После «Шинели»

Максим Медведев | Номер: Октябрь 2013

Юрий НорштейнСудьба Юрия Норштейна, автора культовых мультфильмов «Ежик в тумане» и «Сказка сказок», признанных лучшими анимационными картинами XX века, могла бы стать классическим примером того, как советская власть собственными руками создавала диссидентов.
В начале 1950-х отца Юрия Бориса Норштейна, наладчика деревообрабатывающих станков, уволили с завода и выдали ему волчий билет — за то, что не донес на товарища и был евреем. В разгар очередной антисемитской кампании, начатой убийством Соломона Михоэлса и продолженной «делом врачей», двух этих обстоятельств было достаточно для того, чтобы стать «врагом народа». Борису Норштейну «повезло» — ему просто запретили работать в столице. А его сына Юру выгнали из художественной школы, где он был одним из подающих надежды учеников.
Норштейн пытался поступить сразу в три художественных училища — ни в одном из них его не приняли. Тогда по совету приятеля поступил на курсы художников-мультипликаторов при «Союзмультфильме» и оказался в анимационном кинематографе, который никогда его не интересовал. В соответствии с дипломом Норштейна взяли на студию аниматором, — художником, который «оживляет» созданные другими художниками образы. Норштейн оживил персонажей десятков картин, в том числе «Левши», «Как один мужик двух генералов прокормил», «Каникул Бонифация», «Чебурашки», освоил все возможные техники мультипликации. И вскоре понял, что работа в мультипликации ему противопоказана. Десятки персонажей, оживающие под его руками, словно вызванные из небытия призраки, высасывали из него все жизненные силы.
Норштейн предпринял попытку сбежать от этого кошмара и снова подал документы в художественное училище – Строгановское. Его опять не приняли. Как выяснилось позже — по причине того, что учить его больше было нечему.
Режим лепил из него диссидента. Получился же законченный художник.
Через шесть лет работы на «Союзмультфильме» Норштейну дали первую самостоятельную постановку на пару с другим начинающим режиссером Аркадием Тюриным. Темой дебюта стала строфа из идеологически «правильной» поэмы Маяковского «Владимир Ильич Ленин»:
Когда я
итожу
то, что прожил,
и роюсь в днях —
ярчайший где,
я вспоминаю
одно и то же —
двадцать пятое,
первый день.

Кадр из мульфильма «Шинель»

Кадр из мульфильма «Шинель»

Студийное руководство утвердило заявку на фильм «25-е — первый день», не подозревая, что авторы превратят события Октябрьского переворота 1917 года в метафору обновления мира со всеми вытекающими отсюда художественными последствиями. Готовый фильм представлял собой энергичный коллаж из произведений авангарда 1910—1920-х годов — Татлин, Шагал, Филонов, Альтман, Малевич, Дейнека, Пименов, Лисицкий, Жорж Брак и т.д. Плюс музыка Дмитрия Шостаковича. Плюс финал, в котором на фоне работ Филонова «Гимн городу» и «Формула Революции» звучали стихи Поля Элюара и Ангел Шагала парил над праздничной демонстрацией.
Увидев эту картину, руководство студии, мягко говоря, впало в шок. «А где Кукрыниксы?» — недоумевало оно. Где, в конце концов, сам Владимир Ильич? Что за авангардистский беспредел?
Вставлять в фильм Кукрыниксов Норштейн категорически отказался. Ленина, так и быть, вставил — в виде официозной фотографии, сопровождаемой фонограммой речи вождя мирового пролетариата. На общем авангардистском фоне присутствие такого плакатного Ленина выглядело откровенной издевкой. Картину фактически положили на полку, дав ей низшую четвертую категорию.
Из всей этой истории Норштейн сделал для себя два главных вывода. Первый: мультипликация есть пластическое время. Второй: не идти ни на какие уступки, если они не согласуются с твоей совестью. Остальное его мало заботило.
Возможно, после «25-го» Норштейн еще не скоро получил бы следующий фильм, но на помощь пришел патриарх советской анимации Иван Иванов-Вано, который никогда не страшился творческих экспериментов. Он предложил Норштейну совместно снять «Сечу при Керженце» по мотивам симфонической поэмы Римского-Корсакова о граде Китеже.
Фильм получил кучу призов на фестивалях, а Норштейн — свою первую действительно самостоятельную постановку, фильм «Лиса и заяц» по одноименной русской народной сказке о том, как лиса попросилась к зайцу в избушку да и выгнала хозяина.
С помощью незатейливых линий и бесхитростных орнаментов Норштейн рассказывает драматичную историю маленького оскорбленного существа, защитить которое от коварной лисы может только такое же маленькое существо. Так простенькая народная сказка превратилась в притчу о духе, который крепнет в страданиях.
Притча в сказочной форме станет определяющим жанром для фильмов Норштейна советского периода. Свою следующую картину «Журавль и цапля» он создал тоже по мотивам народной сказки. Историю о том, как журавль и цапля хотели пожениться, да все никак договориться не могли, потому что гордые были, Норштейн снял с щемящей чеховской интонацией. Руины особняков, густой туман, обволакивающий пустое и безжизненное пространство болота, жалкие атрибуты старорежимной жизни, посреди которых существовали неприкаянные герои… Весь этот антураж отсылал и к «Вишневому саду» Чехова, и к «Детям солнца» Горького, и к итээровским персонажам Петрушевской, мятущимся сов. интеллигентам.
В снятом следом фильме «Ежик в тумане» нет вообще никаких примет социума. Лес, туман, река, одинокое существо один на один с таинственным миром, который то ускользает, то проявляется, никак не сообразуясь с твоим бытием. Путь познания через отказ от познания, просветление, дзен. И тут же — малиновое варенье, самовар на можжевеловых веточках, бесчисленные звезды над головой и — погруженный в себя ежик, думающий про лошадь: как она там, в тумане.
Объясняя на студийном худсовете, про что кино, Норштейн процитировал «Божественную комедию» Данте:
Земную жизнь пройдя до половины,
Я очутился в сумрачном лесу…
«Ежик в тумане»

