«Она – поэт огромного масштаба»
Разговор с переводчиком нобелевского лауреата Луизы Глик
«Писательство – это своего рода месть обстоятельствам. Невезение, потеря, боль: если ты что-то из них сотворишь, значит, эти события тебя не победили», – говорит Луиза Глик, лауреат Нобелевской премии по литературе 2020 года.
Шведская академия присудила Глик эту награду «за ясный поэтический голос, который со строгой красотой делает индивидуальное существование универсальным».
Луиза Глик – профессор английского языка в Йельском университете – выпустила 12 поэтических сборников. На русский язык ее стихотворения переводили Валерий Черешня, Владимир Гандельсман, Григорий Стариковский, Иван Соколов и другие поэты. В 2012 году в издательстве «Водолей» вышла книга Луизы Глик «Дикий ирис» в переводе Бориса Кокотова с послесловием Михаила Горелика. В США сборник Wild Iris (1992) получил Пулитцеровскую премию.
Живущий в Балтиморе поэт Борис КОКОТОВ рассказал «Радио Свобода» о своей работе.
– Как вы познакомились со стихами Луизы Глик и почему выбрали именно эту книгу? Знакомы ли вы с автором?
– Когда я приехал в Америку в 1991-м, мой язык не был на достаточном уровне. Мой главный язык немецкий, я переводил с немецкого в 80-90-х. Я начал читать по-английски лет через пять. Есть такая американская серия, сборник лучшей поэзии за год, я там наткнулся на стихотворение Глик, которое меня поразило. Я его перевел, неумело, кое-как, но перевел. После этого я заинтересовался этим поэтом, стал ее читать. Потом купил книжку «Дикий ирис» и был совершенно ошеломлен, я ничего подобного не читал, хотя я достаточно искушенный в поэзии человек. Я подумал, что я должен это перевести. Но сделал это лишь через 10 лет, когда мой язык окреп и когда я стал переводить на английский и с английского. Когда я начал работать над этой книгой, я позвонил Луизе Глик, мы поговорили. Когда перевод был сделан, я, естественно, должен был его ей показать, был еще разговор.
– Луиза Глик знает, что книга вышла в России, в ее библиотеке она есть?
– Да, хотя она и не читает по-русски. Совсем недавно, недели три тому назад, я с ней разговаривал, потому что должна выйти в Москве моя новая книжка избранного, там есть раздел «Избранные переводы», и, конечно, я хотел включить стихи Глик. Я позвонил и спросил ее разрешения. После «Дикого ириса» я прочел еще несколько ее книг. Сложные книги, гораздо более сложные, чем «Дикий ирис».
УТРЕНЯ Прости, если скажу, что люблю тебя: сильным постоянно лгут, ибо слабые подвержены страху. Я не могу любить непредставимое, а ты почти ничего о себе не открыл: подобен ли ты боярышнику, всегда тот же самый, всегда на том же месте, или более схож с наперстянкой, противоречивой, сперва выпустившей розовый шип среди маргариток на склоне, а на следующий год – пурпурный, среди роз? Ты должен понять, нет пользы в молчании, поощряющем верить, что ты одновременно и боярышник, и наперстянка, и ранимая роза, и упрямая маргаритка – остается думать: ты попросту не существуешь. Это действительно то, что ты ожидаешь от нас? В этом ли объяснение тишины раннего утра, когда еще не стрекочут цикады и коты во дворе не дерутся? (Перевод Бориса Кокотова)
– Михаил Горелик, написавший послесловие к вашей книге, отмечает простой словарь Луизы Глик, и этот словарь, как он пишет, «добавляет трудности переводчику – создать простыми словами русский текст, по эмоциональной насыщенности и выразительности эквивалентный оригиналу». Трудно было переводить «Дикий ирис»?
– Любой перевод труден, потому что ты должен вжиться в автора, должен начать говорить его голосом. Я не только переводчик, я и поэт, у меня восемь книг, то есть у меня есть свой голос. Когда я перевожу, я должен про него забыть, я должен жить книгой. В отношении «Дикого ириса» именно это и случилось: я жил этой книгой, этот текст – как воронка, он затягивает в себя. Михаил правильно сказал, словарь там несложный, в постмодерне иногда прибегают к большим словесным ухищрениям, иногда к намеренной усложненности, а в «Диком ирисе» все просто. Но накал эмоций, глубина поэтического мышления, интеллект, трагизм жизни, пропущенный через автора, не нуждаются в словесных украшениях. Поэтому для меня главная задача была не в том, чтобы найти нужные русские слова, для меня важно было отразить глубину книги. Насколько я справился – это другой разговор. Главное было – не завысить. Михаил мне периодически говорил: завышаешь, завышаешь. То есть была тенденция немножко приподнять, а у нее все просто в языке. И контраст между простотой выражения и глубиной содержания – достигнуть этого единства было самым трудным.
– Мы сейчас говорили о книге, вышедшей в 1992 году, когда Глик уже была знаменитым поэтом. А ее дебютный сборник появился в революционном 1968 году. Это было время, когда все ценности пересматривались, а главным американским поэтом был Аллен Гинзберг. Как Луиза Глик существовала в мире, когда бит-поэзия преобладала?
– Я не вижу ее внутри этого движения 60-х. По-моему, ее поэтика отстранена от этого. Не хочу сказать, что она чужда социальной проблематике, нет, но ее больше занимали кардинальные вопросы – жизнь и смерть, трагизм существования, личные вещи. А бит – более шумный, более внешний. Я не литературовед, это мое понимание.
