«О чем бы я ни думал, всегда помню об Освенциме»

Давид ШИМАНОВСКИЙ | Номер: Ноябрь 2019

Имре Кертес после вручения Нобелевской премии

Имре Кертес после вручения Нобелевской премии

К 90-летию со дня рождения Имре Кертеса

В 2002 году Венгрия ликовала – впервые Нобелевскую премию по литературе получил венгерский писатель. Но многие мадьяры недоумевали: «Какой же он свой? Кертес – чистокровный еврей, а выдвинули его на эту премию немцы». Для самого Кертеса награда оказалась сюрпризом, хотя к тому времени он уже был известным писателем.

«Моя родина – Венгрия»

Имре Кертес родился 9 ноября 1929 года в Будапеште. Родным языком единственного ребенка в ассимилированной еврейской семье (в период мадьяризации нацменьшинств в Австро-Венгрии дед Адольф Клейн сменил фамилию на Кертес) был венгерский.
Имре исполнилось десять лет, когда родители разошлись, а сына отдали в интернат. В Венгрии свирепствовал авторитарный режим Хорти, который ввел антисемитские законы. В марте 1944-го вермахт оккупировал Венгрию, к власти пришел пронацист Салаши.
Имре не было и пятнадцати, когда в июле 1944 года его арестовали и отправили в Освенцим. По совету бывалого узника он при селекции прибавил себе два года, чтобы попасть в группу пригодных для работы мужчин, а не в число детей, подлежавших уничтожению. Позднее вместе с некоторыми другими узниками Имре попал в Бухенвальд.
Писателю было уже за семьдесят, когда из мемориального комплекса «Бухенвальд» он получил копию списка лагерников от 18 февраля 1945 года, где в графе «выбыли» нашел запись о смерти узника №64921 Имре Кертеса. Его тогда спасла тяжелая болезнь и попадание в лазарет, где он 13 апреля 1945-го дождался прихода американских войск.
Вернувшись в Будапешт и окончив школу, Имре в 1948 году поступил на работу в столичную газету Vilagossag. В 1951-м газета стала органом компартии, журналиста Кертеса уволили как «идеологически невыдержанного» и отправили на армейскую службу. После армии Имре подрабатывал на радио и в Институте кинематографии. Это были годы тоталитарного правления сталиниста Матьяша Ракоши. Чтобы не оказаться «тунеядцем» и не попасть на «перевоспитание», Имре пришлось устроиться рабочим на завод, а по ночам он писал в стол или занимался переводами.

«Я всегда хотел понять, почему люди такие»

Литературное творчество стало для Имре Кертеса синонимом жизни, а лейтмотивом творчества была память об ужасах нацизма. Однако первое произведение о Холокосте Кертес решился написать лишь в 1960 году. Работа заняла десять лет, еще пять ушло на то, чтобы добиться публикации. В социалистической Венгрии эта тема не была востребованной, так что роман «Без судьбы» остался вне внимания критики и общественности.
Название книги Имре толковал так: «Судьбой может быть путь, проложенный тобой лично». А узники лагерей – нацистских и коммунистических – прозябали в навязанном им аду. Вернуть себе право на активное выполнение своего собственного предназначения в жизни – это означало для Кертеса превозмочь Холокост.
Книга повествует о еврейском мальчике Дюри Кевеше, попавшем в гетто, затем – в концлагерь, где он учится «жить жизнью, в которой невозможно выжить» и становится свидетелем деградации жертв насилия. Подростка поражает, насколько логично все было немцами продумано. И герой приходит к абсурдному выводу в духе Кафки: «Еще в гимназии нас должны были учить Освенциму». Случайно выжив, герой рассказывает другим людям о своих злоключениях как о чем-то нормальном в мире, где торжествует зло.
В 1977 году вышли повести Кертеса «Следопыт» и «Детективная история». В 1988-м он издает книгу «Фиаско», еще через два года появляется «Кадиш по нерожденному ребенку» – последняя книга в трилогии об одиссее Имре Кертеса. «Когда я начинаю думать о новом романе, – признавался он, – это всегда начинается с мыслей об Освенциме… Начать жить заново нельзя. Я продолжаю жить той же самой своей обезжизненной жизнью». Протагонист книги – тот же персонаж, ставший мужем красавицы-еврейки, рожденной после войны и мечтающей о ребенке. Но в ответ женщина многократно слышит от мужа резкое «нет», мотивируемое страхом героя иметь детей в мире, где возможен Холокост: «Никогда с другим ребенком не должно произойти то, что произошло со мной, в моем детстве… А если он потом скажет – не хочу быть евреем?».
Кертес слыл диссидентом, но эмигрировать из Венгрии после 1956 года не решился. В рассказе «Английский флаг» он пиcал: «Мы понимали, что правит нами банда, руководствующаяся в своих действиях законами уголовного мира. И вторжение советских войск в Венгрию – самая что ни на есть настоящая бандитская акция, оставившая глубокий шрам на нашей совести». Он поселился в Берлине, но вскоре вернулся на родину, хотя понимал, что и после краха диктатуры коммунистов наследие прошлого проявляться будет еще долго.
В повести «Протокол» (1991) Кертес показал произвол бездушных властей в посткоммунистической Венгрии и пришел к выводу: «В этой стране, где мне выпало жить, все статьи закона всегда… направлены против меня и беззаконны. Десятилетиями терзаемый, дрессируемый, с ущербным сознанием, пусть и не до смерти замученный гражданин; даже сейчас и здесь меня ошеломила… острая жалость к себе, пронзительная мысль, что я прожил жизнь так, как прожил, и что черная печать недостойной, этой нечеловеческой жизни так глубоко врезалась в мое подсознание. До сих пор я жил как раб, скрывая от всех свои мысли, талант, подлинную свою сущность, ибо знал, что там, где я живу, я могу быть свободным только как раб».
Кроме художественных сочинений, Кертес писал мемуары и публицистику. Его романы изданы на многих языках, два из них экранизированы. Он стал лауреатом четырех венгерских литературных премий и ордена Св.Стефана, получил медаль им.Гете, большой приз Лейпцигской книжной ярмарки, премию Германской академии языка и поэзии, был избран членом Академии искусств в Берлине.
В 2002 году Имре Кертес стал лауреатом Нобелевской премии по литературе «за то, что в своем творчестве он ищет ответ на вопрос о том, как индивидуум может продолжать жить и мыслить в эпоху, когда общество все активнее подчиняет себе личность…». Писатель скончался 31 марта 2016 года и похоронен в Будапеште.

