Жизнь и судьба

ИСТОРИЯ ПОДЗЕМНОГО ЕВРЕЯ

Борис ШАПИРО | Номер: 02/242 Февраль 2013

Евреи-шахтеры, евреи-землепашцы – анекдотичные фразы, заведомо вызывающие улыбки у слушателей этих анекдотов в бывшем советском, а сейчас в российском и украинском обществе. Не берусь судить о землепашцах, уверен, были и такие, а вот сентенции о шахтерах на примере жизни и трудовой деятельности моего отца буду оспаривать. Были еврейские шахтеры, были.
Мой папа родился в Бессарабии в 1919 году, в многодетной семье спустя несколько месяцев после смерти своего отца Шмуэля, получив его имя. Шапиро Шмуль Шмулевич, так было записано в метрике моего папы, выданной советской властью в 1940 году, когда Бессарабия стала частью Советского Союза. Большая семья бедствовала. Надеясь существенно помочь родным, отец завербовался на работы в шахтах СССР, и был отправлен вначале в Донбасс, а затем в Пермскую область, Кизеловский угольный бассейн. Вот как вспоминает моего папу его племянник, журналист и писатель Михаил Хазин:
– Каким запомнился мне будущий шахтер? В семье его ласково называли Шмулик, а чаще всего – просто Муля. В 1940 году это был коренастый, широкоплечий, с большими карими глазами, с ямочками на щеках парень. Он запомнился мне с детских лет как весельчак и добрый родственник. Я любил, когда он приходил к нам в дом. Он помогал мне строгать перочинным ножиком, изготовлял со мной самодельные игрушки из деревянных катушек от ниток.
Итак, Кизел, очень суровый край. Когда в Перми уже цвели и распускались деревья, здесь только в начале июня полностью сходил снег. Недаром этот край изобиловал сталинскими лагерями. Заброшенные в тайге, они представляли собой страшное зрелище. Бараки, стены из бревен толщиной в обхват, маленькие оконца в толстенных решетках. Все вокруг, включая подъездную узкоколейку, заросло кустами молодого березняка. В одной из уцелевших камер с печкой охотниками была оборудована уже в шестидесятые годы зимовка. Здесь всегда можно было в непогоду найти приют. Сухие спички, дрова, соль, кое-какие продукты – закон тайги работал всегда. Попользовался, оставь для других тоже что-либо. Практически без языка, в Бессарабии общался только на идише или молдавском, папа в 1940 году начал свою трудовую деятельность в шахте, коногоном (последние лошади были выведены из шахты в 1947 году). Шахтерский поселок Рудничная (около пяти тысяч тысяч человек), населяли кроме коренных жителей, высланные с Поволжья немцы, татары, украинцы. Интернациональная среда, границы между национальностями были размыты и «пятая графа» практического значения в общении здесь не имела. Трудолюбие, честность, прямолинейность, черное видеть черным, белое белым – вот критерии, по которым здесь жили люди, и мой папа соответствовал им.
С трудом выучив русский язык, отец вписался в эту суровую среду горняков, снискав себе уважение. Исходя из имени Миля, его стали звать Емельян, Емельян Емельяныч, а позже просто Емельяныч.
Началась война. Папа рвался на фронт, но завербованных с интернированных территорий не брали, не доверяли. Трудиться по двенадцать часов в тылу – вот их удел. Бессарабию заняли немцы, связь между родственниками полностью прервалась. В полном неведении о родных, всю войну папа работал в шахте. В конце 1946 года, получив первый отпуск и право выезда на родину, отец поехал в Молдавию. Нашел здесь часть уцелевших в Холокосте родных, женился на еврейской девушке, и, забрав ее, вернулся на Урал.
