На юдофобских ветрах
Появится ли на минской Яме подобающий мемориал?
С улицы она неприметна: прикрыта растительностью, в десятке метров над ней нависла громада многоэтажки. Тот, кто не знает, что здесь – мемориал, безучастно пройдет мимо. Ведь поблизости – ни указателя, ни пояснительной доски.
За памятник убитым евреям – в ГУЛАГ
До конца 1990-х на Яме стоял только черный обелиск в память об узниках Минского гетто, убитых 2 марта 1942-го. Это был далеко не единственный здесь погром, но именно Яма стала в Минске символом трагедии. Сюда, в заброшенный карьер, сбрасывались трупы убитых. В 20-х числах октября 1943-го Минское гетто было полностью уничтожено. Выжить удалось лишь единицам спрятавшихся, и тем, кто еще раньше, рискуя жизнью, успел уйти к партизанам или раствориться среди местного населения.
Обелиск был установлен в 1947 г. О его истории повествуется в недавно вышедшем в Иерусалиме 2-м томе книги Якова Басина «Музы и тьма». Еще живя в Минске, он записал рассказ одного из создателей обелиска Семена Спришена: «Я помню, как его начинали делать в 1945-м. Как не могли собрать нужных денег. Как вновь и вновь ходили по домам, и не было такой семьи, даже самой голодной и обездоленной, где нам отказали бы в помощи…»
Несмотря на трудности, деньги собрали, памятник поставили. Поэт Хаим Мальтинский, бывший фронтовик, написал текст на идише о том, что памятник поставлен в память о 5000 евреев, убитых 2 марта 1942 г. Евреев, а не «мирных советских граждан». Это был первый в стране памятник жертвам Холокоста, причем с надписью на идише.
В 1949-м, в разгар «борьбы с космополитами», Мальтинского арестуют. Надпись на памятнике используют для обвинения его в «еврейском буржуазном национализме». У него отобрали очки, костыли (одна нога после ранения была ампутирована). Так подлая власть «отблагодарила» фронтового командира стрелковой роты, кавалера боевых наград. На свободу Мальтинский выйдет после смерти Сталина.
А в 1952-м арестуют Спришена, припомнив и ему, каменотесу, сооружение памятника. Обвинение то же: «еврейский буржуазный национализм». 10 лет лагерей. И он после смерти тирана был реабилитирован, но лагерь сократил его жизнь.
Поднимаясь над страхом
Шли годы, сменялись генсеки, а к «черному обелиску» в годовщины погрома и 9 мая приходили минские евреи – почтить память погибших узников гетто. С середины 1970-х в День Победы здесь стали возникать митинги. Говорили не только о памяти, но и о наболевшем – об антисемитизме. Пример гражданской отваги показали ветераны войны, отставные полковники Ефим Давидович и Лев Овсищер. Они называли вещи своими именами и призывали не молчать, а помнить о национальном достоинстве еврейского народа. Яма стала у власти костью в горле. «Топтуны» в штатском запоминали и фотографировали наиболее активных. Опознанных вызывали «куда следует», угрожали. На Яму шло планомерное наступление. Впритык к ней возвели многоэтажку. Идеологи из ЦК решили заменить уникальный памятник другим, чтобы не было и намека на то, что под ним покоятся убитые евреи. Как-то ночью к Овсищеру постучался незнакомый молодой человек – принес «синьку» проекта памятника-замены. Тогда Овсищер написал письмо первому секретарю ЦК КПБ П. М. Машерову: «Понимаете ли Вы, что снести этот памятник – значит выразить солидарность не с жертвами нацизма, а с теми бандитами, которые их уничтожали?» Под письмом подписались свыше тысячи человек.
Снести памятник власть не решилась. Но вовсю шла травля непокорных. На Ефима Давидовича и театрального художника Цфанию Кипниса, тоже «активиста Ямы», завели уголовное дело за «деятельность, направленную на подрыв советской власти путем распространения клеветнических измышлений, порочащих советский общественный и государственный строй». На допросы вызывали десятки людей, некоторым угрожали. Через полгода дело закрыли: предстоял визит Брежнева в США.
Офицеров-бунтарей Ефима Давидовича, Льва Овсищера и Наума Альшанского разжаловали в рядовые, лишив пенсий. Давидовича довели до четвертого инфаркта, и в апреле 1976-го сердце его не выдержало. Его прах захоронен в Израиле. Овсищера и Альшанского долго держали в «отказниках», и лишь к концу перестройки выпустили в Израиль. Их уже нет в живых, но их имена неразрывно связаны с историей Ямы.
Над памятником – громкоговорители
По команде из ЦК их установили, чтобы не допустить здесь митингов. Коль 9 мая сюда приходят евреи, то пусть не митингуют, а слушают патриотические песни. 9 мая 1985-го пришел туда и воочию убедился: эти громкоговорители – прежде всего глушилки. Даже на расстоянии 2-3 м люди не слышат друг друга. Между песнями – ни малейшей паузы. Какой уж там митинг. К тому же в толпе – милиционеры и граждане в штатском с рыскающими глазами.