– Интересно, что ее вдохновлял штат Вермонт, его природа. Он упоминается и в книге, которую вы перевели. Тот самый штат, где поселился другой лауреат Нобелевской премии по литературе Александр Солженицын, потому что ему казалось, что Вермонт похож на Россию.
– У нас не было с Луизой Глик задушевных бесед, наше общение сводилось к обсуждению немногих стихотворений. Поэтому говорить о влиянии Вермонта я не в силах. Но в книге есть слияние с природой. Я не уверен, что это слияние именно с вермонтской природой, оно универсально. Но, конечно, все универсальное приходит к нам через частные проявления. В этом смысле ее мифологический контакт с природой, он именно с природой Вермонта, стало быть, печать конкретного климата должна была оказать на нее влияние. Я бывший москвич, и вижу эти березы, то есть я могу внутренне отождествиться с этим.
– Ее любимый поэт – Уильям Карлос Уильямс. Заметили ли вы его голос в ее стихах?
– В ее ранней поэзии есть влияние многих поэтов, Михаил обратил внимание на какие-то пересечения с Рильке. Как у любого поэта, ранние книги, конечно, несут своеобразие личного таланта и следы какого-то влияния. В более поздних книгах я не вижу этого. Но опять-таки, я не критик, мне трудно судить.
– Вы говорили, что другие ее книги вас поразили.
– Книга «Аверно» меня поразила другим совершенно тоном. Такое впечатление, как будто ее писал другой человек. Если в «Диком ирисе» – это циклы, смена сезонов, постоянное перемежение голосов, то в «Аверно» – это какой-то общий вал, который на тебя катится, сминает. У меня было некое искушение что-то перевести, но, с другой стороны, я был подавлен. И, в отличие от «Дикого ириса», там и лексика сложная.
– Интересно, каких политических взглядов она придерживается. Сейчас тиражируется фотография, где ее обнимает Барак Обама. Политики в ее стихах вообще нет?
– Я не видел ее в прямом виде. Человек может быть вовлечен во что-то на персональном уровне, иметь политические убеждения, но вопрос в другом: сфокусировано ли его творчество на этом? Если оно сфокусировано – это один вопрос, если идет разработка чего-то внутреннего, то да, политика может отбросить какой-то отсвет, ты можешь это почувствовать. В том, что я читал у Глик, я этого не вижу. И мы никогда этого не обсуждали, у нас совсем не близкие отношения.
– Как обычно, выбор нобелевского лауреата по литературе породил немало критических отзывов. В России, литературоцентричной стране, многие уверены, что выбор неправильный. Писатель Игорь Вишневецкий, который долго жил в Америке и преподавал в американских университетах, полагает, что таких поэтов, как Глик, очень много, она ничем не выделяется: «Даже из пишущих по-русски можно сходу назвать с полдюжины, кто пишет существенно интереснее». Вы вряд ли согласитесь с таким резким суждением.
– Даже если бы я не переводил ее стихотворения, а был бы таким же читателем, как и все остальные, я бы не согласился. Я считаю, что она поэт высочайшего класса. Никого никогда нельзя сравнивать – это безнадежное занятие. Я перевел книгу Билли Коллинза, американского поэта-лауреата примерно того же поколения, что и Луиза Глик. Я читал Чарльза Райта, тоже поэта-лауреата. Я знаком с теми людьми, которые находятся на самом верху американской поэзии. Я не буду говорить, кто выигрывает, кто проигрывает, но Луиза Глик – суперстар.
– Вас не удивило решение Нобелевского комитета?
– Оно меня очень обрадовало, я очень счастлив за автора. Это абсолютно заслуженно, с моей точки зрения. Человек в литературе очень долго, написал больше десятка книг, большая часть этих книг смело может войти в золотой фонд мировой литературы, что же еще надо для нобелевского лауреата? Причем книги разные, книги насыщенные, книги о самом главном, что волнует человека, что должно быть в центре внимания – жизнь и смерть, любовь, трагизм жизни, потери. Она поэт огромного масштаба. Другое дело, вы правы, любой выбор порождает такого рода реакцию, что, дескать, мне нравится больше другой. Но зачем говорить, что это неправомерный выбор?
– Конечно, будут звучать голоса, которые свяжут эту премию с феминистским пересмотром культурных ценностей. Согласитесь, что такой пересмотр идет…
– В американской и европейской культуре – безусловно. Это очень сильная струя в нашей общественной жизни. Но творчество Луизы Глик не в этом ключе. Я бы не поставил ее в один ряд с теми, кто близок к феминистскому движению. В ее творчестве нет упора на феминизм. Да, там отчетливо женский голос. Ну и что? У Эмили Дикинсон тоже отчетливо женский голос, ее же никто не называет феминисткой.
– Ваши переводы публиковались на сайте «Век перевода», это был замечательный сайт, который основал Евгений Витковский. Как сейчас, после смерти Евгения Владимировича, живет ваше объединение?
– Я активно участвовал в работе сайта году в 2010-2012, помещал там свои переводы Коллинза и Глик. Витковский ко мне отнесся очень хорошо, я ему благодарен – светлый человек, замечательная личность, гигантский переводчик. После этого мои интересы изменились. Я стал писать по-английски и переводить на английский. А это публиковать и обсуждать надо уже в англоязычной среде. Я стал публиковаться на английском, в журналах, может быть, книга будет. Поэтому мой интерес к сайту несколько ослаб. Там были замечательные переводчики, многое из того, что я делаю, я смог поставить в соответствие с тем, что делают другие – это был для меня важный опыт. Они издали несколько прекрасных томов «Век перевода», там и моя подборочка есть. Надеюсь, что это будет продолжаться.