Моя будущая мама, также как и отец, вписалась в общество горняков. Научилась жить в тех суровых условиях, став верным и надежным тылом отца. Родились мы, сестра Рая, я, и спустя 10 лет – младшая, любимица семьи, Наташа, которую после молдавского фильма «Армагеддон», в поселке стали все называть Наталица. Папа построил дом, обзавелись хозяйством, появились корова, куры. Они с мамой научились вести хозяйство, заготавливать на зиму сено для коровы, выращивать картофель, делать засолки в бочках. В общем, не отличались ничем от остальных, разве что мама была единственной женщиной в поселке, красившей губы. Не сразу, но со временем односельчане приняли это как должное.
Вместе папа и мама прожили более пятидесяти лет, и сегодня рядышком покоятся на Реховотском кладбище, да будет земля израильская им пухом.
Но вернемся в далекое прошлое. Мы подрастали. Я всегда во всем чувствовал присутствие отца. Воспитывал он меня соответственно окружению. Научил трудиться, доверял мне, малолетке, рубить дрова, работая топором и колуном. В 12 лет он показал мне, как косить траву, сделав специально маленькую литовку (косу). Научил ориентироваться в лесу, и в 15 лет я самостоятельно ходил с ружьем на охоту.
Доставалась мне и порка, заслуживал своим поведением, ибо оголец был еще тот. Но никто не мог так искренне радоваться успехам детей, как папа. Никто не мог сделать такой неброский и приятный сюрприз, как папа.
Один раз, мне тогда было 13 лет, папа взял меня с собой в ночную смену в шахту. Без нудных лекций о тяжести заработка денег, он дал мне возможность физически это почувствовать. Позже, в десятом классе, рабочие папиного участка были шефами моего класса. Отец устроил для школьников экскурсию в шахту. Это для нас было очень поучительно. Дети шахтеров должны видеть воочию условия труда их родителей.
Невзирая на огромную загруженность на работе, папа всегда находил время поинтересоваться моими успехами и проблемами в учебе. И позже, став взрослым, я понял, какими нужными были для меня уроки жизни, которые преподал мне отец. Имея за плечами всего четыре класса образования, отец продвигался по служебной лестнице вверх. Его направили на курсы горных мастеров при Кизеловском горном техникуме, после окончания которых он стал десятником (бригадиром).
Шло время. В работе приходил опыт, вскоре папа был назначен помощником начальника участка. Одно время замещал помощника начальника шахты, это при том, что на шахте были инженеры-горняки. В поселке я видел отношение односельчан к отцу, авторитет у него был высокий и не липовый, а настоящий, заработанный, в чем я убедился спустя много лет.
Недавно меня очень потянуло в места моего детства и юности. Прихватив с собой племянника Зоара, я поехал на Урал. И вот одна встреча меня просто потрясла. Во время разговора с моей одноклассницей на улице, к нам подошла старушка лет восьмидесяти и поинтересовалась, с кем она беседует, что это за незнакомцы. Получив ответ, узнав мою фамилию, она воскликнула, что помнит Емельяныча, что работала у него на участке стволовой (руководитель спуска-подъема клети-лифта). Она начала рассказывать о моем папе с большой теплотой, и надо было видеть глаза и лицо моего племянника, услышавшего такое о своем любимом деде за тысячи верст от родного дома, спустя более сорока пяти лет после того, как мы покинули эти места! Это многого стоит.
На шахте были еще шахтеры-евреи, приехавшие с папой по вербовке. Наши соседи Лев Бортман и Лев Зейгерман также трудились не за прилавком магазина, а в забое. Потеряв в Холокосте всех своих близких, они осели на Урале. Женившись на местных девушках, построили крепкие семьи, родили детей. Урал стал их родиной и позже принял в свою землю. Низкий им поклон.
Все, что положено настоящему мужчине сделать на земле, папа сделал. Построил дом, посадил дерево, вырастил сына. Он оставил свой след на земле. И сегодня мой внук, правнук моего папы, названный в его честь, интересуется историей семьи. Я уверен, он передаст своим внукам все, что знает о прадедушке, еврее-шахтере.

Борис ШАПИРО, обозреватель еженедельника «Секрет» для «Еврейского обозревателя»