«Я всегда играл по правилам, но искал из них исключения»
90 лет назад родился наш земляк – гроссмейстер Давид Бронштейн
Последний романтик. Пожалуй, именно это определение наиболее соответствует вкладу Давида Ионовича в историю шахмат. Правда, ему так и не довелось взойти на высшую ступеньку шахматного пьедестала, говорят, не хватало «чемпионской злости» и подвела чрезмерная переоценка возможностей соперника.
Впрочем, обо всем по порядку. Маленький Давид родился в Белой Церкви, отец его – ветеран Первой мировой, участник Брусиловского прорыва, работал в мукомольной промышленности, мама заведовала женотделом в райкоме. В 1926 году семья переехала в Бердянск, а в 1930-м — в Киев, где мальчик пошел в школу. В 6 лет – благодаря деду Берко – Давид научился играть в шахматы. «Я быстро их освоил, и дед не захотел дальше со мной состязаться — какой еврей хочет проигрывать, пусть даже и родному внуку», — вспоминал гроссмейстер на склоне лет.
Настоящий интерес к древней игре пришел лет в 12, когда, заняв второе место в школьном турнире, мальчик отправился в Киевский дворец пионеров, где попал в заботливые руки известного шахматного тренера Александра Марковича Константинопольского. В 1937-м на Бронштейнов обрушилось горе – арестовали главу семьи (во многом из-за этого Давид так и не поступил в университет, хотя мечтал стать математиком).
Тем не менее, Дэвик (так звали его домашние) демонстрировал быстрый шахматный прогресс — в 15 лет в турнире на первенство Киева (для взрослых) он становится кандидатом в мастера спорта, а в 16 — занимает второе место на чемпионате Украины, где играли многие сильные мастера. Несколько лет назад шестикратная чемпионка УССР, старейшая украинская шахматистка Любовь Иезекиилевна Якир (о которой писал в свое время и «Еврейский обозреватель») вспоминала в интервью еженедельнику «События и люди»: «Я познакомилась с Бронштейном в шахматном кружке Киевского дворца пионеров. Он был на полтора года младше и, в отличие от старших ребят, не подтрунивал над моей игрой. После занятий Дэвик всякий раз вызывался меня провожать. Хотя ему надо было сворачивать от Крещатика направо, на Михайловскую, а мне — налево, на Лютеранскую. Бронштейн говорил, что на Лютеранской у него дела. А поскольку я была девушкой любопытной, то однажды захотела узнать, что же это за дела. Высунулась из своего подъезда и увидела, как Дэвик со всех ног мчится вниз к Крещатику…» Спустя много лет Любовь Иезекиилевна сказала другу юности, что многие считают ее его бывшей супругой. «Что ж, это делает мне честь», — не задумываясь, ответил Бронштейн».
Перед войной Давиду Бронштейну было присвоено звание мастера спорта, и он получил право играть в полуфинале Всесоюзного чемпионата, назначенного на июнь 1941 года в Ростове… Не судьба. Вместе с другими допризывниками (ему было 17) юношу направили на Кавказ — здесь он работал в военных госпиталях, в Доме Красной Армии в городе Орджоникидзе. Трижды Бронштейн обращался в военкомат с просьбой направить его на фронт, но ему отказывали из-за сильной близорукости.
Звездный час самого молодого на то время в мире гроссмейстера наступил в 1951-м, когда Давид Бронштейн победил в соревнованиях претендентов и вступил в борьбу за шахматную корону с чемпионом мира Михаилом Ботвинником. Тогда-то странности мастера и сыграли с ним злую шутку. Вспоминает один из знакомых гроссмейстера, заглянувший к Бронштейну за пару недель до матча: «…Претендент вместо того, чтобы исследовать излюбленные дебютные варианты Ботвинника или работать над усилением своих, с огромным увлечением играл в …шашки!!! На недоуменный вопрос Бронштейн, мягко улыбаясь, пояснил: «Играя в шашки, я вырабатываю парадоксальное мышление, оно мне сейчас особенно необходимо, а в шахматы еще наиграюсь на матче!»
Его первый киевский тренер — Константинопольский — как-то рассказывал, что очень часто Бронштейн с началом партии отбрасывал все домашние заготовки и неистово импровизировал. Предугадать его следующий ход было невозможно, тем не менее, это сумасбродство было порой гениальным. Так, например, в девятой партии матча с Ботвинником, увлекшись одной из своих идей, Бронштейн «зевнул» ладью, а затем, продолжая играть, как ни в чем не бывало, сумел сделать ничью! Потом был необъяснимо плохой ход в 18-й партии, странная уступчивость в 23-й – в итоге матч с Ботвинником закончился вничью со счетом 12:12, что позволило чемпиону мира сохранить свой титул. О причинах неудачного (учитывая потенциал претендента) выступления Бронштейна спорят до сих пор, сам же он по-разному говорил об этом. То вспоминал, что перед решающими поединками с Ботвинником гулял с любимой девушкой по лесу, и после того, как на вопрос «Хочешь, стану для тебя чемпионом мира?» та ничего не ответила, играл следующие партии без прежней энергии. Потом заявлял, что у него были основания не выигрывать матч у Ботвинника – отец, вернувшийся из лагеря, сидел в зале, хотя не мог даже находиться в Москве, а высшее руководство видело чемпионом именно Ботвинника.
Личные отношения соперников после матча складывались непросто, точнее, их не было. По окончании поединка Бронштейн записал в дневнике знаменательную фразу: «Когда напротив вас, не глядя в глаза или глядя исподлобья, сидит сгусток отрицательной энергии, то можно проиграть любую позицию».
