ПОДЛИННАЯ ИСТОРИЯ АРХИТЕКТОРА ХОЛОКОСТА
27 января – Международный День памяти жертв Холокоста
Премия за лучшую нехудожественную книгу минувшего года, учрежденная телерадиокорпорацией NDR, присуждена в Германии книге Беттины Штангнет «Эйхман до Иерусалима». Как говорится в решении жюри, премия дана философу и историку за убедительную корректировку образа нацистского преступника. Напомним: Адольф Эйхман, возглавлявший отдел по организации уничтожения евреев Европы, был выкраден в мае 1960 г. в Аргентине агентами израильской разведки «Моссад» и после суда в Иерусалиме казнен. В названии книги Беттины Штангнет слышна полемика со знаменитой работой Ханны Арендт «Эйхман в Иерусалиме. Банальность зла».
Многим долгое время казалось (или многие хотели убедить себя), что на процессе в Иерусалиме об Адольфе Эйхмане стало известно (и было сказано) все. И образ малообразованного, закомплексованного винтика нацистской машины уничтожения утвердился с тех пор благодаря тому, что Эйхман, как пишет Штангнет в своей книге, талантливо сыграл роль именно такого человека, который якобы не выходил из-за своего письменного стола и выполнял чужие приказы. На процессе в Иерусалиме он говорил: «Я осуждаю санкционированную тогдашним руководством Германии деятельность по уничтожению евреев. Я никогда не был антисемитом, но я был националистом. Я получил приказ составить расписание депортаций, с учетом всего, что с этой задачей связано. Так как вы требуете от меня, господин председатель суда, дать ясный ответ, то я должен заявить, что уничтожение евреев я считаю одним из самых тяжких преступлений в истории человечества».
Но вот другая магнитофонная запись Эйхмана, сделанная в Буэнос-Айресе в 1957 г.: «Если бы мне пришлось стать комендантом концентрационного лагеря, я действовал бы так же, как и другие. И если бы я получал приказы расстреливать евреев или отправлять их в газовые камеры, то, будьте уверены, я выполнил бы эти приказы».
Это истинный Эйхман, и он откровенно и не без гордости изложил свое кредо в Буэнос-Айресе в беседах с голландским эсэсовцем Виллемом Зассеном, который записывал разговоры с Эйхманом на магнитофон. Вот еще один фрагмент: «Если бы мы убили 10 млн. 300 тыс. наших заклятых врагов, только тогда наша миссия была бы выполненной».
В книге Штангнет немало доселе неизвестных страниц, написанных лично Эйхманом, в частности, его неотправленное письмо канцлеру ФРГ Аденауэру.
Вот что она рассказывает о возникновении своего замысла: «Я, как и многие, долго верила, что достаточно изучать процесс в Иерусалиме, интересоваться тем, как Эйхман там себя вел, что говорил, и сравнивать эти сведения с нашими знаниями о Холокосте. Позже я обратила внимание на то, что в этой истории есть пробел между 1945 и 1960 годами, когда Эйхман скрывался, и мы ничего не знали о том, где он, что делает и что думает. А это, в свою очередь, связано с начальным периодом истории ФРГ, о котором мы также на удивление мало знаем».
Эйхмана цитировали на Нюрнбергском процессе со слов его бывшего сослуживца Вильгельма Хеттля, приводили названное в августе 1944 г. число уничтоженных евреев. Со ссылкой на это высказывание Эйхмана и вошла в обиход страшная цифра – 6 млн. жертв.
