КАК Я НЕ ВЫДАЛ СЕКРЕТ ИМПЕРИАЛИСТАМ

МИХАИЛ ФРЕНКЕЛЬ | Номер: Апрель 2020

Из цикла «Дело было на Евбазе»

Двадцать второго июня,
ровно в четыре часа
Киев бомбили, нам объявили,
что началася война…

Когда я был маленьким, мама часто укачивала меня ко сну этой не очень детской, но мелодичной песенкой.
Ну да, если Киев бомбили – то не объявить уже было нельзя.
А вот 26 апреля 1986 года о том, что Киев и другие города Украины и зарубежья подверглись бомбардировке смертоносными радиоактивными частицами, советское правительство не объявило. Страшную катастрофу попытались было скрыть – ведь ни гамма-лучи, ни альфа-частицы нельзя было ни увидеть, ни почувствовать. Однако жуткую аварию на Чернобыльской атомной станции все же скрыть не удалось, и в первую очередь потому что о ней с большой тревогой заговорили за границей…

Поэтому о том, что на Чернобыльской АЭС случилась ужасная трагедия, я узнал только 28 числа. И верьте мне или не верьте, случилось это на родном Евбазе. Жил я тогда уже на Жилянской «в прыймах» у жены. Но в тот день у меня была назначена встреча с одним знакомым, предлагавшим чудесный, как он выразился, костюмчик для моей младшей дочери Леночки – ей тогда был 1 год и 9 месяцев.
Мы встретились у входа в универмаг «Украина». Костюмчик действительно оказался симпатичным, и я его купил. Затем мы немного поговорили, я рассказал знакомцу, приехавшему в столицу из городка на Черкащине, о том, что когда-то на месте универмага были лишь маленькие хатынки и кипели жизнью торговые ряды. А когда с ним распрощались, решил я позвонить физику-теоретику Борису, спросить, прочел ли он интервью, переданное ему для вычитки.
Звоню ему из телефонного автомата и жизнерадостным голосом осведомляюсь о статье. В ответ слышу удивленное: «Ты что, ничего еще не знаешь?».
– О передовой газеты «Правда»? – все так же весело интересуюсь я.
(В те годы среди продвинутой интеллигенции был популярен такой анекдот. Звонит один приятель другому и таинственным шепотом спрашивает – Вася, ты читал сегодня передовую газеты «Правда»? – А что там? – Это не телефонный разговор…
Для молодежи поясню соль юмора. «Правда» была главным официозным рупором КПСС, и то, что в ее передовой статье могла содержаться какая-то запрещенная информация, было полнейшим абсурдом.)
Однако собеседник мой веселый тон не поддержал.
– Хрен с ним, с товарищем майором (тогда мы опасались, что все телефонные разговоры прослушивает КГБ), – сказал он. – У тебя же дети есть?
– Да, две дочки.
– Звони жене, пусть выдумывает любой повод, чтобы увезти их как можно подальше от Киева.
– А что случилось? – уже не на шутку встревожился я.
– В Чернобыле взорвался реактор.
– Атомный взрыв? – сердце мое похолодело.
– Вроде, что нет. Но в любом случае последствия будут страшные. Там ужасная радиация. И если излучение пойдет на Киев, то…
Первое, что я сделал после этого разговора – нашел еще одну монетку и позвонил теще, чтобы она ни в коем случае не выходила с Леночкой гулять и закрыла все форточки на окнах. Предосторожность была не лишней, хотя мы тогда еще не знали, что, к счастью для киевлян, в первые три дня после аварии ветер дул на северо-запад и относил страшные производные от взрыва в сторону Белоруссии и далее на Скандинавию.
Затем помчался в редакцию. Наше «Комсомольское знамя» с началом горбачевской перестройки довольно быстро превратилось из крепкой молодежной газеты в одно из самых популярных изданий Украины, параллельно обрастая связями в самых разных сферах. В редакции мы, встревоженные, обзвонили всех, кто мог что-то знать об аварии. Услышанное в телефонных разговорах только усилило тревогу.
В последующие дни паника в городе стала нарастать. Власти поначалу пытались ее блокировать, с одной стороны, успокоительными официальными заявлениями, с другой – репрессивными приказами, в которых говорилось, что тот, кто самовольно покинет рабочее место и захочет на время уехать из города, будет уволен, членам же компартии грозили немедленным исключением из рядов. Однако это не помогло. Страх за детей, да и за собственное здоровье оказался намного сильнее, чем боязнь начальственного гнева. Народ разбегался кто куда.

