Шай АГНОН: «На мое творчество повлиял Талмуд»

По материалам Википедии | Номер: Февраль 2012

Шай АГНОН:  «На мое творчество повлиял Талмуд»Шай АГНОН (настоящее имя Шмуэль Йосеф Халеви Чачкес) родился 8 августа 1887 г. в городке Бучач в Галиции. Его отец, Шолом Мордехай Халеви Чачкес, по профессии торговец мехами, получил образование раввина. Мать Агнона, урожденная Эстер Фарб, была весьма начитанной женщиной. Высокообразован был и его дед по материнской линии, купец Иегуда Фарб, оказавший большое влияние на юного Агнона.
Образование, полученное в детстве, проявилось в темах и сюжетах многих произведений Агнона. Юный Агнон посещал хедер (начальную школу), а также изучал Талмуд под руководством своего отца и местного раввина. Подростком Агнон стал активным сионистом.
Свои первые поэтические произведения, опубликованные в местной газете, он написал на иврите и на идиш. В 18-летнем возрасте Агнон отправляется во Львов для работы в еврейской газете, в 1907 году предпринимает путешествие в Яффу в Палестине, а годом позже переезжает в Иерусалим. В то время он был секретарем иудейского суда и служил в различных иудейских советах. В 1909 году Агнон опубликовал короткую повесть «Покинутые жены» («Агунот»), названием которой впоследствии воспользовался для своего литературного псевдонима («Агнон» в переводе с иврита означает «брошенный»). С 1924 года «Агнон» становится официальной фамилией писателя.
В 1912 г. Агнон возвращается в Европу и поселяется в Берлине, где штудирует классиков, читает лекции по еврейской литературе, дает частные уроки иврита, исполняет обязанности научного консультанта. Вместе с теологом и философом Мартином Бубером Агнон собирает предания и притчи последователей хасидизма. Кроме того, Агнон и Бубер основывают журнал «Юде» («Jude»).
В Берлине Агнон знакомится с еврейским издателем Залманом Шокеном, который в 1915 году предоставляет ему пятилетнюю стипендию для занятий литературным творчеством при условии, что Агнон будет редактировать антологию еврейской литературы. Со временем Шокену удалось основать собственное издательство в Берлине, в котором выходили в основном произведения Агнона.
Чтобы освободиться от службы в армии во время первой мировой войны, Агнон на протяжении нескольких недель до прохождения призывной комиссии в 1916 году очень много курил, принимал таблетки и мало спал, в результате чего вместо армии попал в госпиталь с серьезным расстройством почек.
В 1919 г. он женился на Эстер Маркс, несмотря на несогласие ее отца. Церемонию провел известный раввин И.Я.Вайнберг. Брак принес Агнонам дочь и сына. Из-за войны и ее последствий Агнон возвратился в Иерусалим только в 1924 году. К этому времени Палестина стала подмандатной территорией Великобритании. В 1927 году он поселился в районе Иерусалима, называемом Тальпийот. Во время арабского мятежа 1929 года его дом был разграблен, и он построил себе новый, в котором и прожил до конца жизни.
В начале 1930-х гг. произведения Агнона широко публиковались на немецком языке, однако действие многих книг этого периода происходит в Палестине. Когда же в 1938 году нацисты закрыли издательство Шокена, предприниматель перебирается в Тель-Авив, где продолжает издавать произведения Агнона. В конце второй мировой войны Шокен открыл филиал своего издательства в Нью-Йорке и начал публиковать книги Агнона на английском языке, после чего писатель приобрел мировую известность.
Ознакомившись с творчеством Агнона, влиятельный американский критик Эдмунд Уилсон в конце 1950-х гг. официально предложил кандидатуру писателя в качестве соискателя Нобелевской премии по литературе. Однако лауреатом Нобелевской премии Агнон стал лишь в 1966 году, которая была присуждена ему за «глубоко оригинальное искусство повествования, навеянное еврейскими народными мотивами». Вместе с Агноном получила Нобелевскую премию Нелли Закс. В адресе Нобелевского комитета были особо выделены «Свадебный балдахин» и «Ночной гость». Нобелевской лекции Агнон не читал, но в своей краткой речи при вручении премии он подчеркнул влияние Талмуда и других религиозных еврейских книг на его творчество.
В последние годы жизни Агнон стал в Израиле своего рода национальным кумиром. Когда в иерусалимском районе Тальпийот начались строительные работы, мэр города Тедди Коллек приказал установить специальный знак вблизи дома Агнона: «Соблюдайте тишину! Агнон работает».
Несмотря на огромную популярность, сам Агнон был убежден, что его читательская аудитория сокращается. В газовых камерах второй мировой войны погибло значительное число тех людей, для которых он писал, и писателю казалось, что молодое поколение равнодушно к тем традиционным культурным ценностям, которые нашли отражение в его творчестве. Писатель скончался от сердечного приступа 17 февраля 1970 в Иерусалиме. Похоронен на Масличной (Елеонской) горе.
Помимо Нобелевской премии, Агнон был удостоен и других наград, в том числе престижной премии имени Бялика (1935 и 1951), Усышкинской премии (1950) и премии Израиля (1950 и 1958). Кроме того, писатель был удостоен почетных степеней Иудейской теологической семинарии в Америке, Еврейского университета в Иерусалиме, Колумбийского университета в США. В 1962 году Агнон был избран почетным гражданином Иерусалима. Мало известный широкому читателю до получения Нобелевской премии, в настоящее время Агнон считается одним из наиболее выдающихся еврейских писателей.


