонте, Брюсове, Горьком, Куприне, Мережковском и других авторах вошли в сборники «От Чехова до наших дней» (1908), «Критические рассказы» (1911), «Лица и маски» (1914), «Футуристы» (1922), отличавшиеся научной глубиной. У Чуковского выработался оригинальный метод исследования творчества писателя: «Я изучаю его излюбленные приемы, пристрастие к тем или иным эпитетам, тропам, фигурам, словам и на основании этого воссоздаю духовную личность писателя». Его любимым поэтом был Некрасов, чьи рукописи он много лет скрупулезно изучал, заново открывал и в итоге опубликовал о нем солидный труд. Он издал книги о творчестве Достоевского, Блока, Ахматовой, Маяковского.
В этот же период началась плодотворная деятельность Чуковского-переводчика. С наслаждением читая «Робинзона Крузо», «Барона Мюнхгаузена», «Хижину дяди Тома», «Остров сокровищ», «Приключения Тома Сойера и Гекльберри Финна» и другие бестселлеры, я и не знал, что своим появлением на русском языке они обязаны Чуковскому. Свои принципы художественного перевода он сформулировал в трактате «Высокое искусство», ставшем учебным пособием для русских и зарубежных славистов.

«Чукоккала» и «чуковщина»

В 1906 году, став вполне обеспеченным, Чуковский с женой и детьми поселился на финском курорте Куоккала. Прожил там 10 лет, сблизился с соседом И. Репиным, которого убедил написать воспоминания, и с его именитыми гостями – Максимом Горьким, В.Короленко, А.Куприным, Ф.Шаляпиным, Л.Андреевым, В.Набоковым. По совету Ильи Ефимовича в 1914-м был начат рукописный альманах «Чукоккала», в котором знаменитости, включая опальных лиц, оставляли свои записи – буриме, шаржи и эпиграммы, реплики и развернутые высказывания о наболевшем, наконец, автографы. Среди тех, кто позже оставил в альманахе свой след, были Ахматова, Белый, Блок, Бунин, Гиппиус, Гумилев, Зощенко, Маяковский, Ходасевич. Этот перечень блестящих имен свидетельствует о широте общения и богатстве биографии Корнея Чуковского.
Полвека «Чукоккала» не покидала жилье своего владельца, переехавшего после революции в Петроград, затем в Москву и Переделкино. В альманахе появляются записи и рисунки новых друзей – Алигер, Житкова, Каверина, Катаева, Кольцова, Форш, Хармса, Шварца, Шкловского и др. Постепенно «Чукоккала» превратилась в толстый фолиант и едва не погибла в 1941 году, когда Чуковский перед эвакуацией закопал ее в лесу. В 1964-м внучка Корнея Ивановича Елена подготовила альманах к печати с комментариями и статьями деда, однако издание не вышло в свет по «идеологическим соображениям». Публикация с обильными купюрами состоялась лишь через 15 лет, но автор до этого дня не дожил. И. Андроников в предисловии к «Чукоккале» писал: «Личность самого составителя, его талант литературный и человеческий, выдающееся положение в литературе ХХ века в сочетании с этим множеством великолепных имен делают ее уникальной».
Приход к власти большевиков Чуковский встретил настороженно, хотя внешне лояльно. В первые годы после революции он возглавлял отдел издательства «Всемирная литература», сотрудничал в Доме литераторов, редакциях журналов, опубликовал статьи и книги по литературоведению. И в это же время всерьез увлекся детской литературой. Истоком новой страсти послужили стихи и сказки, сочиненные Корнеем Ивановичем для своих детей, особенно младшей Мурочки, родившейся в 1920-м. Но еще в 1916 году он составил альманах «Жар-птица» с первыми сказками. А в 1917-м пишет «Царь Пузан» для спектакля в Куоккале и редактирует детский отдел издательства «Парус», в котором публикует «Крокодила».
Вскоре Чуковский стал любимым детским писателем – остроумным, с богатой фантазией, с разнообразием рифм и ритмов в легко запоминавшихся стихотворениях. Одна за другой появляются сказки-поэмы «Тараканище» (1921) и «Мойдодыр» (1923), «Муха-цокотуха» (1924) и «Бармалей» (1925), «Федорино горе», «Путаница» и «Телефон» (1926), «Kраденое солнце» (1927). В них множество разных персонажей, они поучительны без морализаторства. Один из самых популярных образов – доктор Айболит – имел реального прототипа. Им стал Цемах Шабад, известный медик и еврейский общественный деятель, у которого писатель останавливался, посещая Вильно.
Чуковский писал: «Поэзия для детей – трудный и ответственный жанр, к овладению им нужно было готовиться долгие годы… По своим литературным достоинствам стихи для детей должны стоять на той же высоте, на какой стоят стихи для взрослых». Следуя пушкинскому принципу «сказка ложь, да в ней намек», поэт вкладывал в свои небылицы особый важный подтекст. Но если в «Крокодиле» героизм доблестного Вани Васильчикова, укротившего людоеда-крокодила и давшего свободу народу, был понятен и малышам, и взрослым, то в «Тараканище» даже цензоры не узрели аналогии рыжеусого насекомого с личностью генсека Сталина. И только узница ГУЛАГа Евгения Гинзбург увидела в нем притчу о тиране, чья гибель неизбежна.