26 апреля 1986 года произошло разрушение четвертого энергоблока Чернобыльской атомной электростанции, которая находится всего в 110 км от Киева. В отличие от бомбардировок Хиросимы и Нагасаки, взрыв напоминал очень мощную «грязную бомбу» — основным поражающим фактором стало радиоактивное заражение

26 апреля 1986 года произошло разрушение четвертого энергоблока Чернобыльской атомной электростанции,
которая находится всего в 110 км от Киева.
В отличие от бомбардировок Хиросимы и Нагасаки, взрыв напоминал очень мощную «грязную бомбу» — основным поражающим фактором стало радиоактивное заражение

А то, что дела совсем плохи, я понял, когда знакомый спортивный функционер высокого ранга сообщил мне по секрету, что билетов на поезд не нашлось даже для семей игроков футбольного «Динамо» – этой священной коровы товарища Щербицкого. Сами же динамовцы в конце апреля уже были на выезде и 2 мая в финальном поединке Кубка обладателей кубков УЕФА разгромили мадридский «Атлетико» со счетом 3:0. Можно было только представить, какой бы радостный ажиотаж вызвала победа динамовцев, если бы не чернобыльская катастрофа! Но в те дни даже самым верным болельщикам «Динамо» она не принесла особой радости.
А 1 мая, накануне, по традиции Крещатиком прошла праздничная демонстрация. Участвовали в ней и дети. В последние годы мне пришлось прочесть несколько статей, авторы которых оправдывали первого секретаря ЦК компартии Украины В.В.Щербицкого от обвинений в том, что он санкционировал «народные гуляния», хотя уже прекрасно знал о масштабах катастрофы и о том, что направление ветра из района Чернобыля уже сместилось в сторону столицы. Они писали, что, мол, Владимир Васильевич хотел было отменить празднования, но Горбачев ему запретил, пригрозив, что если Щербицкий ослушается, то…
А собственно, что? На дворе был, слава Богу, не тридцать седьмой год. Самое страшное, что грозило украинскому партийному вожаку – это снятие с высокой должности и высылка на пенсию. Так его все равно туда через пару лет отправили, чего он сам не мог не предвидеть, поскольку не входил в ту группировку из политбюро ЦК КПСС, что выдвинула Горбачева в генсеки. Ну сняли бы, исключили. Зато в памяти народной остался бы защитником людей. А так…
Народ тем временем спасался как мог. На нашем семейном совете тоже было решено уезжать всем, кроме меня, старого фаталиста. Приютить согласилась троюродная сестра тещи Катерина из Таганрога. Следующим утром тесть Василий Борисович пошел на вокзал за билетами. Подойдя к кассе для инвалидов войны, он обнаружил длиннющую очередь, лишь чуть меньшую, чем в обычных кассах. Тесть простоял в ней с утра до вечера, и все безрезультатно. Ситуация казалась безнадежной, но тут, господь миловал, случилось чудо. Протесты инвалидов, грозившие перейти в столкновения с милицией, дали неожиданный результат – буквально в нескольких метрах от места, где стоял тесть, открылась еще одна касса.
…Поезд, увозивший тещу, тестя, жену и дочерей, медленно тронулся от перрона. Но грусти не было, наоборот – большая радость от того, что они едут туда, где безопасно.