Шай АГНОН:  «На мое творчество повлиял Талмуд»Шмуэль Йосеф Агнон
К ОТЧЕМУ ДОМУ
(Из «Книги деяний»)
В канун праздника Песах это произошло. Я был вдали от отчего дома и от своего родного города – трудился. Работа, которой нет начала и от которой до конца дней невозможно освободиться. Явились двое, перепачканные в извести и краске, один из них держал в руках стремянку. Сказать по правде, стремянка стояла сама по себе, а он, хозяин стремянки, был втиснут между ее планками.
Я спросил, чего им надобно. Покрасить, ответили они, покрасить эту комнату нас послали сюда. Я был очень занят, и прервать работу мне показалось едва ли возможным. Но больше, чем о невольном уклонении от трудов, я сокрушался о той грязи, которую они развезут здесь – ведь не удосужатся, конечно, прикрыть какой-нибудь тряпицей мои книги. Перепортят и перепачкают.
Чтобы рабочие не прочли моих мыслей, я сделал вид, что вообще не замечаю их, и уставился на то место в стене, где под потолком зияла дыра, затянутая плесенью и паутиной, густыми лохмами свисающими вниз и скрывающими дыру от глаз. Мухи и комары покоились в этих зарослях. Что пользы, – сказал я себе, – что твои окна закрыты, если сквозь это отверстие проникают и мухи, и комары. Я покинул рабочих и взобрался под потолок – снять паутину и плесень, чтобы дыра оставалась явной и очевидной, пока не найду клок бумаги заткнуть ее. Пришла маленькая моя родственница и вызвалась помочь. Сам не знаю, почему я вдруг ополчился на нее и заявил, что ни она мне здесь не надобна, ни ее помощь. Она ссутулила плечики и исчезла.
Так или иначе, рабочие принялись орудовать в моей комнате – как люди, пекущиеся лишь о своем деле.
Я лишний тут, – сказал я себе, – все равно не смогу продолжать работу, так не отправиться ли домой, в родной мой город? Многие годы не видел я отца и не исполнял заповеди почитания родителей.
И я пошел на вокзал и сел в поезд, направляющийся в мой город, но, по независящим от меня обстоятельствам, поезд задержался в пути, и когда я прибыл, наконец, на место, был уже канун праздника, вечер пасхального Седера.