И все же травля сказочника началась именно с «Крокодила». В 1927-м, когда дочь писателя Лида находилась в ссылке по обвинению в антисоветчине, издание этой сказки было задержано по указанию Н. Крупской, замнаркома просвещения. Встреча с ней оказалась для Чуковского роковой – после его заявления «Педагоги не могут быть судьями литературных произведений» разъяренная вдова Ленина разразилась статьей в «Правде», обвинив Чуковского в «невероятной галиматье вместо правдивого рассказа о жизни животных» и «крайне злобном изображении народа как трусливо орущей толпы». Письмо Горького в редакцию газеты и обращение группы писателей к наркому Луначарскому в защиту Чуковского успеха не имели. Была инспирирована резолюция собрания родителей кремлевского детсада, призвавших искоренить «чуковщину», которая «уводит детей от советской действительности», «сеет среди них суеверие и страхи». «Литературная газета» раздула кампанию борьбы с «безыдейной чуковщиной». Этим ярлыком партийные критики клеймили ведущего детского писателя, а его книги повсюду запрещались.
Чуковскому пришлось публично каяться в «ошибках», отречься от своих сказок и обещать создать для подростков «Веселую колхозию», которую он так и не написал. Впоследствии он осуждал свое малодушие, вызванное трагическими обстоятельствами – в 1931 году умерла от туберкулеза младшая дочь, любимица Мурочка, в 1937-м после разгрома Лендетиздата осталась без работы старшая Лида, был репрессирован ее муж Матвей Бронштейн. Затем для писателя наступило временное послабление: вышли книги «От двух до пяти», «Солнечное», «Гимназия», ему разрешили выступать с лекциями, предоставили квартиру и дачу. С начала войны он работал в Совинформбюро и в Комиссии помощи эвакуированным детям. Оба его сына сражались на фронте, младший Борис погиб в конце 1941 года. Чекисты зафиксировали высказывание Чуковского: «Всей душой желаю гибели Гитлера и крушения его бредовых идей. С падением нацистской деспотии мир демократии встанет лицом к лицу с советской деспотией».
В 1942 году Корней Иванович сочиняет еще одну сказку – «Одолеем Бармалея!», в которой в доступной форме объясняет детям происходящее в мире, вселяет в них веру в победу добра над злом. И снова сталкивается с тупостью и демагогией партократов, не желавших понять психологию ребенка, специфику и сложность сказки как литературного жанра. В 1944-м в «Правде» появляется разгромная статья о «пошлой и вредной стряпне» Чуковского, «полностью исказившего представления детей о реальной войне», из которой следует вывод – автор «сознательно опошлил задачи воспитания детей в духе советского патриотизма». А спустя год писатель наступает на те же грабли, сочинив поэму о подвигах храброго лилипута Бибигона, и та же «Правда» вскрывает «серьезные недостатки детских журналов», как следствие – публикация новой сказки в «Мурзилке» прекращена, она появилась в печати лишь 15 лет спустя.

Цена почестей

После сталинского «ледникового периода» Чуковский обрел относительную свободу творчества во время хрущевской «оттепели». Выходят его литературоведческие книги, в частности, работа о связи творчества Пушкина, Гоголя и Некрасова, сборники сказок. И все же он, по собственному признанию, «никак не привыкнет к хамству и тупоумию издательств».
В 1957 году широко отмечался 75-летний юбилей К. И. Чуковского. Его наградили орденом Ленина, а еще через пять лет присудили Ленинскую премию за монографию «Мастерство Некрасова». Подлинную цену этим почестям и меру надежности своего статуса писатель хорошо знал по горькому жизненному опыту. Единственной наградой, которой он дорожил, была степень доктора литературы, присужденная ему Оксфордским университетом в 1962 году.
В 1960-е годы Чуковский решил рассказать детям о Библии, но «научные атеисты» потребовали убрать из текста слова «Бог» и «евреи». Пришлось дать Всевышнему псевдоним «волшебник Яхве», а книжку назвать «Вавилонская башня», но ее тираж все равно уничтожили. Корней Иванович вынужден был вести двойную жизнь – испытывая к властям неприязнь, он ради безопасности семьи пытался соблюдать «правила игры». Сын Николай, литератор, старался быть в стороне от политики, умер он внезапно в 1965-м. Жена Мария Борисовна, сердечница, скончалась десятью годами раньше. Дочь Лидия, писатель и публицист, стала правозащитницей.
К.Лозовская отмечала: «Корней Иванович вечно хлопотал о квартирах, пенсиях, прописках, об устройстве в больницу, детсад или санаторий, в институт, на работу». Особенно не мог он удержаться от поддержки близких по духу людей. Первым поздравил Бориса Пастернака с Нобелевской премией, прилагал немало усилий к спасению Иосифа Бродского от судебной расправы. На протяжении ряда лет давал приют опальному Солженицыну. Принял живое участие в судьбе диссидентов супругов Литвиновых. В 1966 году подписал письмо деятелей культуры Брежневу против реабилитации Сталина.
«Раздвоенность» Чуковского проявилась и в том, что, с одной стороны, он был писателем, глубоко пропитанным русской культурой, а с другой – изначально тянулся к евреям и чурался антисемитов. И дело не в отцовских генах, а в той среде, в которой он жил и творил. В его архивах многократно упоминаются Бабель, Дымов (Перельман), Казакевич, Мандельштам, Маршак, Пастернак, Эренбург и др. Юрия Тынянова, по его словам, отличала «тончайшая интеллигентность, свойственная еврейскому уму». Евреями были оба зятя Чуковского и его литсекретари, один из них – будущий знаменитый сказочник и драматург Евгений Шварц, чью «чуткость, самоотверженность и бескорыстие» он высоко ценил. Получив от Льва Квитко перевод своей сказки на иврит, он обратился с письмом к детям Израиля: «Я горжусь, что праправнуки патриархов Авраама, Исаака и Иакова будут читать мою сказку на языке их предков».
28 октября 1969 года Корней Чуковский скончался от вирусного гепатита в Кунцевской больнице. Он похоронен на кладбище в Переделкине. Власти долго не переиздавали его книги, тянули с открытием дома-музея и установкой мемориальной доски.