«Нельзя заставлять быть евреем»

О своем детстве Кертес вспоминал: «Мы были городские, будапештские евреи, то есть никакие евреи (но, конечно, и не христиане), которые, правда, пост в Судный день соблюдают строго, до полудня, во всяком случае, обязательно». А вот его дальние родственники из венгерского села, сожженные позже в Освенциме, были «настоящими» евреями: «утром – молитва, вечером – молитва, перед едой – молитва, перед вином – молитва, а вообще, люди они были добрые и славные».
Только в концлагере Имре понял, кто он на самом деле: «Для меня становилось все более важным, что я тоже еврей, а особенно когда постепенно выяснилось, что обстоятельство это наказуемо смертью. Потом я смирился с мыслью о своем еврействе… каким-то предзакатным смирением хорошо сознавая, что и эти мысли прекратят свое существование, как только прекращу свое существование я».
Кертес не придерживался иудейских традиций, но принадлежность к еврейству считал определяющим фактором в своей судьбе. Он неоднократно посещал Израиль, поддерживал его и активно боролся против антисемитизма.
Писатель психологически точно описывал смятение персонажа, узнавшего о своих семитских корнях: «Пока он пользовался привилегиями нееврея, он страдал из-за еврейского бытия, точнее, из-за всей безнравственной, подавляющей, убийственной и самоубийственной системы привилегий и ущемлений. Страдал из-за некоторых своих друзей и сослуживцев, из-за их злобы, ограниченности, фанатизма. Крайне угнетали его неизбежные бесплодные споры об антисемитизме, поскольку антисемитизм – это не убеждение, а… «мораль отчаяния, неистовство самоненавистников, витальность гибнущих». С другой стороны, он и в своем отношении к евреям испытывал определенные трудности и неловкость, поскольку пытался любить их, но никогда не был уверен в успехе такого рода попыток».
В интервью газете Die Zeit Кертес заявил, что чувствует себя в Будапеште изгнанником, ему «трудно работать там, где господствует откровенный антисемитизм». Он вышел из Союза писателей Венгрии в знак протеста против терпимости руководства к юдофобии: «Не желаю, чтобы по прошествии тюремных десятилетий тоталитаризма меня заталкивали в дефиницию «еврейства»… Никогда не отказываясь от своего происхождения – этой случайности, определенной в небесах – я не стану терпеть ущемления из-за моих метрических данных… Я не прячусь ни в какую расовую, национальную или групповую идентичность и не прошу полномочий, чтобы стать ее рупором и ее именем судить, отвергать, предавать анафеме».
Порой Кертес впадал в отчаяние из-за равнодушия общества к трагедии еврейства: «Таков современный мир; у тебя здесь нет своей судьбы, то есть возможности двигаться к своей цели – тебя ведут лишь обстоятельства. Если ты еврей – что ж, носи желтую звезду, иди куда скажут, хоть бы и в газовую камеру».
И все же для него были абсолютно неприемлемы как агностицизм Людвига Витгенштейна («Освенциму нет объяснения»), так и скептицизм Теодора Адорно («Можно ли после Освенцима жить дальше?»). Личный опыт пребывания в нацистской преисподней он счел достаточным для того, чтобы стать свидетелем в суде над преступлениями перед человечеством: «Я считаю особой удачей, даже даром небесным… то, что я как заклейменный еврей смог побывать в Освенциме, что благодаря своему еврейству я все же пережил что-то такое, посмотрел в глаза чему-то такому, знаю раз и навсегда что-то такое, от чего не отрекусь никогда и ни за какую цену».
Обратившись к Торе, писатель почувствовал в себе призвание помогать миру извлечь уроки из зловещей истории Шоа: «Если бы пророк Моисей вел дневник, он, вероятно, записал бы в нем что-нибудь в таком же роде перед тем, как выйти к евреям и позвать их в сорокалетние странствия в поисках Ханаана». Именно в этом Имре Кертес и увидел свою миссию: «Я – медиум, посредством которого дух Освенцима обращается к людям. Освенцим говорит из меня… Освенцим и все, что имеет к нему отношение – величайшая травма европейского человека. Может быть, понадобятся десятилетия, даже столетия, пока мы это осознаем».