2.
Наступил вечер Седера, и я вступил в город. И поскольку было время молитвы, я отправился молиться, но не в ту синагогу, которую посещал мой отец, а в другую – ведь если бы он внезапно увидел меня, сбился бы и перепутал слова молитвы. Зайдя во двор синагоги, я немного замешкался – оттого, что увидел в воздухе горящую свечу, подвешенную в бутылке и крутящуюся под ветром, но не угасающую, а также оттого, что в это самое время явился один из знатоков Торы, Ицхак Ихель, и указал мне на толкование к сложному стиху, что в конце книги Иисуса Навина, а может, в начале книги Осии. Толкование Ицика Ихеля было отчасти неуклюжим, к тому же многие до него разбирали этот стих и делали это куда лучше – толковали языком понятным и простым, но тем не менее я слушал и кивал головой, словно нуждался в его разъяснениях.
Беседуя со мной, он вытащил папироску и попросил огня. Подошел мальчик и зажег спичку, но спичка погасла. Мальчик вытащил другую спичку и подал мне, сказав: дай этому господину. Тогда я заметил Ицику Ихелю: как это вы со всеми своими познаниями в области грамматики не сумели облечь это чудо в такое милое слово как «спичка»? И, произнеся эту фразу, подумал, что он может возразить мне: дескать, в их время не было спичек, а потому они не нуждались в слове. Взял Ицик Ихель в руки спичку и сказал: да, верно, этой серой добывают огонь (так и сказал «серой» вместо «спичкой»), но что пользы от серы, угасающей прежде, чем сумела исполнить свое предназначение? И оказалось, что я, в стремлении превзойти его, сам оказался посрамленным и превзойденным.

3.
Не помню, как мы расстались. Но когда я распрощался с ним, увидел себя стоящим посреди большой комнаты, и в ней – длинный стол, а на столе – бутыли, графины, бокалы. И свеча была подвешена в воздухе в бутыли, в точности как та, что во дворе, а может, там были две свечи, но выглядели, как одна. Помещение было длинное, проходное, с двумя дверями в противоположных стенах. Я повернулся к тому выходу, что вел к дому отца, и собрался покинуть комнату.
Но старуха сказала: разве так поступают – войти и выйти? Я понял, что попал на постоялый двор, но обманул их надежды заработать на мне. Тогда я приложил руку к сердцу, будто в клятве, и пообещал: поверь мне, я непременно приду в другой раз. Лицо старухи просветлело, и она сказала: я знаю, что господин сдержит свое слово. Я кивнул ей, подумав про себя: лишь бы не забыть, лишь бы только не забыть!.. Хотя понимал, что трудно мне будет исполнить подобное обещание – во-первых, потому что я приехал в город, где живет мой отец, а он, конечно, захочет удержать меня подле себя, не позволит, чтобы я отправился шататься по гостиницам и кабакам. А во-вторых – во-вторых, не помню, почему…
Расставшись со старухой, я принялся бежать со всех ног, поскольку отец мой имел обыкновение усаживаться за праздничный стол сразу после молитвы. Поднял я глаза и огляделся. Но смежились мои веки, и я не мог ничего видеть. Силой заставил себя разжать их – хоть капельку, чтобы открылась хоть малая щель. И тогда увидел перед собой трех или четырех мужчин, спешащих куда-то в испуге и толчее. Попытался остановить их, спросить, где дом моего отца. Но они оказались приезжими, чужаками, хоть и были одеты, как жители нашего города. Я дал им пройти и ни о чем не спросил.
Время уходит, а я стою на месте и не могу отыскать отцовского дома, совершенно не представляю, где он. Ведь много лет не бывал я в этом городе, и пути его и тропы стерлись из моей памяти. Да и сам город, кажется, изменился. Тут я вспомнил, что отец жил в доме одного весьма известного человека.
И тут же попросил прохожего, чтобы он указал мне этот дом. Но снова глаза мои крепко сжались, и напрасно я силился открыть их. Наконец малая щелка образовалась между веками. Загорелась луна в небе и засияла, серебристая и пепельная. Увидел я маленькую девочку. Указала мне малышка пальцем на дом и сказала: вот он. Хотел я спросить ее: откуда тебе известно, что я ищу? Но тут раскрылись глаза мои, и увидел я отца с бокалом в руке, собирающегося произнести благословение над вином, но медлящего и выжидающего.
Опасаясь нарушить тишину дома, я попытался взглядом объяснить ему, зачем я здесь. И снова плотно сомкнулись мои веки. И снова с великим усилием я разжал их. И тут раздался вдруг треск – словно звук рвущейся ткани. Но на самом деле не ткань разорвалась, а малое облако преломилось в небесной выси, и когда части его разошлись, луна прорезалась в тучах, и нежный теплый свет озарил дом и отца…