Не спеша пошел с вокзала домой. Навстречу попадалось довольно много подвыпивших личностей обоего пола. Еще неделю назад меня бы это удивило – ведь в тот год по всей огромной стране шла крикливая антиалкогольная кампания, инициированная Михаилом Горбачевым и его до поры до времени верным соратником Егором Лигачевым. Даже у меня – весьма малопьющего человека – она вызывала неприятные эмоции своими крайними проявлениями. А что уж говорить о тех, кто был вынужден праздновать учрежденные высоким начальством безалкогольные свадьбы и юбилеи?
В то время ходил забавный анекдот. Директор завода со скучающим видом сидит у себя в кабинете. Нажимает кнопочку вызова и в кабинете появляется длинноногая хорошенькая секретарша. Кивком головы начальник указывает ей на стоящий у стены диван. Секретарша начинает задирать юбку, но спохватившись, бежит к двери, чтобы закрыть ее на ключ.
– Дура! – кричит на нее шеф. – Ты что делаешь?
– Иван Петрович, так в приемной же полно людей, вдруг войдут.
– Так вот пускай заходят и видят, что мы с тобой тут не водку пьем…
Смех смехом, а пьянству в стране был дан такой бой, что алкоголь гражданами распивался в обстановке более секретной, чем прослушка «вражеских голосов» по транзисторным приемникам. К слову, о «голосах». Они уже не первый день твердили, что обстановка на ЧАЭС остается очень сложной, и вероятность нового, еще более сильного взрыва весьма велика. Как раз в это время был запущен слух, будто алкоголь, особенно красное вино «Каберне», очень хорошо помогает от радиации. В киевских магазинах вина появилось много, народ стал активно «лечиться», и пьяненькие горожане гуляли по улицам под благосклонными взглядами не очень трезвых милиционеров, даже и не помышлявших пресекать безобразие.
На углу улиц Коминтерна и Жадановского я встретил Алика, с которым познакомился лет десять назад на вечеринке у друзей. Алик был наш, евбазовский, жил во флигеле в самом начале улицы Володарского. Мы с ним и еще с парой парней, бывало, резались в карты. Алик по случаю, как он выразился, «всех этих рентгенов» предложил снова записать пулечку. Я охотно согласился, и мы договорились собраться у него завтра вечером.
Утром следующего дня мне позвонил знакомый преподаватель политеха Тимофей и сообщил, что достал пару дозиметров и готов дать мне на время один из них. Он жил возле памятника Щорсу, и я решил зайти к нему по дороге к Алику. Немного запаздывал, поэтому когда Тимофей открыл дверь, сразу же попросил дать мне прибор, собираясь тут же уйти.
– Да постой ты, – улыбнулся приятель. – Выдам я тебе сейчас твой дозиметр. Но может останешься?
Тимофей приоткрыл дверь в комнату, и я увидел двух молоденьких полуголых девиц, очевидно студенток, каждая из которых держала в руке по бутылке «Каберне», припадая к ней губами. Завидя меня, одна из девушек оторвалась от вина и, замахав свободной рукой, пригласила:
– Старик, айда к нам! Будет весело!
В голове у меня мелькнуло всем известное – кому везет в карты, тому не везет в любви, и наоборот. Было заманчиво, конечно. Но реноме доброго семьянина и долг перед друзьями, которые могут остаться без партнера, взяли верх. Прихватив дозиметр, я удалился. И, что забавно, в тот вечер и ночь мне здорово везло в преферанс!
Домой пешком добрался к пяти утра. А в девять меня разбудил телефонный звонок. В трубке раздался голос Николая, пресс-атташе областного УВД:
– Мишка, дарю тебе сенсацию. Это будет бомба! Заеду за тобой через полчаса. Поедем в зону.