Беттина Штангнет рассказывает, что, по словам Эйхмана, прозвучавшим на Нюрнбергском процессе, 4 млн. евреев погибли в лагерях смерти и еще 2 млн. были убиты специальными подразделениями, занимавшимися уничтожением не только евреев, но и других групп населения на оккупированных территориях. В этой связи часто говорится о стихийных, несанкционированных действиях, но при этом Эйхман знал об этих акциях достаточно, чтобы назвать точные цифры. Историкам потребовалось немало времени, чтобы оценить реальные масштабы уничтожения евреев, и получилось как раз то число, которое Адольф Эйхман назвал еще в 1944 г. Это показывает, насколько хорошо Эйхман был информирован, в частности, об акциях уничтожения, в организации которых он участия не принимал. Похоже, что эти действия вовсе не были произволом на местах, как думают некоторые. Акции спецподразделений были хорошо подготовленными, систематическими и задокументированными – иначе в распоряжении Эйхмана не оказалось бы точных цифр.
Может быть, самое главное открытие книги Штангнет – это то, что Эйхман был полной противоположностью немецкому образу так называемого «преступника за письменным столом», чиновника, только выполняющего предписания начальников.
Этот образ мелкого чиновника, полагает Беттина Штангнет, создал сам Эйхман на процессе в Иерусалиме. Его можно понять – он хотел представить себя лицом незаметным и незначительным. Но образ клерка не соответствует тому, что делал Эйхман. Когда автор книги проанализировала его деятельность по документам, возник совсем другой образ – человека, который курсирует по Европе, встречается с крупными политиками и при этом успевает присутствовать на расстрелах заключенных, в концлагерях он инспектирует газовые камеры, он постоянно в разъездах, и подчас его собственные сотрудники не знают, где он в данный момент. Это практик, который все время в пути. Он был занят убийствами и хотел быть в этом деле перфекционистом. Конечно, такой автопортрет был для Эйхмана в Иерусалиме невозможен, так как он выглядел бы тогда значительной фигурой, каковой и был в действительности. В образе зла, которое исходит не от конкретного человека, и не от человека вообще, а от системы, бюрократии, есть нечто весьма соблазнительное, потому что тогда все являются жертвами и не остается ни одного преступника. Если сам человек является только винтиком механизма, каковым пытался представить себя Эйхман, если он только винтик, то тогда уж тем более винтики все те, кто был вовлечен в преступления меньше его, и те, кто просто знал о преступлениях… И это очень соблазнительная теория, по которой единственным злом в национал-социализме являлась сама система.
Я спросил Беттину Штангнет, не будет ли верным назвать Эйхмана «менеджером Холокоста»? Вот что она ответила: «Я не могу употребить в отношении Эйхмана слово «менеджер». В процессе уничтожения евреев он был, несомненно, одной из главных фигур. Были и другие, и на первом месте, конечно, Адольф Гитлер, который хотел осуществления ванзейского плана. Но роль Эйхмана в уничтожении евреев, а также в депортации поляков и цыган была несомненно более значимой, чем казалось раньше. Он, в частности, был серьезно вовлечен в процессы принятия решений, он во многом участвовал, иногда и там, где мы его раньше не могли разглядеть. Перед судьями в Израиле он, конечно, пытался приуменьшить свою роль и свое участие, и это понятно. Но появившиеся в последние годы документы показывают его участие во многих делах, в которых мы его раньше не видели и даже не предполагали увидеть. Так что его роль до недавнего времени недооценивалась. В беседах с Зассеном в Аргентине Эйхман показал, как можно обладать властью, не будучи в ее верхнем эшелоне, как подчиненный должен информировать своего начальника ради получения приказа, который ему, подчиненному, желателен. Если вы принимаете решения, вы зависите от того, как излагают обстоятельства дела ваши подчиненные, вы ведь не можете лично присутствовать везде. Эго означает, что каждый подчиненный может, если захочет, подталкивать начальника в том или ином направлении. Конечно, нельзя сказать, что Эйхман манипулировал начальниками. Все они хотели убивать – это было целью преступного режима. Но Эйхман умело создавал себе пространство для маневра и сам подтверждал в беседах в Аргентине, что не столько подчинялся приказам, как говорил потом в Иерусалиме, сколько сам вдохновлял те приказы, которые хотел выполнять».