Перевела с иврита Светлана Шенбрунн

НЕСКОЛЬКО СЛОВ ОТ ПЕРЕВОДЧИКА
В 1966 году Шмуэль-Йосеф (Шай) Агнон бы награжден Нобелевской премией. «Еще вчера, – заметил наутро после получения радостного известия свежий лауреат, – половина Израиля не знала, кто такой Агнон, а вторая половина не знала, кто такой Нобель. Сегодня мы оба сделались знамениты». Не просто знамениты – в то же утро навеки отпали всякие сомнения в божественной озаренности автора. Как прекрасно, что он вовремя догадался сменить чуточку смешную и трудно произносимую на святом языке фамилию Чачкес на благозвучную Агнон! Теперь каждый младенец мог с гордостью повторять ее. Даже люди, в жизни своей не заглянувшие в его сочинения, тут же принялись гордиться и похваляться своим великим соотечественником, как до того похвалялись разве что мудростью царя Соломона. Авторитет Нобелевской премии по литературе незыблем в нашем мире, и Израиль в этом отношении не исключение: удостоившийся ее навеки причисляется к лику святых и бессмертных.
Тут же, естественно, начали плодиться агноноведы, взявшие на себя не только заботы о восстановлении для потомства всех вех и дат биографии писателя, но – и это главное! – составления новой Мишны: пространнейших комментариев к сочинениям гения, благо эти сочинения дают великий простор для домыслов и толкований.
Я нисколько не пытаюсь умалить важности этих трудов. Не скрою также, что и я, переводя рассказ, в свою очередь, не удержалась от попыток понять и разгадать эти тексты-талисманы, наполненные намеками и символами, состоящие из странных, обманно наивных и простеньких, а на самом деле бездонных, туманно наплывающих одна на другую, несовместимых фраз.
«…в это самое время явился один из знатоков Торы, Ицхак Ихель, и указал мне на толкование к сложному стиху, что в конце книги Иисуса Навина, а может, в начале книги Осии. Толкование Ицика Ихеля было немного неуклюжим, к тому же многие до него разбирали этот стих и делали это куда лучше – толковали языком простым и понятным, но, тем не менее, я слушал его и кивал головой, словно нуждался в его разъяснениях».
Поскольку в моих разъяснениях наверняка никто не нуждается, я воздержусь от них. Каждый, я думаю, и сам скажет, что такое свеча, подвешенная в воздухе, в бутыли, – а может, две свечи, выглядевшие, как одна, и что значит треск – словно звук рвущейся ткани, и малое облако, преломившееся в небесной выси.
И еще, простите, один маленький совет: не мудрствуйте лукаво, доверьтесь автору, следуйте за ним той самой тропой, которую различают его глаза (или его внутренний взор), примите все поведанное им за святую правду. Не говорите: это сон, притча, иносказание. Скажите так: вот человек, которому посчастливилось одолеть путь меж пустотой и пустотой, может, он укажет дорогу и мне, может, и я сподоблюсь достигнуть Отчего дома. Ведь все так просто: увидел я маленькую девочку. Указала мне малышка пальцем на дом и сказала: вот он.
Дом-музей писателя в Иерусалиме
Дом-музей писателя
в Иерусалиме:

«…И я построил себе дом и посадил сад на том самом месте, откуда враг пытался вытеснить, выгнать меня. Я построил дом, обращенный к Храмовой горе, чтобы я всегда помнил о нашем величественном Храме, который нам нужно возвести вновь». Шай Агнон. (Перевод Рины Левинзон).
Шай Агнон (1887 – 1970) построил свой дом в Тальпиоте в 1931 году.
До этого писатель снимал дом на этой же улице, но в 1929 году он был разграблен арабами – тот год был годом арабского террора с убийствами и грабежами. Из дома Агнона вынесли все, оставили только книги.
Тогда Агнон купил участок и решил построить себе дом. Там же в Тальпиоте, на той же улице, на том самом месте, где враг пытался унизить и уничтожить его.
Два раза горел его дом, его рукописи. Он принимал это, как знак, как напоминание и, вернувшись в Иерусалим, больше никогда не покидал его – разве только для получения Нобелевской премии в 1966 году.
Архитектором стал Фриц Корнберг, чей дом также был поврежден террористами.Дом-музей писателя в Иерусалиме