Чернобыльская АЭС спустя несколько недель после катастрофы

Чернобыльская АЭС спустя несколько недель после катастрофы

С Николаем пару лет назад меня познакомил мой друг телеоператор Симон Бурд, в те времена внештатно подрабатывающий на областном телевидении, для которого он снимал самые разнообразные сюжеты, в том числе и о милиции. Симон выезжал в чернобыльскую зону и много снимал там с первых же дней аварии, причем работал с азартом несмотря на то, что понимал, насколько это небезопасно для здоровья. Классные сюжеты у него получались! Симон, как правило, был ими доволен, и только один раз я увидел его злым в те дни. В один из вечеров снятый им сюжет вышел в эфир в очень «порезанном» виде, а на следующий день сотрудник ТВ по секрету сообщил Симону, что произошло это по указанию начальства, причем, кажется, не телевизионного. Оказалось, руководству пришлось не по душе, что значительная часть сюжета рассказывала о самоотверженной работе в зоне двух врачей скорой помощи, у которых были «слишком явные еврейские фамилии».

И раз уж затронули тему. Где-то дней через десять после аварии меня ознакомили с куплетами на мотив популярной в то время песенки. В них пелось о том, что «на недельку до второго жид уехал в Комарово», а безропотный Иван, мол, за него разгребает то, что случилось в Чернобыле. Было мало сомнений в том, что этот гадкий текст – плод усилий товарищей из гэбэшной конторы, не один год занимавшихся подобным творчеством. Однако, кажется, именно тогда антисемитский трюк впервые не сработал – все-таки у нас достаточно умных людей, хотя власти так не считали. Кроме того, многие понимали, что во-первых, среди руководства такого супер-пупер важного объекта как ЧАЭС, евреев в принципе быть не могло. А во-вторых, по Киеву пошли слухи, что помогать ликвидировать последствия аварии в зону приехал «секретный» физик по фамилии Эрлих, и уж он точно поможет делу.
…Николай, как и обещал, быстро заехал за мной, и мы отправились за «бомбой». В чем суть сенсации он обещал рассказать мне уже на месте. По дороге мы заехали на комбинат печати «Київська правда», где Николаю нужно было забрать какие-то важные документы. Хлопнув дверцей газика, он побежал по делам, а я остался в машине тет-а-тет с водителем Петей. По Петиному лицу можно было угадать, что очередной визит в зону его радует не очень. Он сидел сначала молча, потом, прервав паузу, зло сказал:
– Этого Эйзенштейна надо было убить в детстве. Каких делов наделал!
Я расхохотался, поскольку понял, что Петя перепутал знаменитого кинорежиссера с великим физиком. Объяснив водиле его ошибку, я принялся говорить, что вообще-то радиацию открыл не Эйнштейн, а супруги Мария и Пьер Кюри, за что им и дали Нобелевскую премию.
– А я бы, – огрызнулся Петр, – дал им не премию, а по сраке!
Я вновь засмеялся, представив себе, как Петя грязным сапогом поддает худенькой мадам Кюри пониже спины. Мой смех прервал впрыгнувший в машину Николай, и мы двинулись по направлению к чернобыльской зоне.
Вводить меня в курс дела Николай начал еще в дороге. Информация действительно была, как бы сказали сегодня, очень и очень инсайдерская. Чтобы предотвратить вероятность повторного, еще более мощного взрыва на четвертом энергоблоке необходимо было спустить воду из теплоносителя – с этой задачей справились трое отважных добровольцев из числа сотрудников ЧАЭС. Но это было полдела. Необходимо было откачать воду подальше от реактора. В штабе ликвидации аварии стали думать, как технологически лучше это сделать. Но ничего, кроме старого проверенного способа откачки при помощи пожарных шлангов, не придумали. Технология, конечно, совсем простая, но ведь работу эту придется выполнять в условиях высочайшей радиации! Значит, завершить операцию нужно как можно в более сжатые сроки. Принялись искать, кто бы мог это сделать, и выбор пал на пожарную команду из Белой Церкви, которая победила на последнем чемпионате Украины по пожарно-прикладному спорту. Ее и вызвали в Чернобыль.