Несмотря на то, что больше гроссмейстер никогда не приближался к заветному титулу, ему удалось побывать двукратным чемпионом СССР и победителем четырех Всемирных шахматных олимпиад. О том, что шахматы – аргумент в другой игре, политической – Бронштейну не давали забыть вплоть до перестройки. В 1954-м спортсмена вызвали в ЦК, мол, надо ехать на турнир в Белград и брать первое место. Звучало как приказ. Тем более, что до нормализации отношений с Тито было еще далеко. Турнир Бронштейн выиграл, советский посол устроил прием, на котором невзначай бросил министру иностранных дел Югославии: «Давненько вы у нас не были!» и услышал в ответ: «Давно вы нас не приглашали!» После этого турнира Хрущев и поехал к Тито. На глазах Бронштейна в центре Белграда после турнира начался ремонт отеля «Москва», который был заколочен досками. Турнир ознаменовал перемену курса.
Давид Ионович вспоминал, как перед зарубежными командировками в 1950-е спортсменов вызывали в специальную секцию ЦУМа и давали полторы тысячи рублей, чего хватало на костюм, белую рубашку, габардиновый плащ, ботинки и шляпу. И за границей надо было держать марку, говорить, что живешь в пятикомнатной квартире, в то время как сам Бронштейн жил в коммуналке.
Как многие люди с намеком на гениальность, в быту гроссмейстер был на редкость непрактичен, среди его коллег даже ходили анекдоты о том, что покупки он делал по принципу – дорого, громоздко и абсолютно бесполезно. Из поездки в Южную Америку в 1954-м он привез толстенный англо-японский словарь, в Рейкьявике приобрел «Графа Монте-Кристо» на исландском языке (на котором не умел читать) и четыре экземпляра (!) журнала со статьей о музее Шекспира. Там же Давид Ионович купил себе замшевую шапку-ушанку, которая была вдвое меньше его головы, с длиннющим козырьком — исключительно из желания сделать приятное пожилой даме — хозяйке магазинчика.
Имея автомобиль, он им не пользовался и даже водительских прав не имел, поэтому при первой возможности подарил машину кому-то из родственников.
Более или менее нормальная квартира появилась у него лишь в 1960-х, когда он со своей второй женой переехал на Арбат в дом старых большевиков – здесь семья получила «двушку» в 60 с лишним «квадратов». Его третья жена, дочь известного советского гроссмейстера Исаака Болеславского, вспоминает, что в Черногории, когда восторженные поклонники Бронштейна поселили пару в шикарном доме на берегу Адриатического моря, он так неловко себя чувствовал в роскошной обстановке, что наотрез отказывался брать полагающийся ему гонорар. Когда же хозяева в один из дней пригласили супругов в универмаг, предложив выбирать, что угодно — на открытый счет (на дворе стоял 1986 год), Бронштейн ответил: «Спасибо, мне ничего не нужно».
Столь же непрактичен был гроссмейстер и в отношениях с властью. В 1976-м, когда Виктор Корчной отказался возвращаться с турнира в Амстердаме, ЦК КПСС и Шахматной федерацией СССР было инициировано открытое письмо советских шахматистов против «отщепенца». Из десятков спортсменов, составлявших славу советских шахмат, только четверо отказались поставить свою подпись. При этом Спасский жил в Париже и был недосягаем для властей, Ботвиннику вообще было позволено абсолютно все, а вот Бронштейну (которого лет на 10 вычеркнули из числа участников международных турниров) и Борису Гулько аукнулось по полной.
Кстати, именно Корчной как-то назвал Бронштейна первым по глубине понимания шахмат из всех современных шахматистов. С легкой руки Давида Ионовича начались соревнования по быстрым шахматам, он внес значительный вклад в теорию дебютов, а его партии до сих пор оказывают влияние на всех, кто ценит импровизацию в шахматах. При этом гроссмейстер был начисто лишен снобизма и с удовольствием играл с кем угодно и где угодно, никогда не отказывал обычным любителям, часами отвечая на вопросы и анализируя позиции.
Недаром его «Самоучитель шахматной игры» считается одним из лучших шахматных учебников, а такими книгами как «200 открытых партий», «Ученик чародея», «Давид против Голиафа» и др. зачитываются сотни тысяч поклонников.
Стремительную коммерциализацию шахмат Бронштейн не принял, для него они навсегда остались красивой, романтичной игрой. «Те, кто утверждает, что цель шахматной борьбы — получить очко любой ценой, не должны удивляться, когда эта единица обрастает нулями и превращается в миллион долларов, — писал мастер в своей книге «Прекрасный и яростный мир». — Настраивать себя на ненависть к партнеру, жертвовать богатством души ради очка в таблице — это шахматы нищих».
Увы, такие идеи сегодня выглядят экзотично. В России нулевых пенсия гроссмейстера была чуть меньше 100 долларов, поэтому в возрасте 81 года ему пришлось переехать к жене в Минск, где он провел последний год жизни. Иллюзий не испытывал, часто повторял: «Я умру, и со мной умрет целый пласт шахматной культуры». Вспоминал Киев, город своей юности, и даже творческое кредо связал с характером родного города: «Я всегда играл по правилам, но из чувства противоречия, свойственного многим киевлянам, заявлял, что ищу из правил исключения»… По-прежнему был скромен, и получив письмо из своей киевской школы с просьбой прислать книгу или какую-то памятную вещь (знаменитый ученик как-никак), для школьного музея, так ничего и не отправил: «Что я такого особенного в жизни сделал? Что я им пошлю?»
Выдающийся гроссмейстер ушел из жизни в декабре 2006-го, после инсульта. Ни один из чемпионов мира, ни одна из шахматных федераций, ни ФИДЕ не прислали своих соболезнований…
Максим Суханов, специально для «Еврейского обозревателя»