«Ежик в тумане»

Худсовету больше ничего разжевывать было не нужно — но администрацию студии такой автокомментарий не устраивал. «Ежику в тумане» с трудом удалось пробиться в прокат, фильм выпустили на малый экран кинотеатра «Россия». К всеобщему удивлению, он четырнадцать месяцев собирал полный зал.
Сам Норштейн «Ежика в тумане» не жалует. И каждый раз напоминает, что ему более дорог и ценен фильм «Сказка сказок».
Этот фильм невозможно пересказать или описать. Его надо прожить вместе с автором. Он родился из детских воспоминаний Норштейна, из душевного состояния Петрушевской, только что ставшей матерью, из песни «Враги сожгли родную хату», которую Норштейн пел своей шестилетней дочери, а она рыдала взахлеб, из медитативного стихотворения Назыма Хикмета.
Попытка авторов сформулировать словами сюжет вылилась в следующую заявку студийному руководству: «Это должен быть фильм о памяти. Помните, какой длины были дни в детстве? Каждый день стоял сам по себе, сегодняшнее исполнялось сегодня, а для завтрашнего счастья отводился завтрашний день. Все истины были простыми, все новые предметы повергали в изумление, а дружба и товарищество стояли превыше всего.
То вечное откладывание жизни на завтра, которое постигает многих с возрастом, та жизнь абы как, дружба — не дружба, радости, не узнаваемые как радости, — от солнца, снега, ветра, гуляния, от вымытой гладкой тарелки, от собак, кошек, — это пережидание судьбы пусть нас минует. Не об этом фильм…»
История повторилась. Худсовет — за, начальство — против. Фильм был категорически запрещен как явление, чуждое народу. Но тут случилось чудо. Через четыре года после выхода «Ежика в тумане» власть вдруг решила наградить его создателей Государственной премией СССР. Класть на полку новый шедевр лауреата Госпремии было по меньшей мере неблагоразумно.
«Сказка сказок» вышла на экран, собирая призы международных кинофестивалей.
В 1981 году начался новый период — период работы над «Шинелью» по одноименной повести Гоголя, который продолжается до сих пор. За это время распался Советский Союз, Норштейна выгнали со студии «Союзмультфильм», сменилось несколько президентов. А Норштейн все сидит то за письменным столом, то за мультстанком, обстоятельно создавая своего блаженного и неторопливого Акакия Акакиевича.
«Сказка сказок»

«Сказка сказок»

В 1989 году Норштейн показал несколько минут рабочего материала на международном киноконкурсе в Монреале. Кадры оказались настолько феноменальными, что впервые в истории фестивалей не фильм, а всего лишь рабочий материал к нему был удостоен приза. Впервые анимационный кадр достиг той степени достоверности, в которой рождается новая реальность, доступная во всех ощущениях.
С тех пор от работы над «Шинелью» Норштейн отвлекся лишь дважды. Полтора года ушло на то, чтобы сделать трехминутную заставку к программе «Спокойной ночи, малыши!», которую сняли с экрана после нескольких показов, потому что тщательная проработка деталей якобы испугала детей. Еще полтора года понадобилось для того, чтобы снять двухминутный фильм для японского киноальманаха «Зимний день» по стихотворениям Басе. Этим маленьким анимационным шедевром Норштейн, разумеется, остался недоволен. Он вернулся к Акакию Акакиевичу.
В его сокровенных планах — снять еще «Притчу об Иове» и «Песнь песней». Но это будет потом, после «Шинели». Ведь когда-нибудь наступит это «после».

«Частный корреспондент»