…Прервав рассказ, Николай вышел из газика пообщаться с остановившими нас гаишниками. А я вспомнил о парне по имени Андрей – пожарном, с которым был знаком в детстве. Андрей жил на Евбазе, через три двора от нашего дома. Было ему, думаю, лет тридцать. Все в округе знали, что он отчаянно смелый хлопец, и пацаны наши старались ему подражать. Правда, я никогда не мечтал стать пожарным, а вот Марик очень даже мечтал. Кто-то из взрослых даже раздобыл ему похожую на пожарную каску, и Марик ходил в ней по двору, заглядывая во все щели – не дымится ли где?
А еще Андрей по воскресеньям, если не был на дежурстве, выходил во двор с баяном, садился на прихваченную из дома табуретку, играл и пел. Репертуар его в основном состоял из мелодий, звучавших в кинофильмах, любил он песни из кинокомедии «Кубанские казаки», а еще бравурный марш «Броня крепка и таки наши быстры». Пел Андрей громко и увлеченно, и случайному наблюдателю могло показаться, что он выпивший. Но это было не так – парень вообще не выпивал.
Мы любили эти концерты. Но однажды под вечер из соседнего двора донеслась совсем другая музыка, печальная. Мы с Мариком и Игорем побежали туда и, войдя во двор, увидели стоявший на стульях закрытый гроб, а рядом табурет, на котором лежал баян. Вокруг стояли люди, плакали женщины.
Как нам рассказали позже, Андрею и его пожарной бригаде пришлось спасать жильцов загоревшегося старого дома деревянной постройки. Вытащили всех, кроме одного. Андрей снова бросился в огонь, в этот момент обвалилась ветхая крыша. Они оба погибли. В ходе расследования выяснилось, что пожар возник из-за того, что именно тот погибший жилец заснул в постели с зажженной сигаретой.
…Воспоминания мои прервал вернувшийся в машину Николай. Мы прибавили ходу и вскоре прибыли в Иванков, где был развернут госпиталь.
– Сейчас приведу героя, – сказал пресс-атташе и нырнул в двери медучреждения.
Вернулся он в сопровождении крепыша лет сорока пяти.
– Вот старшина, он все расскажет.
Старшина пожарной бригады, которая и произвела откачку воды из теплоносителя, откашлялся и начал повествование на привычном в наших краях смачном суржике.
– Значит так, – начал он почему-то с конца. – Колы мы вернулись после откачки та пришли у госпиталь, так сестрички поцилувалы нас и сюды, и туды. Сказали – это, хлопци, второй День Победы. Оно и правда. Дело ж было 8 мая.
Если кратко пересказать его историю, то шланги для откачки воды пожарные установили в сроки, побившие все мыслимые рекорды, ведь все же понимали, пусть и не до конца, в каких условиях им пришлось работать. И дело пошло. Но тут… Я уже говорил, что в те дни почти все мы были уверены (очень уж хотелось верить), что алкоголь помогает против радиации. Короче, начали откачку, и тут какой-то пьяненький солдатик на бронетранспортере случайно переехал шланг. Пришлось, набивая на свою душу новые рентгены, бежать устанавливать новый. Задание было выполнено.
– Вси нас поздравили, – продолжал старшина. – Даже генерал приехал, руки всим пожал та премию выдал. По тыще рублей.
Храбрый старшина даже подумать не мог, что был то не простой задрипанный генерал, а сам министр обороны СССР маршал Сергей Соколов.
Выслушав рассказ старшины и тщательно записав в блокнот фамилии всех героев-пожарных, я заторопился домой. Хотелось как можно скорее написать материал.
– Да, это еще та сенсация! – похвалил меня главный редактор, когда следующим утром я принес репортаж в его кабинет. – Срочно в набор! Утрем всем нос.