Решил: буду писать в ЦК. Черновик письма секретарю по идеологии А. Т. Кузьмину у меня сохранился: «…Место этих песен – на площадях, улицах, в парках – всюду, где празднует народ, но не у братских могил, куда идут люди со слезами. Вы можете представить, чтобы 9 мая такие же мощные динамики были установлены в Хатыни и так же, час за часом, беспрерывно звучали песни, заглушая траурный звон колоколов? Я – не могу. Думаю, любой нормальный человек – тоже. Так что же получается: там нельзя, а здесь можно? И там и там погибли советские люди. Почему же такое неуважение к памяти жертв Минского гетто и к тем, кто пришел 9 мая к памятнику погибшим? И почему надо бояться митингов на этом святом месте? Кстати, хорошо бы, чтобы на этих митингах выступали не только евреи, но и люди других национальностей. И Хатынь, и Минское гетто – наша общая боль…»
Предложил на месте гетто установить мраморную доску с указанием о том, что здесь действовала подпольная антифашистская организация, и назвать улицу в этом районе именем одного из героев минского Сопротивления Михеля Гебелева.
«Я не советую вам возмущаться»
Через несколько месяцев получил приглашение на беседу в ЦК. В комнату, куда меня провели, вошел мужчина средних лет в черном костюме.
– Павлюкевич Сергей Сергеевич, – протянул он руку, – инструктор идеологического отдела.
Я тоже представился.
– Извините за задержку с ответом. Вы написали письмо на имя секретаря ЦК. Александр Трифонович был в длительной командировке. Он поручил мне побеседовать с вами. Вы писали о громкоговорителях. Они и сейчас там?
– Сейчас их там нет. Но вы же знаете: их устанавливают над Ямой к 9 мая. То, что это кощунство, я и написал. Написал также о митингах на этом месте. Вернее, о том, что власти препятствуют их проведению.
– У нас уже был печальный опыт. Советской демократией воспользовались сионисты. Есть в Минске такой Овсищер. Он и ему подобные антисоветчики ораторствовали на этой Яме. Зачем же давать им трибуну?
– Я не знаю, что говорили Овсищер и другие ораторы. Но видел сам: на Яму в День Победы пришли сотни людей, в том числе и ветераны войны, чтобы отдать долг памяти погибшим. Почему же их надо лишать возможности сказать то, что они думают о фашизме, об антисемитизме?
– Нет у нас антисемитизма. То есть бытовой еще имеет место. А то, что на Яме пока нет митингов… А нужно ли там митинговать? Я не советую вам возмущаться по этому поводу.
Напомнил Павлюкевичу о мемориальной доске. Он поморщился:
– То, что в гетто была подпольная организация, еще надо доказать.
– Уже доказано. Есть и живые свидетели.
– Ну, знаете… Такие вещи с ходу не делаются. Есть у нас Институт истории партии, надо все тщательно проверить…
Из экономии газетной площади опускаю многие подробности нашей беседы. Скажу только суть: партчиновник уходил от прямых ответов и делал вид, что намерен разобраться. Беседу закончил стандартной фразой:
– Изложенное вами будем иметь в виду.
Не уверен, что именно мое письмо сыграло решающую роль в том, что через год или два в День Победы глушилок над Ямой уже не было. Возможно, причиной были новые веяния, связанные с перестройкой.
Урезанная память
Что же теперь мемориального на месте Минского гетто? Еще в 1992-м в мастерской известного архитектора Леонида Левина, одного из авторов мемориала «Хатынь», был разработан проект реконструкции Ямы. Его идея: рядом со ступенями, ведущими вниз к черному обелиску, – вереница фигур, изображающих узников гетто. Люди спускаются в небытие, в Вечность. Их истерзанные фигуры, лишенные четких анатомических форм, – уже, скорее, тени. В них сфокусирован весь кошмар гетто, это символ одного из самых страшных преступлений ХХ века.
Понадобилось еще восемь лет, чтобы собрать деньги на реконструкцию. Мемориал (скульптор Эльза Полак при участии Александра Финского) был открыт в 2000 г. Вскоре на Юбилейной площади, где был центр гетто, появился маленький обелиск с надписью о погибших здесь 100 тыс. минских евреев. В скверике он мало приметен, да и надпись уже плохо различима. Этот обелиск, хотя и расположен неподалеку от Ямы, но как бы сам по себе. Да и памятник «на Яме» – отражение лишь части нацистских злодейств в этом дьявольском загоне для людей, обреченных на смерть. Фрагментом выглядит и Аллея Праведников возле Ямы с табличками лишь десяти имен. А ведь спасителей евреев в Беларуси, удостоенных этого почетного звания, свыше 700.
Таким образом, целостной картины нет. Того, что есть, недостаточно для зримого отражения огромной трагедии Минского гетто. Ничего здесь нет и о еврейском Сопротивлении. Нет в Минске и музея Холокоста.
Будет ли когда-нибудь возведен в районе Минского гетто единый мемориальный комплекс, который ярко и глубоко отразит страшные и героические реалии на этом квадратном километре земли, обильно политом еврейской кровью? Разумеется, многое зависит от желания власти (нынешняя к этому явно не стремится), но и нам, рядовым гражданам, нельзя покорно молчать. Наша память – наша совесть. В их единстве проявляется достоинство народа. Сохранить его в себе наперекор всем юдофобским ветрам – к этому побуждает и многолетняя история минской Ямы.