Хотел же Эйхман максимальной эффективности так называемого окончательного решения еврейского вопроса, поэтому даже в конце войны, которую он уже видел проигранной, ездил в Освенцим с целью добиться увеличения количества уничтоженных узников в газовых камерах с 10 до 12 тыс. в день. Он требовал и получал вагоны, которых не хватало армии, и говорил, что понимает, что война проиграна, однако его личная борьба еще не окончена.
Как автор книги объясняет такое рвение Эйхмана даже тогда, когда другие уже думали о собственной судьбе и о путях спасения? «Он верил в расовую теорию, – убеждает Беттина Шатнгент. – Это была вера, а не знание. И он верил в борьбу рас за выживание на планете и в то, что в итоге только одна раса должна победить. И ему, как и его кумиру Гитлеру, евреи казались умнейшей расой на земле. Поэтому в понимании нацистов они и представляли для арийцев наибольшую опасность, угрозу их господству. Это очень странное представление о том, что ты сражаешься с невидимым врагом. У евреев ведь не было своего государства, на которое можно было напасть, они были повсюду. И этот враг был местом проекции страха, и страхи позволяли видеть в евреях угрозу, которой на самом деле не было. Теория мирового еврейского заговора существовала давно, и она была дополнена теорией борьбы рас. В Германии появились расовые законы. Эйхман был убежденным расистом-антисемитом, он верил в войну рас, как сегодня некоторые верят в борьбу культур. Для него борьба с врагом была обязанностью, необходимостью, а представления о толерантности и взаимопонимании он считал предательством немецкого народа. Он думал, что в борьбе с еврейским врагом все средства хороши. Он хотел только одного – быть немцем, и только немцем. Это была его вера. Поэтому он считал правильным, что немцы начали борьбу против этой, как ему казалось, опасной еврейской расы. Он сожалел только о том, что ему не удалось осуществить план Ванзейской конференции до конца. Было бы слишком простым считать мышление Эйхмана патологией, а его самого душевнобольным.
У каждого человека есть свои представления о мире, свое мировоззрение, являющееся смесью из знаний и предрассудков. Руководствуясь своими представлениями, человек действует. Мировоззрение Эйхмана было чрезвычайно агрессивным и не признавало никаких ограничений, в частности, тех границ, которые мы называем этикой, моралью, правами человека. Он не верил в само существование этих понятий. Он верил, что человека определяет только инстинкт выживания, который оправдывает все. Можно сказать, что он считал мораль просто проявлением слабости. Он верил в тотальную войну, которая будет продолжаться до тех пор, пока один из противников не погибнет.
Такие представления возникли еще в XIX в. и получили широкое распространение. Эйхман не знал меры, и не он один, такова была вся система, в которой он действовал. Все они были убеждены в том, что скоро ресурсы на планете начнут истощаться и за них придется вести борьбу. Мы и сегодня видим людей, рассуждающих о предстоящей нехватке воды или энергоресурсов. Можно назвать таких людей больными, но таких больных много. Разница только в атмосфере и времени, в котором эти люди существуют, в условиях, которые не дают им превратиться в убийц. У нас сдерживающим механизмом является правовое государство. Но тогда его не было. И изучение истории Эйхмана приводит к выводу, что человек должен быть весьма осторожен и осмотрителен в своих мыслях. Ибо мысли очень быстро могут превратиться в дела, быстрее, чем мы ожидаем. В мышлении мы можем сломать барьеры, которые потом невозможно восстановить, так как человек уже действует. Карл Ясперс сказал однажды, что это была важная задача философии – ответить людям после 1945 г. на вопрос: на какие мысли я вообще имею право? Разговор здесь не о свободе мышления, так как мышлению позволено все, а о вопросе, когда мыслитель должен поставить барьер в своих раздумьях и когда должна возникать этика в самом мышлении. Подобными вопросами Эйхман никогда не задавался. Он был убежден, что только тот, кто радикально следует своим инстинктам, например, инстинктам убийцы, в конечном итоге и выживет».
Такими были жизненные убеждения этого порождения ада.