…Я уже вычитал полосу, сидел и ждал, когда свежий номер окажется у меня в руках. Но, вот честное слово, какие-то смутные предчувствия не давали покоя. И они, к сожалению, меня не обманули.
В комнату заглянула секретарша редактора:
– Миша, срочно зайди к шефу.
Взгляд у нее был сочувственный, и я понял – что-то случилось.
А случилось вот что. Цензор – была такая мерзопакостная должность во всех издательствах – прочитав материал, пришел в ужас от его остроты и настучал «куда надо». В результате в кабинете редактора зазвонил телефон прямой связи с высоким начальством, и один из заместителей товарища Кравчука, бывшего тогда заведующим отделом пропаганды и агитации ЦК компартии, приказал снять материал с номера. На вопрос редактора «почему?» прозвучал ответ: «Потому что он раскрывает перед американцами секреты наших технологий ликвидации аварии».
– Секреты? Какие секреты?! Эта, с позволения сказать, технология существует чуть ли не со средневековья!
Свой монолог я перемежал словами, известными у нас со времен татаро-монгольского нашествия. Редактор, с которым мы были знакомы более двадцати лет, еще с юношеских времен, не обращал никакого внимания на нарушение субординации, а только глядел на меня грустными глазами.
И ведь в чем еще паскудство – распоряжение о снятии материала было отдано в устной форме. Письменного мы так и не получили. Понимали номенклатурные гады, что стократ неправы…
Я позвонил Николаю. Он тоже расстроился и, как и я, матерился. А что толку…
Дней через десять Николай снова позвонил.
– Едем в госпиталь МВД. Там наши пожарные сейчас лежат.
Мы приехали в госпиталь, что на Лукьяновке. К нам в больничной пижаме вышел все тот же старшина. Был он уже не такой бравый, как в Иванкове, понимал уже, видно, что с радиацией шутки плохи. Коротко, но четко Николай объяснил ему что случилось.
– От же падлюки! – выругался старшина.
И неожиданно продолжил:
– Бог же його знае, сколько нам осталось… Так ты бы хоть как-то упомянул, шо булы таки хлопци. Чтоб память про нас осталась.
Я пообещал.
И сделал – написал статью об успешной работе комсомольской организации Белоцерковской пожарной команды, о молодых пожарных и их старших наставниках, перечислив при этом все фамилии, названные мне старшиной.
Это все, что я мог для них сделать.
Жалел ли я о том, что репортаж, который мог сделать меня известной личностью, так и не был опубликован? Да, жалел. Но на тот момент, когда нас всех тревожило, возможно ли будет вообще жить в Киеве в ближайшие годы, все остальное казалось мелочью.
Если бы я был диссидентом, то, наверное, попытался бы передать свой репортаж на запад, чтобы он прозвучал на «голосах». Но диссидентом я не был, хотя к тому времени давно уже понял, чем на деле обернулось для людей построение «социализма» в огромной стране. Но нет худа без добра – из-за своей «нехорошей» фамилии мне, Бог миловал, никогда не приходилось освещать пленумы ЦК и комсомольские съезды и пропагандировать ту демагогическую хрень, что там неслась.
А товарищ Горбачев выступил с заявлением о чернобыльской аварии только 12 мая – через несколько дней после того, как опасность повторного взрыва была устранена. Говорил кратко. У партии были дела поважнее.
Осенью, получив отпуск, я на недельку поехал к родственникам в Москву. Заодно зашел в редакцию известного всесоюзного сатирического журнала, принес новые юмористические рассказы. Меня там иногда печатали.
Знакомый сотрудник, увидев меня, от неожиданности замялся.
– А ты думал мы все там померли? – ехидно спросил я. – Не бойся, радиация не заразная.
Он обрадованно улыбнулся, вытащил из тумбы стола начатую бутылку коньяка и два стакана.
– Будем здоровы! – сказал он и поднял стакан.
– Обязательно будем! – ответил я…